Бэттлер, Алекс. Общество: прогресс и сила (критерии и общие начала)

Подождите немного. Документ загружается.

Картезианец и деист, атакуя мусульманство, что одновременно означало атаку

и на христианство, он опирался на рационализм, а это было опасно в его время.

Например, в отношении приведений и чудес он писал: «Чтобы уменьшить наши

фанатические склонности, было бы полезно учредить правительством ежегодную

премию для академии наук за лучшие объяснения естественными законами

экстраординарных эффектов воображения, предзнаменований, относящихся к

греческой и латинской литературе, всевозможных чудес, сообщаемых

протестантами, схимниками и мусульманами» (цит. по: Бэри, р. 130).

Он предлагал реформы практически во всех сферах государственной

деятельности (правительство, экономика, финансы, образование). Естественно,

окружение воспринимали его как ненормального. Он разделял иллюзии, что

правительство всемогуще и может организовать счастье людям.

Несовершенство правительства, по его мнению, происходит из-за того, что

даже наиболее способные умы не изучали науку управления. Его идея – создать

Политическую академию, похожую на Академию наук. Современники аббата

полагали, что «общие взгляды Сен-Пьера на мир были сформированы концепцией,

в соответствие с которой целью цивилизационного прогресса является

человеческое счастье» (Бэри, р. 136). По крайней мере именно эта идея была

подробно развернута им в «The Observation of the Continuous Progress of Universal

Reason». В отличие от Бэкона и Паскаля, которые полагали, что цивилизация уже

достигла своего зрелого состояния, Сен-Пьер считал, что она пребывает еще в

детстве и у нее все впереди.

По мнению Сен-Пьера, прогресс движется вперед, но на его пути существуют

тормозящие помехи, три из которых иногда поворачивают прогресс вспять. Это

войны, предрассудки и зависть правителей, которые боятся того, что прогресс в

политической науке будет опасным для них самих. Он полагал, что только со

времен Бодена и Бэкона человеческая раса начала свой новый старт (к прогрессу),

отталкиваясь от достижений времен Платона и Аристотеля. То есть период от

Римской империи до Бодена, куда входило все Средневековье, он обозначал

словом «регресс». Очень смелый аббат!

С завершением Средневековья, по его мнению, прогресс начал ускоряться.

Признаки этого проявились в расширении морской торговли, развитии математики

и физики, освободивших людей от преклонения перед авторитетами древних, в

организации Академии наук, появлении искусства печатания, наконец, в

возникновении обычая писать простым языком. (Последнее, думаю, остается

актуальным до наших дней.)

Итак, все дело в знаниях. С этой точки зрения Париж и Лондон более похожи

друг на друга, чем Исфахань и Константинополь.

Сен-Пьер поднимает еще одну проблему, вскользь упоминавшуюся

предыдущими философами: наука действительно движется вперед, любой ученый

знает раз в 20 больше, чем Сократ или Конфуций. Но этого же нельзя сказать о

морали и счастье. Наука добавляет даже что-то к искусству и условиям жизни.

«Прогресс физической науки, – пишет Сен-Пьер, – есть часть прогресса

универсального человеческого разума, чья цель — приращение нашего счастья»

(цит. по: Бэри, р.139). Но есть еще две другие науки, важные с точки зрения счастья

– этика и политика. Эти две как раз менее всего и развивались за последние две

тысячи лет. Но эта проблема преодолима.

В свое время на все эти вещи мало кто обращал внимания. Интересно, что

многие из предложений Сен-Пьера были реализованы значительно позже.

Современники же считали его занудой и чудаком.

