Богатырев П.Г. Народная культура славян

Подождите немного. Документ загружается.

УДК 391/393 ББКбЗ-5 Б73

Редакционная коллегия:

А. С. Архипова (редактор серии), Д. С. Ицкович, А. П. Минаева, С. Ю. Неклюдов (председатель

редакционной коллегии), Е. С. Новик

Список трудов П. Г. Богатырева составлен Б. Бенешем, дополнен Б. С. Долгиным

Художник серии Н. Козлов

Книга издана при содействии

Российского фонда фундаментальных исследований (грант № 040687058)

Издательство выражает благодарность

Елене Евгеньевне Левкиевской за неоценимую помощь в подготовке данного издания

Богатырев П. Г.

Б73 Народная культура славян / П. Г. Богатырев; Сост. Е. С. Новик, Б. С. Долган; Под ред. Е. С.

Новик - М.: ОГИ, 2007. — 368 с. — (Нация и культура: Научное наследие: Семиотика).

ISBN 978-5-94282-395-5

Петр Григорьевич Богатырев (1893-1971) — один из самых интересных исследователей

славянской народной культуры. В ранних теоретических статьях он сформулировал на редкость

четкую, ясную и последовательную концепцию, применимую к работе любого фольклориста и

этнографа. Затем, в исследованиях о фольклоре и обычаях славянских народов, он доказал

плодотворность этой концепции, собрав и проанализировав поистине огромный и уникальный

материал. Большая часть этих исследований 1920 - 30-х годов с тех пор не перепечатывались, а

некоторые до сих пор ни разу не издавались в России. Восполнить этот пробел — задача данной

книги.

ISBN 978-5-94282-395-5

УДК 391/393 ББК63.5

О Е. С. Новик, Б. С Долгий, составление, 2007

СОДЕРЖАНИЕ

А. К. Байбурин. Предисловие

МОНОГРАФИИ

Магические действия, обряды и верования Закарпатья 2

«Полазник» у южных славян, мадьяров, словаков, поляков

и украинцев. Опыт сравнительного изучения

славянских обрядов 13

Функции национального костюма в Моравской Словакии 21

СТАТЬИ

К вопросу об этнологической географии 27

Рождественская елка в Восточной Словакии.

К вопросу о структурном изучении трансформации

функций этнографических данных 28

Активно-коллективные, пассивно-коллективные,

продуктивные и непродуктивные этнографические факты 29

Проблемы изучения материальной и духовной культуры населения Карпат

Семантика и функция сельского этикета ЗС

Список цитируемой литературы 31

ПРИЛОЖЕНИЯ

А. М. Решетов. Письма П. Г. Богатырева Д. К. Зеленину 32

Ю. М. Лотман. Памяти Петра Григорьевича Богатырева 54

Библиография научных работ, архивных

материалов, писем и переводов П. Г. Богатырева ЪА

А. К. БАЙБУРИН Предисловие

Петр Григорьевич Богатырев — имя знакомое и чтимое не только фольклористами и этнографами.

Историки и теоретики театра с не меньшим основанием считают его своим. Для литературоведов

он всегда будет одним из лучших знатоков чешской и словацкой литературы. Для тех, кто читал

по-русски «Бравого солдата Швейка», Петр Григорьевич останется непревзойденным

переводчиком.

Простота и вместе с тем удивительная тонкость — вот, пожалуй, главные качества и самого Петра

Григорьевича, и его трудов.

Запомнилась первая встреча на Летней школе в Тарту в конце шестидесятых годов. Небольшого

роста человек с добрым, усталым взглядом сквозь толстые стекла больших роговых очков. Я был

еще студентом, и меня удивила не просто внимательность, но искренняя заинтересованность, с

которой Петр Григорьевич выслушивал мои путанные размышления о структуре обрядовых форм.

Позже оказалось, что все, кто его знал, отмечают прежде всего эти черты: неизменную

доброжелательность, интерес ко всему новому, почти детское простодушие и незащищенность. А

еще — увлеченность работой до самых последних дней.

Труды Богатырева в области фольклора и этнографии представляют особый интерес. Дело в том,

что судьбе было угодно, чтобы Петр Григорьевич значительную часть своей жизни провел в ев-

ропейских странах. В то время как советская этнография и в еще большей степени

фольклористика все больше отгораживались от остального мира в поисках классовой сущности

фольклорно-эт-нографических явлений, Богатырев оказался в гуще самых передовых настроений

мировой науки. Не случайно его работы резко отличаются от всего того, что делалось в эти годы в

советской

А. К Байбурин

фольклористике и этнографии. В своих исследованиях он был ориентирован не на далекое

(героическое, романтическое) прошлое, которое пытались воссоздать в своих работах советские

ученые, а на живое функционирование фольклора, на этнографическую современность. К

изучению современного быта российская наука пришла лишь в последние десятилетия. И

немалую роль здесь сыграли работы Богатырева.

