оправдания — жизни. Но за этим изменением, по существу переходом от
религии к культуре, следует необычный перелом в сознании, особенно в
смысловых значениях экспрессивного поведения в обществе.
Диалектика высвобождения и обуздания всегда давала о себе знать в
истории западного общества. Идея высвобождения возвращает нас к
дионисийским празднествам, вакхическим пирам и разгулу, гностическим
сектам первого и второго веков и тайным связям, распутанным
впоследствии; или, например, к библейской легенде о Содоме и Гоморре, а
также эпизодам из истории Вавилона.
Великие исторические религии Запада явились религиями обуздания.
В Ветхом завете подчеркивается особое значение закона, а также
выражается страх перед необузданностью человеческой природы: связью
высвобождения с вожделением, сексуальным соперничеством и убийством.
Этот страх является страхом перед лицом демонического — бешеного
исступления (эстаза) плоти и преступления границ, отделяющих человека от
греха. Даже в Новом завете, который отменяет закон и провозглашает
любовь, присутствует отвращение к земным последствиям отказа от закона,
и на их пути воздвигается преграда. Апостол Павел в “Послании к Коринфя-
нам”, осуждая обычаи приверженцев церкви в Коринфе, говорит, что
любовь, которая дается причастием, не означает свободу плотской любви,
но является духовным освобождением и любовью (1 Кор.: 5. 7-13).
В западном обществе религия выполняла две функции. Во-первых, она
была заслоном от демонического, стремилась к разряжению демонического
путем выражения его символических значений, будь то символический акт
жертвоприношения из библейской легенды об Аврааме и Исааке или жертва
Иисуса на кресте, лишенная в обряде вкушения хлеба и вина как плоти и
крови Христа своего конкретного содержания. И, во-вторых, религия
обеспечила преемственную связь с прошлым. Пророчество, поскольку его
авторитет всегда опирался на прошлое, являлось основой отрицания
антиномически-поступательного характера откровения. Культура, когда она
выступала в единстве с религией, судила о настоящем, исходя из прошлого,
обеспечивая неразрывную связь того и другого в традиции. Двумя этими
способами религия определила каркас западной культуры на протяжении
почти всей ее истории.
Я утверждаю, что поворот — а он не замыкается на каком-то
отдельном субъекте или промежутке во времени, но представляет собой
общекультурный феномен — произошел вместе с распадом в середине XIX
столетия теологического значения религии. Культура, особенно получивший
распространение модернизм, фактически установила контакт с
демоническим. Но вместо его усмирения, как то пыталась делать религия,
модернистская культура стала благоволить демоническому, исследовать его,
упиваться им и рассматривать его (правомерно) как первоисточник
специфического характера творческого.
В настоящее время религия вынуждена навязывать культуре
моральные нормы. Она настаивает на ограничении, особенно подчинении
эстетических побуждений моральному руководству. Стоило культуре взять
на себя рассмотрение демонического, у нее сейчас же возникла потребность
в “эстетической автономии”, утверждении идеи о том, что их опыт,
внутренний и внешний, является высшей ценностью. Все должно быть
исследовано, все должно быть разрешено (по крайней мере в сфере
воображения), включая похоть, убийство и другие темы, доминирующие в
модернистском сюрреализме. С другой стороны, ...оправдание власти и
влияния целиком и полностью выводится из потребностей “Я”, из
“верховенства собственной личности”. Игнорируя собственное прошлое, эта
личность рвет и аннулирует узы, подчиняющиеся законам преемственности.