Джамбаттиста Вико (1668-1744)

Неаполитанский философ был мало известен при своей жизни и получил

признание только в первой половине XIX века благодаря работам француза Жюля

Мишле (1798-1874), который оценивал гениальность Вико, соответствующую

масштабу Ньютона. Для нас он интересен тем, что в еще большей степени, чем

аббат Сен-Пьер, подчеркивал объективный характер исторического процесса. Эти

идеи он изложил в своей работе «Новая наука» (1725, 1730). Будучи глубоко

верующим человеком, он негативно относился к картезианству (т.е. не признавал

дуализм Декарта), что не помешало ему выдвинуть специфическую теорию циклов,

или исторического круговорота, согласно которой развитие наций происходило по

законам трех циклов. Его объяснение исторического развития строится на

осознании человеком своей мыслительной деятельности. Мир, по его мнению,

поначалу больше ощущался, нежели воспринимался разумом. Он соответствовал

условиям существования дикарей в период, когда не было еще политических

организаций. Это начало, первый цикл – период божественности (отсутствие

государства, власть жрецов). На втором этапе развития появляются «образные

знания» и «поэтическая мудрость». К этому периоду относится высокий уровень

варварства в его героический период – это время появления государства. Наконец,

приходят «концептуальные знания», другими словами, реальное осмысление своей

истории, а с ним – эпоха цивилизации. Третий этап как бы знаменует осмысление

себя как человечества. Э тот этап он называет «человеческим» (демократическая

республика или представительная монархия). Хотя каждый цикл заканчивается

крахом, следующий начинается с того, чем заканчивается предыдущий. Другими

словами, прогресс общества у него развивается по восходящей линии. И хотя Вико

придавал большое значение деятельности людей, тем не менее он полагал, что

сами циклы, их направления предопределены богом, т.е. они провиденциально.

Благодаря этому Нисбет отводит Вико немало страниц, в то время как Бэри лишь

мельком упоминает этого философа. Для нас же важно то, что Вико перевел анализ

прогресса от индивидуального сознания, единичного человека, на общественные

процессы, на «сознание» всего общества или нации.

Он полагал, что историю не понять, если не рассматривать мир, как его

воспринимали люди в каждый период, прежде всего имея в виду психологические

различия эпох.

В этом пункте он в какой-то степени напоминает немецких идеалистов,

которые также рассматривали историю через мыслительные рефлексии,

фиксирующие стадии прогресса. Разница, однако, заключалась в том, что немцы в

большей степени исходили из логики мышления, тогда как Вико – из психологии.

5. Просвещение: Франция XVIII века

В XVIII веке тема прогресса стала достаточно популярной, хотя и обсуждалась на

почве абстракций, т.е. как философская проблема. Многие склонялись к тому, что

прогресс существует. Но действительно ли он исторически неизбежен, а если да, то

можно ли его сформулировать в виде закона? Ответов не было. Христианских

философов, точнее теологов, эта проблема не волновала, поскольку прогресс для

них предопределен судьбой (богом). Но поскольку «авторитет» бога начал

шататься уже в эпоху Возрождения, то тем более христианские теории не могли

быть убедительными в эпоху Просвещения. Французские просветители первыми

начали искать законы прогресса.

Шарль Луи Монтескье (1689-1755) и Вольтер (1694-1778)

Главная идея Монтескье заключалась в том, что миром управляет не судьба, а

общие причины морального или физического свойства. Они же определяют

состояние дел в любой монархии. И даже случайные результаты какой-нибудь

битвы, приведшие к уничтожению государства, в конечном счете были вызваны

действиями общих причин, которые сделали падение государства из-за этой битвы

неизбежной. Подобные взгляды он изложил в своих «Размышлениях о величии и

упадке римлян» (1734). Там же он писал: «Одним словом, главное движение

(l’allure principale) определяет все частные события» (цит. по: Бэри, р. 146). И хотя

Монтескье не смог в данной работе четко определить суть этих «общих причин» и

«главного движения», важно, что он выделил нечто объективное, отмежевавшись

от судьбы с ее провиденциальностью, «дизайнером» и «конечными причинами».

Через 14 лет появляется его ставшая классической работа «О духе законов». В

ней как раз и расшифровываются эти «общие причины». Вот часть из них:

«Несколько вещей правят людьми: климат, религия, законы, инструкции

правительства, исторические примеры, мораль и манеры, которые формализуются

в виде результата в общем духе (esprit général)» (там же, р. 147).