У Петра Григорьевича были две страсти: наука и театр. А может быть, театр и наука. Еще в

гимназические годы он увлекся сценой, и это увлечение не покидало его всю жизнь. По воспо-

минаниям Р. О. Якобсона, его привлекало художественное чтение (он даже получил награду за

чтение пушкинского «Гусара») и некоторое время разрывался между наукой и сценой [Солнцева

2002: 77]. Юношеское «или-или» в зрелые годы сменилось на «и». Театр вошел в круг его научных

интересов и стал одним из главных объектов изучения. Ему посвящены такие значительные ра-

боты, как «Чешский кукольный и русский народный театр* (1923), «Народный театр чехов и

словаков» (1940) и др.

Научная жизнь началась еще в студенческие годы, когда он учился на историко-филологическом

факультете Московского университета, куда поступил в 1912 году. Вот как вспоминал сам Петр

Григорьевич об этом времени: «Еще будучи студентом, я посещал комиссию по народной

словесности. Был уже в каком-то плане известен, но Роман Осипович (Якобсон. — ЛЯ) меня водил

к лингвистам, что не могло не отразиться на моей работе. Одно время мы участвовали в работе

московской диалектологической комиссии при Академии наук. Я занимался в ней

этнографической топографией. Одновременно мы участвовали в работе фольклорной сессии этой

комиссии, где выступали с рефератами. Я входил в нее с 19Н года, Якобсон пришел позднее. Мы

также посещали Этнографическое общество, где нас приветливо встречала профессура; однако мы

решили создать свой студенческий кружок, в котором у нас было больше простора для свободных

дискуссий. Так возник Московский лингвистический кружок, ставший после революции каким-то

официальным сообществом. Посещали нас и профессора, и многие ленинградские ученые, такие

как Тома-шевский, Шкловский, Тынянов. В это время в Ленинграде действовал ОПОЯЗ, с

которым мы также сотрудничали. В кружке мы коллективно обсуждали многие интересующие нас

проблемы. Темы были самые различные. Например, одна из них — анализ повести Гоголя „Нос".

Надо отдать должное Якобсону, который то и дело приводил в кружок все новых и новых людей.

Часто приходил к нам Маяковский и свою поэму „150000000" впервые прочел у нас в кружке.

Посещали нас поэты, ученые, писатели. Когда я был уже за границей, то узнал об интереснейшей

дискуссии между

Предисловие

Пастернаком и Мандельштамом о современной поэтике. Заслугой Якобсона являлось то, что в

работе теоретиков литературы принимали участие писатели и поэты. Такой подход лег в основу

„Пражского лингвистического труда"» [Лещак, Шведлик 2002: 47-48]. Уже по упоминаемым

именам становится понятно, в какой обстановке проходили студенческие годы Богатырева.

Особенно важной для него была дружба с Романом Осиповичем Якобсоном, которая

продолжалась в течение всей жизни (но была особенно тесной впервой половине) и во многом

определила характер научных разысканий Богатырева.

В студенческие годы он становится и членом Общества любителей естествознания, антропологии

и этнографии при Московском университете, по заданию которого совершает свои первые

полевые исследования в Верейском и Серпуховском уездах Московской губернии, а также в

Шенкурском уезде Архангельской губернии.

С тех пор полевая работа стала неотъемлемой частью жизни ученого. Но Богатырева нельзя

назвать исключительно «полевиком». Собираемые в экспедициях материалы нужны были ему в

качестве основания для теоретических построений. На первых этапах он находился под

сильнейшим влиянием идей современной ему лингвистики и, в первую очередь, идей де Соссюра,

его синхронного подхода к языковым фактам. Сам Петр Григорьевич об этом времени пишет: «В

эти годы внимание русских лингвистов привлекли работы швейцарского лингвиста Фердинанда де

Соссюра. Его статический (синхронный) метод научного изучения языка заинтересовал и меня»

[Богатырев 1971: 5]. В применении к этнографическому материалу этот интерес вылился у

Богатырева в исследование современного состояния фольклор-но-этнографической традиции,

которое можно почувствовать и зафиксировать в полевой работе.

