следует рассматривать как священное.
Если признать концепцию Дюркгейма обоснованной, то “кризис
религии” можно рассматривать в ином, отличном от общепризнанной
трактовки ключе. Когда философы, а теперь и журналисты, пишут об упадке
религии и утрате веры, они обычно имеют в виду, что чувство
сверхъестественного — представления о небесах и преисподней, наказании
и искуплении — утратило свое воздействие на людей. Однако Дюркгейм
доказывал, что религия происходит не от веры в сверхъестественное или
богов, но отделения мира (вещей, эпох, людей) на священное и светское.
Если религия переживает упадок, то это происходит потому, что земная
сфера священного сократилась, объединяющие людей чувства и эмоцио-
нальные связи расшатались и ослабли. Исходные элементы, обес-
печивающие людям солидарность и эмоциональное взаимодействие —
семья, синагога и церковь, община, — истощились, и люди утратили
способность поддерживать устойчивые связи, объединяющие их как в
пространстве, так и во времени. Следовательно, говоря: “Богумер”, мы, в
сущности, говорим, что социальные связи порвались и общество умерло.
В связи с этими тремя состояниями и тремя космологиями следует
рассмотреть также три способа приспособления или идентификации,
посредством которых люди стремятся определить свое отношение к миру.
Ими являются религия, труд и культура.
Традиционным способом была, конечно, религия как внеземное
средство понимания личности, людей, истории и их места в распорядке
вещей. В ходе развития и дифференциации современного общества — мы
называем этот процесс секуляризацией — социальный мир религии
сократился; все больше и больше религия превращалась в личное
убеждение, которое допускалось или отвергалось, но не в смысле рока, а как
вопрос воли, разума или чего-то другого. Этот процесс ярко воспроизведен в
сочинениях Мэтью Арнолда, который отвергает теологию и метафизику,
“старого Бога” и “противоестественного и возвеличенного человека”, чтобы
найти опору в этике и эмоциональном субъективизме, в слиянии Канта и
Шлейермахера. Когда это удается, религиозный способ миропонимания
становится этическим и эстетическим — и неизбежно слабым и анемичным.
В той мере, в какой это верно, надо в корне пересмотреть отношение к
исканиям Кьеркегора, хотя они и позволили лично ему найти свой путь
возврата к религии.
Труд, когда он является призванием, представляет собой пере-
воплощение религии в посюстороннюю привязанность, доказательство
посредством личных усилий собственной добродетельности и достоинства.
Этого взгляда придерживались не только протестанты, но также люди,
которые, подобно Толстому или Алефу Даледу Гордону (теоретик
киббутса), опасались порчи расточительной жизни. Пуританин или
приверженец киббутса стремился трудиться по призванию. Мы же
воспринимаем труд как следствие принуждения, иначе говоря, труд сам по
себе стал для нас рутинным и унизительным. Как описал с грустью Макс
Вебер на заключительных страницах своей книги “Протестантская этика и
дух капитализма”: “Там, где осуществление призвания не может
непосредственно увязываться с самыми высокими духовными и
культурными ценностями или, с другой стороны, когда призвание нет
нужды воспринимать в качестве экономического принуждения, человек
постепенно отказывается от попыток его оправдания вообще”. Аскетические
побуждения уступают место расточительным импульсам, а призвание тонет
в водовороте гедонистического образа жизни. Для современного,
космополитичного человека культура заняла место как религии, так и труда
в качестве средства самоосуществления или оправдания — эстетического