Любопытно, что об этих «вещах» писали Боден, Фонтенель и другие, но

широкое распространение они получили именно после упомянутой работы

Монтескье. Возможно, и потому, что он пытался хотя и неуклюже, но все же

взаимосвязать их, и прежде всего «законы людей» и «общий дух». Идея

заключалась в том, что прогресс зависит не только от законодательной власти (как

полагал Сен-Пьер), но и от «общего духа». Имелась в виду корреляция, точнее

даже взаимогармония, между государственными законами и атмосферой (esprit

général) всего общества.

У Вольтера работы, специально посвященной прогрессу, нет, но его позиция

высвечивается в других сочинениях. Главными препятствиями на пути прогресса,

по его мнению, являлись войны и религия. Если же их вместе с множеством

предубеждений изъять из общественной жизни, то мир быстро улучшится. Будучи

циником, сам он не очень в это верил. В то же время, как и Монтескье, Вольтер

был убежден в «универсальных причинах», внедренных в кровь человека, которые,

несмотря на его тягу к войнам и тирании, все равно двигают человека к прогрессу.

Не скрывал он и своего негативного отношения к Провидению и конечным

причинам.

Разница же в отношении к прогрессу между Монтескье и Вольтером

заключалась в том, что первый исходил из объективных законов развития

общества, а второй склонялся к тому, что события определяются случаем, который

не осознается человеческим разумом. Тема закономерности и случая, сама по себе

заслуживающая внимания, не получила, однако, развития среди французских

философов.

Кроме того, Вольтер не исключал вероятности «обратного» развития в тот или

иной период истории. Вместе с тем он полагал, что, несмотря на всяческие

отклонения назад, природа человеческого разума в конечном счете выведет

человечество на путь прогресса и цивилизации.

Анн Робер Жак Тюрго (1727-1781)

В свое время К. Маркс так отозвался о Тюрго: «Он был одним из

интеллектуальных героев, свергнувших старый режим…»

. Правда, Маркс имел в

виду его антифеодальные мероприятия на посту министра финансов Франции. Но

Тюрго был также и философом, причем философом, который впервые соединил

прогресс с индивидуальной свободой личности.

Он исходил из того, что развитие человеческого общества не управляется

разумом. Поскольку разум слишком подвержен страстям, амбициям и другим

эмоциям, которые не позволяют человеку четко сформулировать свои цели, даже

те, которые ведут к счастью. Но как раз именно в этом Тюрго усматривал

положительную сторону, т.к. если бы разум торжествовал, тогда не был бы

возможен прогресс. Правда, в этом вопросе он не оригинален. До него Бернард де

Мандевиль (англичанин из французов ) также полагал, что общество складывается

не благодаря добродетели и любви, а благодаря порокам. Именно в этих пороках, –

по мнению Тюрго, – истинные истоки всех искусств и наук. Он, например, писал:

«В тот момент, когда исчезнет порок, общество станет испорченным, если не

разрушится полностью» (цит. по: Бэри, р. 178).

В какой-то степени в таких рассуждениях есть свой резон. Поскольку, опираясь

на разум, люди стремились бы избежать войн, следствием чего была бы их

изоляция друг от друга, расы бы разделились на множество изолированных групп,

говорящих на различных языках. Сами группы не были бы в состоянии

производить идеи, в результате не развивались бы науки, искусство, т.е. оставались

бы на среднем уровне без стимулов к развитию. Другими словами, все глупости

разума и общественная несправедливость являются необходимыми факторами

прогресса. Иначе говоря, без противоречий, без взаимодействия этих противоречий

нет движения, следовательно, нет и прогресса. В качестве примера он приводит

Китай: «Если язык слишком рано потерял свою гибкость, застыл в своем развитии,

то это может затормозить прогресс людей, которые на нем разговаривают; так же и

нация, которая слишком быстро утвердилась в постоянную форму, может

Маркс и Энгельс (далее: МЭ). Сочинения, т. 15, с. 384.

остановиться в научном прогрессе. Китайцы слишком рано застыли; они стали

похожи на деревья, которые подстригли под корень, в результате их ветви

стелются по земле. Они никогда не вырастут выше среднего» (цит. по Бэри: р. 183).