Мы и сейчас не можем сказать, что биография Богатырева хорошо известна. Многие

обстоятельства его жизни начинают проясняться только в последние годы после публикации

переписки, архивных материалов, воспоминаний тех, кто общался с Петром Григорьевичем в

разные периоды его жизни. Та среда, в которой он пребывал в университетские годы, к двадцатым

годам оказалась почти целиком за границей. В их числе — большинство членов Московского

лингвистического кружка, члены ОПОЯЗа. В 1920 году уехал в Прагу Роман Якобсон. Через год

там оказался и Богатырев. Обстоятельства переезда Петра Григорьевича в Прагу и сейчас не до

конца ясны. Обычно говорится, что он был командирован для работы при советском посольстве в

качестве переводчика. Да и сам Петр Григорьевич говорил об этой

А К. Байбу}тин_

ситуации именно таким образом: «Я был переводчиком в советском посольстве, куда меня

рекомендовал Р. О. Якобсон» [Лещак, Шведлик 2002: 45]. Л. П. Солнцева права, когда пишет, что

стандартная фраза «Находился на дипломатической работе в советском посольстве* требует по

меньшей мере уточнения. «Дело втом, что дипломатические отношения Чехословакии, с Россией

были установлены только в 1934 году. С 1922 года в Праге в вилле «Тереза» было размещено

советское представительство, референтом и переводчиком при котором, возможно, состоял П. Г.

Богатырев» [Солнцева 2002: 78]. По свидетельству чешского ученого Богуслава Бенеша, «Якобсон

и Богатырев оказались в Чехословакии согласно договору, состоявшемуся между министром

иностранных дел тех лет Эдуардом Бенешем и Анатолием Васильевичем Луначарским, который в

1917-1929 годы занимал должность народного комиссара просвещения. В их обязанности входили

все вопросы, связанные с русской темой в репертуарной политике Национального театра в Праге и

его архивов. Кроме того, занимались они и научной деятельностью: Якобсон — литературой и

языкознанием в Пражском лингвистическом кружке, а Богатырев как этнограф исследовал

Подкарпат-скую Русь» [Бенеш 2002: 39-40]. К этому можно добавить, что по заданию Бонч-

Бруевича он выполнял гигантскую работу по розыску архивных документов, но все это не

проясняет обстоятельств переезда и статус Богатырева в Праге.

Как бы там ни было, пражский период жизни, растянувшийся почти на два десятилетия (до 1939

года), оказался необыкновенно плодотворным. Собственно, как этнограф и фольклорист

Богатырев сформировался именно в эти годы. Уже через год после переезда в Прагу Петр

Григорьевич отправился в первую экспедицию в Подкарпатскую Русь (сейчас — Закарпатье). Об

итогах этой поездки он рассказал на состоявшемся в Праге в 1924 году Первом съезде славянских

географов и этнографов, на котором он выступил с докладом «Этнографические поездки в

Подкарпатскую Русь. (Опыт статического исследования)*

. После первой были еще несколько

экспедиций в те же районы. Материалы этих экспедиций послужили основой для теоретических

размышлений, сформулированных в докладе «Этнологическая география и синхронистический

метод»

, представленном на Втором съезде славянских географов и этнографов, состоявшемся в

1927 году в Кракове (публикуется в настоящем издании).

Опубликовано в: Sbornyk I. Sjezdu slovianskych geografu a etnografu v Praze 1924- Praha, 1926. S. 293-296.

Опубликовано в Pamie.tnik И. Zjazdu Slowianskich geografow i etnografow wPolscewr. 1927.Т.П. Krakow, 1930. S.

174-175-

Основной пафос как первого, так и второго докладов заключался в том, что Богатырев

пропагандировал статический, или синхронистический, подход к изучению фольклорно-этно-

графических явлений. С его точки зрения, любой исторической реконструкции должно

предшествовать тщательное синхронное изучение. Только такая работа может послужить

основанием для корректного обращения к предшествующим состояниям; «при этом на первый

план выдвигается вопрос о функциях данных этнографических явлений в данный момент» (см. с.

283 наст, изд.). Позже «вопрос о функциях этнографических явлений» станет основным в его

этнографической теории.

Итогом экспедиций в Подкарпатскую Русь и теоретических размышлений над собранным

материалом стала монография «Магические действия, обряды и верования Закарпатья*, которая

была опубликована на французском языке в 1929 году (публикуется в настоящем издании)

. В

предисловии к сборнику своих работ, вышедших на русском языке в 1971 г, Богатырев пишет:

«Пафос этой книги — изучение современного состояния обрядов. Синхронный анализ

календарных и семейных обрядов и обычаев, рассказов закарпатских крестьян о

сверхъестественных существах и явлениях позволил показать, что мы имеем дело с постоянным

изменением и формы и функции этих этнографических фактов, позволил произвести

классификацию обрядов в зависимости от актуальности в них магической функции, проследить,

как эстетическая функция при переходе мотивированного магического действия в

немотивированный обряд становится доминантной. Мне кажется, что книга приводит кряду

выводов, важных не только для этнографа, но и для понимания эстетических закономерностей в

этнографическом и фольклорном материале, в частности о соотношении эстетической и

внеэстетической функции в обрядовом действии» [Богатырев 1971: 5-6]. К этому следует

добавить, что в данной работе Петр Григорьевич впервые обратил внимание на многие проблемы,

которые станут актуальными лишь через много десятилетий. К их числу относится, например,

проблема личности (носителя) в объяснении обрядовых явлений. Обычно мотивировки носителей

преподносились как некое «среднеарифметическое» объяснение. Богатырев на основе имеющихся

у него материалов настаивает на том, что мотивировки обрядовых действий могут варьироваться

не только от деревни к деревне, но и от человека к человеку. «Отдельное

^ Следует иметь в виду, что в данной работе были использованы и материалы из архива чешского фольклориста

Франтишека Ржегоржа, который содержит фольклорные записи конца XIX — начала XX века.

