Без выходных данных.
В отмеченный период старый приказный язык уже действовал как
слаженный механизм, имевший и вырабатывавший свои установки и
распространявший их далеко за пределы административно-правовой
области. Вместе с ним росли и развивались функции деловой
письменности, чьи нормы складывались на основе московской приказной
традиции. Судебники XV–XVI вв. и Соборное уложение 1649 г. упрочили
положение делового языка, притягивая к нему имевшиеся диалектные
разновидности и заставляя их подчиняться московским правилам. Это
привело к некоторой унификации в сфере «делового» строительства и
закрепило его нормы. Хотя, заметим, местные элементы в региональной
деловой письменности и микрожанры продолжают существовать вплоть до
конца XVIII в., но они уже не играют существенной роли в
формировании традиции «подьяческого наречия», хотя и привносят в
нее колоритные детали1. Можно согласиться с мнением С. И. Ожегова,
высказавшего в своих лекциях такое суждение: «В Московской Руси
деловой язык значительно расширил свои функции, он стал деловым
устным (здесь и далее курсив наш. — О. Н.) языком. Начиная с XIV
в., нам известно много грамот московских князей. Деловой язык был
широко распространен по территории Московской Руси (Сибирь,
Архангельск, Астрахань). Ясно, что были и местные особенности, но
эти отклонения от государственного языка незначительны.
Государственный деловой язык унифицируется, причем это происходило
не самотеком. Указ Алексея Михайловича о том, как нужно писать
имена в челобитьях, допускает известные отступления в орфографии
имен и прозвищ. Это требовало единства в написании. Московский
деловой язык расширяет границы своего применения с XVI в.,
применяясь в описании путешествий, в частной переписке, переписке
Ивана Грозного, Уложении 1649 г., как бы вытесняя
книжно-литературный язык».