Из приведенных рассуждений вытекает и другое заключение: запланировать

прогресс нельзя. Опыт человеческого развития демонстрирует массу ошибок,

трагедий, но все они входят в механизм прогресса. Изменения и даже революции

для многих могут показаться препятствием на пути прогресса, однако они

приносили и положительные результаты. Тюрго пишет: «Человек продвигается

через ошибки. История науки показывает (как уже указывал Фонтенель), что

истина пробивает себе дорогу через ошибочные гипотезы» (цит по: Бэри, р. 156).

Исходя из такой позиции, он полагал, что времена варваров и Средневековья

тоже были не бесполезны. В отличие от Вольтера Тюрго рассматривал

христианство как мощное средство цивилизации, а не как препятствие или врага (за

что его, например, хвалит Нисбет).

В целом же следует признать, что он один из первых сформулировал вариант

рационалистической теории прогресса, которую позднее развивали Кондорсе и

Огюст Конт. Его вариант также состоит из трех стадий, которые Нисбет определяет

как охотничья-пасторальная, аграрная и коммерческо-городская. Для сравнения:

советские философы интерпретировали эти же стадии другими словами:

религиозная, спекулятивная и научная

. Я привел это к тому, чтобы показать, как

по-разному можно интерпретировать одни и те же явления.

Последняя стадия – коммерческо-городская (т.е. капиталистическая) особенно

мила Тюрго уже как экономисту (физиократу), поскольку она предполагает личную

свободу, причем свободу от деспотизма, феодальных привилегий и т.д., которая

как раз и является главным мотором на пути к прогрессу.

Энциклопедисты

Энциклопедисты (Дидро, Гольбах, Кондильяк) вновь вернулись к человеку, но как

бы в ответ на объективистскую позицию Декарта, Мальбранша, Лейбница, Тюрго,

Философский энциклопедический словарь, с. 699.

для которых прогресс осуществляется сам по себе, вне зависимости от

деятельности человека и даже вопреки глупости человека. Дидро писал: «Одно

соображение особенно нельзя упускать из виду, а именно: если когда-нибудь с

поверхности земли исчезнет человек, или думающее и созерцающее существо,

патетические и величавые спектакли природы станут не более чем сценами

меланхолии и молчания… Именно присутствие человека порождает интерес к

существованию других явлений... Почему же мы не должны из него сделать

главный центр?.. Человек – это единственное, из чего мы должны исходить» (ц ит.

по: Бэри, р.159).

Конечно, Дидро, как и другие энциклопедисты, был прав в том смысле, что без

человека само понятие «прогресс» т еряет смысл, но теряет смысл и сам процесс

прогресса, поскольку человек есть то действующее лицо, которое его

осуществляет или наоборот тормозит. Соответственно, все, что имеет отношение

к человеку: психология, мораль, структура общества, становится предметом

внимания философов.

Такой подход напоминает концепцию, которая позже получила название

«антропоцентризма». Она несколько похожа на Птоломеевскую систему, где

человек определен как центр Вселенной. Близка она и к христианской схеме,

которая была построена на ложной космогонии. Когда же стали утверждаться

научные взгляды н а место Земли во Вселенной (благодаря Копернику), то человек

как бы был свергнут с пьедестала, он оказался всего лишь на одной из планет,

прикрепленной к одной из многих солнечных миров. Это послужило важной

основой для объективистских теорий прогресса. Но энциклопедисты вернули

человека назад, но не как абстрактное «солнце», вертящееся само по себе, а

вернули его в общество, в систему сложных социальных и политико-

экономических отношений, в рамках которых на основе взаимодействия и

вершится прогресс. Или не вершится. Все зависит от интерпретаций этих самых

отношений.