А К. Байбурин

лицо свободно в выборе объяснений в тех пределах, в каких они действуют в его обществе»

[Богатырев 1971: 180]. С другой стороны, Богатырев прекрасно осознавал (и не только осознавал,

но и подчеркивал) то обстоятельство, что во многих случаях характер получаемого от информанта

ответа зависит от этнографа. В итоге этнографическая запись становится результатом диалога

между носителем и собирателем, а не «гласом народа*. К тому же одно и то же явление, как

правило, получает разные толкования «изнутри* традиции, в ее региональных вариантах. «Мы не

вправе считать одно из этих объяснений первоначальным, а другие недавними и вторичными*

[Богатырев 1971: 175], и в этом заключается основная сложность сколько-нибудь корректных

реконструкций не только отдаленного прошлого, но и относительно близких событий. Нужно ли

говорить, что размышления подобного рода стали актуальными совсем недавно.

Непосредственно к книге «Магические действия...», по словам самого Богатырева, примыкают две

небольшие работы: «Активно-коллективные, пассивно-коллективные, продуктивные и непро-

дуктивные этнографические факты» и «Рождественская елка в Восточной Словакии». Первая из

них представляет собой доклад, подготовленный для Второго международного конгресса ан-

тропологических и этнологических наук, состоявшегося в Копенгагене в 1939 году. В нем

вводится принципиально важное для понимания функционирования традиции разграничение

продуктивных и непродуктивных этнографических явлений. Новые обряды строятся по уже

апробированным, доказавшим свою эффективность схемам. И не только новые обряды, но и новые

явления: например, рождественская елка, появившаяся в крестьянской жизни словаков

относительно недавно, сразу стала «обрастать» представлениями и действиями, характерными для

календарной обрядности. Этот случай рассматривается во второй работе. Пионерские

исследования Богатырева в области функционирования народной традиции, «поглощения» ею

новых фактов (благодаря чему традиция живет и сохраняется во времени) открыли путь для

современных работ в этой области.

К числу классических работ относится и «Обычай „полазник" у южных славян, мадьяр, словаков,

поляков, украинцев». Это исследование было осуществлено в тот период, когда Петр Григорьевич

работал в Братиславском университете (с 1933 по 1938 год). В этой статье, как и вообще в работах

30-х годов XX века акцент постепенно переносится с синхронистического на функциональный

анализ фольклорных и этнографических фактов. Точнее, синхронный подход не исчезает, но

анализ функций перестает быть частью это-

предисловие

го подхода и приобретает самостоятельную ценность. Все больше внимания уделяется таким

категориям, как структура, функция и структура функций

. В полной мере функциональный

анализ был применен по отношению к одежде в одной из самых значительных работ Богатырева

— книге «Функции национального костюма в Моравской Словакии», впервые опубликованной в

1937 году.

Функциональный подход Богатырева к описанию и интерпретации этнографических фактов

основывается на ряде простых положений:

— каждый предмет имеет практическое и знаковое назначение;

— знаковая сторона вещей проявляется в наборе функций, среди которых встречаются такие, как

социальная, возрастная, магическая, религиозная, обрядовая, церемониальная, праздничная,

повседневная, профессиональная, изобразительная, эстетическая, эротическая, функции

сословной, национальной и региональной принадлежности и др.;

— каждый предмет обладает не одной, а несколькими функциями («ПуЧОК фуНКЦИЙ»);

— структура функций каждого предмета может изменяться не только во времени (например,

магическая функция может замещаться эстетической и наоборот), но и в зависимости от того, с

какими другими знаковыми явлениями сочетается данная вещь;

— в каждом конкретном контексте предмет обладает своей иерархией функций, главная из

которых является доминантной и определяет не только характер использования знака в данном

контексте, но и его эмоциональное восприятие;

— утрата или ослабление той или иной функции ведет либо к замене другой функцией, либо к

тому, что ослабевают другие функции, либо, наоборот, растет удельный вес сохранившихся

функций, но в любом случае происходит изменение структуры функций.

Фундаментальное значение имело выделение в каждой вещи двух сторон: практической и

знаковой. Разумеется, о соотношении вещь—знак говорилось и до Богатырева

, но только в его

См. подробнее в ст. С. П. Сорокиной [Сорокина 1993: 325-328].

И сам Богатырев ссылается в своих рассуждениях о соотношении вещи и знака на статью В. Н.

Волошинова (М. М. Бахтина) "Слово и его социальная функция», опубликованную в 1930 году в журнале

«Литературная учеба» (№ 5), откуда приводит обширную цитату: [Богатырев 1971: 341-343].

А. К. БайбУрин_

работах это соотношение было последовательно применено к этнографическому материалу.

Знаковую сторону вещей он описывает как структуру функций и тем самым подчеркивает, во-

первых, то обстоятельство, что структура функций — это нечто большее, чем их простая сумма, а

во-вторых, эта структура обладает динамическим характером и ее конфигурация может меняться в

зависимости от контекста. В свою очередь, каждый этнографический факт обладает своим

характером знаковых проявлений, своей комбинаторикой функций, что позволило Богатыреву

ввести понятие функции структуры функций. «Эту функцию в народе именуют иногда „наш

костюм", что не обозначает только функцию региональной принадлежности, а обозначает какую-

то особую функцию, которая невыводима из всех прочих функций, составляющих всю структуру в

целом» [Богатырев 1971: 357]. Здесь он вплотную подошел к проблеме идентичности, которая

лишь через много десятилетий станет ключевой проблемой не только социальных наук, но и

самой жизни.

Значение этой работы трудно переоценить. До появления в 1971 году русского перевода она была

практически неизвестна советским этнографам и фольклористам. Нельзя сказать, что

функционирование вещей не исследовалось, но последними достижениями в этой области

считались работы Д. К. Зеленина и Н. И. Гаген-Торн. Перевод книги Богатырева «прорвал плоти-

ну». Одна за другой стали появляться новые исследования в этой области

. Естественно, в новой

волне работ, посвященных функционированию вещей, обозначились другие подходы. Если Бога-

тырев пытался извлечь информацию о функционировании вещей из самих вещей и высказываний

о них носителей, то вскоре стало понятно, что такое «вычитывание* — не самая плодотворная

процедура. Гораздо больше о семантике вещей говорят тексты, которые непосредственно не

посвящены этим вещам, но так или иначе описывают их функционирование (поверья, приметы,

гадания, былички и др.).

Функциональный подход Богатырева имел вполне определенные корни. Прежде всего, сказалось

его участие в Московском лингвистическом кружке и близость к ОПОЯЗу. Как известно, для

формалистов было характерно повышенное внимание к функциональному описанию текстов

(тыняновское «переключение функций» Богатырев активно использует). Пражский

лингвистический кружок (и прежде всего работы Я. Мукаржов-ского) способствовали работе

Петра Григорьевича в этом на-

Работы Т. В. Цивьян, А. К. Байбурина, Н. И и С. М. Толстых, Л. Н. Виноградовой и других.

Предисловие

правлении. Среди этнографических исследований Богатырев придавал особое значение работам Д.

К. Зеленина. В сноске на одной из последних страниц книги «Функции национального костюма...»

он пишет: «Русская этнография последнего времени уделяет много внимания функциональному

исследованию этнографических явлений. Большая заслуга в распространении и пропаганде этого

метода принадлежит выдающемуся русскому этнографу проф. Д. К. Зеленину» [Богатырев 1971:

ЗбЗ]. Безусловно значимыми для него были работы Л. Леви-Брюля и представителей

гештальтпсихологии.

Через сравнительно небольшое время после возвращения на родину Петр Григорьевич становится

профессором МГУ (даже заведует кафедрой фольклористики с 1943 по 1952 год) и одновременно

заведующим сектором в Институте этнографии. Богатырев активно входит в новую для него

научную жизнь, о чем свидетельствует его переписка с Д. К. Зелениным, М. К. Азадов-ским, В. М.

Жирмунским и др. Он погружен в работу и полон планов. Война не прервала исследовательскую

работу. После окончания войны появляются новые надежды. Богатырев обсуждает с Азадовским

идею создания «Института фольклористики* [Сорокина, 2002: 128]. Но в 1947 году начинается

кампания против фольклористов. Естественно, как человек, тесно связанный с зарубежной наукой,

он одним из первых испытывает на себе тогдашние методы борьбы за «чистоту рядов советской

фольклористики».

В феврале 1948 года на заседании Ученого совета Института этнографии Богатырев был обвинен в

следовании взглядам «наиболее реакционной, наиболее активной из современных зарубежных

буржуазных школ» [Чичеров 1948: 162]. Имелась в виду британская функциональная школа Б.

Малиновского, которую советские этнографы усердно уличали в том, что она обслуживала нужды

британского колониализма. На заседании были подвергнуты осуждению взгляды на фольклор В.