Жан Жак Руссо. Известный поборник равенства, Руссо верил в природную

доброту человека и соглашался с Мабли в том, что чистота нравов несовместима с

общественными условиями своего времени. Он как бы больше верил в человека,

проявляя пессимизм в отношении «цивилизации». Из его теории вытекало, что

равенство в принципе совместимо с прогрессом. Но… поначалу эти явления

находились в антагонизме, поскольку развитие знаний дает преимущество только

меньшинству, «небольшому классу привилегированных людей». (Кстати, так же

думали и Фонтенель с Вольтером.) Иначе говоря, теория прогресса не учитывала

весь народ, так сказать, массы. Руссо же полагал, что без учета масс, без всеобщего

равенства, в том числе и в отношении получения знаний, общественный прогресс

не может быть реализован. И в качестве решения этой проблемы он предлагал

Социальный контракт, который как раз и предполагает равенство. И всего этого

можно добиться без всяческих революций, был убежден Руссо, за что его до сих

пор любит современная буржуазия.

Морелли и Габриель Бонно де Мабли (1709-1785) – утопические коммунисты

– путь к прогрессу в большей степени, чем Руссо, видели в возврате к простым

формам жизни. Они рассуждали об образовании социалистических коммун путем

восстановления институтов и практики прошлого периода социальной эволюции,

которая, согласно Мабли, была основана на коллективном владении землей. Но

этот строй был разрушен в результате утверждения частной собственности,

породившей неравноправие и другие пороки современного общества. Морелли

отрицал взгляды «чистого софиста» Руссо, говорившего, что во многих бедах

виноваты наука и искусство. Он полагал, что вооруженный наукой и образованием

человек может достичь коммунизма, напоминающего состояние природы, но более

совершенное, и он планировал идеальную конституцию в своей поэме

«Дрейфующие острова» (в русском варианте она названа «Базилиада», 1753). Более

детально коммунистический строй Морелли расписал в другой работе – «Кодекс

природы, или Истинный дух ее законов» (1755). Особенно важны

сформулированные им три закона: отмена частной собственности, обеспечение

всем гражданам права на труд и обязанность каждого гражданина заниматься

общественно полезным трудом. Эти законы сохраняют свою актуальность по

настоящее время. Очевидно, что подобные взгляды стали благодатной почвой для

французской революции, особенно радикальных ее вершителей, например, Г.

Бабёфа.

(В скобках отмечу, что если Бэри вкратце анализирует взгляды Морелли и

Мабли, то Нисбет даже не упоминает их. Они никак н е укладываются в его

«христианскую» схему.)

Шевалье де Шастелю (1734-1788). Ученый, имя которого не зафиксировано

даже во многих энциклопедиях, однако весьма популярный в свое время благодаря

дважды изданной книге «On Public Felicity, or Considerations on the lot of Men in the

various Epochs of History» (1772, 1776). На обширном историческом материале он

доказал, что в прошлом не было ни одного периода, когда бы люди жили

счастливее, чем в последующие периоды.

Он начинает свой анализ со времен Древнего Египта и Ассирии, показывая

нечеловеческие условия существования людей в то время. Далее идут греки,

период Просвещения. Но, заключает Шастелю, «мы вынуждены признать: то, что

мы называем лучшим периодом Греции [the bel age of Greece], было одновременно

периодом боли и пыток человечества». В древней истории вообще, подчеркивает

Шастелю, «уже одного рабства было бы достаточно, чтобы сделать условия

человеческой жизни в сто раз хуже, чем в настоящее время» (цит. по: Бэри, р. 187).

В период же Римской империи стало еще хуже, чем во времена Греции.

После падения Рима наступило христианство. И что же оно принесло с собой?

Счастье на земле человеку оно и не предполагало. Правители не стали менее

алчными и кровожадными, а люди более терпимыми. Не уменьшились

преступления, наказания не стали менее жестокими. Сохранились войны, и они не

стали более гуманными. И т.д. Вывод Шастелю: только тот, кто абсолютно ничего

не знает о прошлом, может сожалеть «о хороших временах» (там же, р.188).

Он в отличие от Тюрго не пытается показать, что раса, хотя и медленно, но

прогрессирует. Наоборот, он обозначает начало прогресса с Ренессанса (этого же

взгляда придерживались Даламбер и Дидро). Шастелю исходил из того, что

общественное счастье заключено прежде всего в сохранении мира (как внутри

страны, так и в отношениях с другими государствами), в изобилии и свободе; и