Я. Проппа, М. К. Азадовского и даже академика А. Н. Веселовского, но это судилище

непосредственно касалось только П. Г. Богатырева, который работал в этом институте (и не

просто работал, но был заведующим отдела фольклора). Директор института С. П. ТОЛСТОЕ сказал

следующее: «Слушая некоторые доклады фольклористов, нельзя было не обратить внимания на

чрезмерно широкое склонение во всех падежах слова „функция" и на довольно настойчивый

воинствующий антиисторизм многих выступлений наших фольклористов, и в первую очередь

руководителя фольклорного сектора проф. П. Г. Богатырева. Это заставило нас обратиться к

прежним трудам проф. П. Г. Богатырева,

А. К. Байбурцн

в большинстве изданным за границей (во Франции и Чехословакии). Ознакомление с этими

трудами, многие из которых носят методологический характер, и сопоставление с тем, что имело

место в секторе фольклора, заставило прийти к выводу, что как методологические, так и

конкретные работы проф. П. Г. Богатырева (и отчасти это оказало влияние на весь наш

фольклорный сектор) развивают методологическую концепцию, которая ничего общего не имеет с

принципами марксизма-ленинизма в применении к фольклору и этнографии» [Чичеров 1948: 147-

148]. В те времена такие слова были равносильны приговору. За обвинением последовало

увольнение из института, а затем и из университета. Стало понятно, что в Москве ему не дадут

работать. Выручил один из учеников — С. Г. Лазутин, который пригласил Петра Григорьевича в

Воронежский университет.

В воронежские годы арестовали сына Петра Григорьевича, Константина Богатырева, по

вымышленному обвинению в терроризме. Он был приговорен к высшей мере и провел в камере

смертников полтора месяца, после чего ему заменили приговор на двадцатипятилетний срок

заключения. Лишь после смерти вождя возвращается из лагерей сын и появляется возможность

вернуться в Москву. Нежелание встречаться с теми фольклористами и этнографами, которые

активно участвовали в его травле, заставляет предпринять попытку переезда в Ленинград.

Попытка не удалась, несмотря на участие В. М. Жирмунского и Д. С. Лихачева. Удалось получить

работу в ИМЛИ, но в 1963 году пришлось уйти. В следующем году Петр Григорьевич, благодаря

поддержке Н. К. Гудзия, вернулся на филологический факультет МГУ, где и проработал все

оставшиеся годы.

В середине 60-х годов научная жизнь стала налаживаться. Достаточно сказать, что Богатырев

получает возможность читать в МГУ курс лекций по «структуральной фольклористике». Парал-

лельно им велась работа по сбору материалов для фундаментальной монографии, посвященной

исследованию фольклорных текстов о «благородных разбойниках» — опришках. Она появилась в

1963 году под названием «Словацкие эпические рассказы и лиро-эпические песни». Уже в

следующем году в журнале «Советская этнография» была опубликована его обзорная статья

«Проблемы изучения материальной и духовной культуры населения Карпат» (публикуется в

настоящем издании).

Вполне естественно, что работы Богатырева вошли в первую шеренгу исследований, которые

подготовили взрыв семиотических штудий в советской науке 60-х годов. Петр Григорьевич и сам

становится весьма активным участником тартуских Летних

Предисловие

школ, где у него, по-моему, было особое положение. Во всяком случае, со стороны казалось, что

он чувствует себя одновременно и учителем и учеником. Впрочем, учиться Петр Григорьевич был

готов всегда и впитывал новое легко и непринужденно. Роль учителя давалась сложнее, и он от

нее всячески открещивался. Комфортно он чувствовал себя в роли участника и докладчика. На

четвертой Летней школе Богатырев выступил с докладом «Семантика и функция сельского

этикета» (тезисы этого доклада публикуются в настоящем издании), в котором подробно остано-

вился на одной из важнейших категорий сельской жизни Моравской Словакии — посполитости.

В этом, как сейчас говорится, концепте переплелись представления о единстве, коллективности

жителей села, взаимной поддержке и уважении молодежи и старшего поколения. По мнению

Богатырева, правила этикета соответствуют тому, что применительно к языку Соссюр определял

как langue.

Петр Григорьевич чувствовал, что семиотика дает ему новые возможности при обращении к тому,

что всегда его волновало — театру, и в переписке с Ю. М. Лотманом обсуждал план новой работы

«О взаимовлиянии двух семиотических систем (кукольный театр итеатр живых актеров)»

[Сорокина, 2002: 133]. Этому плану не суждено было осуществиться, но очередной том «Трудов

по знаковым системам», вышедший после смерти Петра Григорьевича и посвященный его светлой

памяти, открылся статьей П. Г. Богатырева «Знаки в театральном искусстве», которая прежде была

опубликована на чешском языке в 1938 году

. Круг замкнулся.

Исследования Петра Григорьевича Богатырева принадлежат к числу наиболее востребованных в

российской и мировой науке, и настоящее издание является лучшим тому подтверждением.

Список литературы

БЕНЕШ 2002 — БЕНЕШ Б. Мои воспоминания // Петр Григорьевич Богатырев. Воспоминания. Документы. Статьи.

СПб., 2002.

БОГАТЫРЕВ 1971 — БОГАТЫРЕВ П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

ЛЕЩАК, ШВЕДЛИК 2002 — ЛЕЩАК М., ШВЕДЛИК С. Разговор на прощание // Петр Григорьевич Богатырев.

Воспоминания. Документы. Статьи. СПб., 2002.

Znaky divadelny // Slovo a slovesnost. Roc 4- 1938; Знаки в театральном искусстве // Труды по знаковым системам

VII. Тарту, 1975-

А К. Байбурин

СОЛНЦЕВА 2002 — СОЛНЦЕВА Л. П. Петр Григорьевич Богатырев и чешская театральная культура // Петр

Григорьевич Богатырев. Воспоминания. Документы. Статьи. СПб., 2002.

СОРОКИНА 1993 — СОРОКИНА С. П. Функциональный метод в малоизвестных работах П. Г. Богатырева //

Кунсткамера. Этнографические тетради. 1993. Вып. 2-3.

СОРОКИНА 2002 — СОРОКИНА С. П. Переписка П. Г. Богатырева // Петр Григорьевич Богатырев. Воспоминания.

Документы. Статьи. СПб 2002.

ЯКОБСОН — ЯКОБСОН Р. Очередные задачи науки об искусстве // Материалы международного конгресса «100 лет

Р. О. Якобсону». М., 1996 (впервые опубликовано в газете «Жизнь искусства* 2 сент 1919 г.).

ЧИЧЕРОВ 1948 — ЧИЧЕРОВ В. Обсуждение на заседаниях Ученого совета Института этнографии основных

недостатков и задач работы советских фольклористов // Советская этнография. 1948. № 3- С. 146-163-

МОНОГРАФИИ

МАГИЧЕСКИЕ ДЕЙСТВИЯ,

ОБРЯДЫ И ВЕРОВАНИЯ

ЗАКАРПАТЬЯ*

Иржи Поливке, профессору Карлова университета в Праге, в знак признательности и уважения

Предисловие к русскому переводу

'ИНХРОННЫЙ (статический) метод швейцарского лингвиста де Соссюра оказал значительное

влияние на русских лингвистов. Данная же работа является одной из первых попыток приложения

синхронного (статического) метода к исследованию этнографических и фольклорных фактов.

Уже в начале 20-х годов я стал применять синхронный метод к анализу этнографического и

фольклорного материала Закарпатской области Украины (тогда именуемой Подкарпатской

Русью).

На I съезде славянских этнографов и географов в Праге в 1924 году мною был прочитан доклад

«Этнографические поездки в Подкарпат-скую Русь. Опыт статического исследования». В этом

докладе содержалось сообщение о применении мною синхронного метода при собирании и

исследовании фольклорного и этнографического материала во время моей поездки в

Подкарпатскую область Украины в 1923 году.

В последующие годы я совершил ряд поездок по собиранию этнографического и фольклорного

материала и в 1927 году на П съезде славянских этнографов и географов в Польше прочел доклад

на тему: «Синхронический метод и этническая география».

В 1929 году в <-Трудах Института славяноведения» в Париже вышла на французском языке моя

книга «Actes magiques, rites et croy-ances en Russie Subcarpathique», в которой был последовательно

использован синхронный метод. Перевод ее и помещен ниже.

Синхронное изучение народных обычаев, обрядов и магических действий показало, что мы имеем

дело с постоянным изменением и формы, и функции этих этнографических фактов. На многих

примерах мы видели, как меняется функция одного и того же магического действия, обычая и т. п.

" Публикуется по изданию: БОГАТЫРЕВ П. Г. Вопросы теории народного искусства. М, 1971. С. 169-295.

Монографии

В своей книге я стремился главным образом указать на большое значение применения

синхронного метода в этнографии и фольклористике, чему тогда, к сожалению, уделялось очень

малое внимание. Подчеркивая важность синхронного метода, я тем самым хотел обратить

внимание исследователей на целесообразность его применения в этнографии и фольклористике и

на его эффективность.

В последнее время в лингвистических трудах подчеркивается, что диахронное и синхронное

изучение должны быть тесно связаны. Диахронное изучение лингвистических фактов помогает

выяснению сходных фактов, изучаемых синхронным методом. Оба эти метода обогащают друг

друга и уточняют наши выводы.

Хотелось бы указать, что и в области этнографии и фольклористики, несомненно, можно достичь

интересных результатов, применяя в сочетании синхронный и диахронный методы. Нам кажется,

что синхронный и диахронный методы помогут уяснить фольклорные факты, отраженные в нашей

книге.

Сбор материала к книге «Магические действия, обряды и верования Закарпатья» был начат мною

в начале 20-х годов. Кроме собственного материала я привлек богатые фольклорные данные из

архива чешского исследователя культуры Западной Украины Франтишка Ржегоржа (в рукописи).

Архив содержит записи конца XIX и самого начала XX века. В книге были также использованы и

печатные работы по украинскому фольклору, вышедшие в свет в конце ХГХ и в начале XX веков.

Поэтому читателю следует иметь в виду, что исследуемый в моей книге «Магические действия,

обряды и верования Закарпатья» материал должен отличаться от ныне бытующего в Закарпатье

фольклорного и этнографического материала. Ведь прошло около пятидесяти, а в некоторых

случаях и больше лет. Естественно поэтому, что собранный мною и привлеченный архивный и

печатный материал следует рассматривать как исторический: несомненно, многие обряды, обычаи

и магические действия исчезли, а другие изменили свою форму и функции, изменилось и их

толкование местными крестьянами; некоторые мотивированные действия и обряды,

зафиксированные в 20-х годах, исполняются ныне как немотивированные или носят эстетическую

функцию.

Современному собирателю фольклорных и этнографических фактов следует сопоставить

собранный мною в 20-е годы материал с бытующим в Закарпатье в настоящее время и проследить,

в какой мере сохранились и изменились форма и содержание обрядов.

Уже в своих первых работах — докладах о Закарпатье на I (в Праге в 1924 году) и II (в Польше в 1927

году) съездах славянских этнографов и географов я указывал на то, что в различных районах

Закарпатья границы распространения отдельных диалектных черт в области фо-

__ Магические действия, обряды и верования Закарпатья________

нетики, лексики и т. д. совпадают с границами распространения этнографических фактов как

материальной, так и духовной культуры.

Во французском варианте «Actes magiques rites et croyances en Russie Subcarpathique» были

отмечены диалектные черты в языке многих информаторов, крестьян из различных районов

Закарпатской области Украины. В русском переводе диалектные черты в языке моих

информаторов отмечаются значительно реже. Так, не отмечается «г* взрывное, которое явно

слышалось у некоторых крестьян вместо «г» фрикативного, как, например, в словах газда, геренда

и др. В некоторых случаях в моей книге на русском языке я оставлял в новом закрытом слоге

произношение исторического «о» то как «у» (вул), то как «i» (в£л), то как «и» (вюл).

В наименовании сел я во французском варианте придерживался тех наименований, которые были

зафиксированы в XVIII веке при переписи 1773 года в Венгрии (см. карту: А. Л. Petrov,

Narodopisna тара Uher podle ufedniho lexikonu osad z roku 1773, изданную Чешской академией наук

и искусств в 1924 году). Кроме того, отдельные названия сел я записывал от крестьян. В русский

текст внесены некоторые изменения в наименовании сел. Однако я последовательно избегаю

давать нынешние наименования, так как некоторые из них могли бы внести путаницу: под новым

названием не всегда можно было бы определить то село, в котором производилась моя запись.

Обычно в Закарпатской области крестьяне именовали тогда себя «руський», «русин» и пр. Я

оставляю то наименование, которое

давал мне информатор.

Сентябрь 1969 г.

П. Богатырев

Введение

ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОД И СИНХРОННЫЙ МЕТОД

Синхронный анализ обрядов, магических действий и народных верований представляет собой

одну из неотложных задач современной этнографии. До последнего времени преимущество

отдавалось той отрасли этнографии, которая изучает в исторической перспективе сказки, песни,

пословицы и прочее (так же, как верования и обряды, о которых говорится в данной работе)

главным образом европейских стран и народов. Наблюдалось стремление изучить, какими были

обряды, магические действия и верования в начальный период своего существования, «дойти,

наконец, до познания основного остова, до первоначальной схемы обряда*, как говорил об этом Е.

В. Аничков [Аничков 1903: 63]. Обычно предметом исследования

Монографии

становились не живые явления и факты, а схема, в лингвистике соответствующая

реконструированной форме.

При поисках первоначального смысла обрядов и магических действий были неизбежны неверные

заключения. Обратим внимание на целый ряд методологических ошибок в реконструкции ос-

новного значения обряда, допущенных и школой сравнительной мифологии, и антропологической

школой, ошибок, которых можно было бы избежать, уделив больше внимания синхронному ана-

лизу. Антропологическая школа необоснованно предполагала, что объяснение обрядов одного

народа можно по аналогии приложить к идентичным или сходным обрядам народа другой расы и

цивилизации. Подобно всем заключениям по аналогии, эти сопоставления антропологической

школы не выдерживают критики, если их рассмотреть более внимательно. Доказательство этому

мы находим в целом ряде убедительных примеров, приведенных французским социологом Леви-

Брюлем [Levy-Bruhl 1910: 11-13].

Еще одна методологическая ошибка антропологической школы заключается в том, что объяснение

смысла обрядов европейских народов делалось на основании обрядов народов первобытных. В