Будучи писателем, я целыми днями вожусь со словами. Играю в слова,
прислушиваюсь к нюансам и обертонам. Раскрываю их, будто раковины
устриц, пытаюсь вложить в них свои мысли. С годами слово может
протухнуть, точно залежалое мясо. Смысл уходит из него. Возьмем, к
примеру, слово «милость». Когда переводчикам Библии понадобилось
обозначить высшую форму любви, они выбрали именно его. А ныне можно
услышать пренебрежительное: «Я в ваших милостях не нуждаюсь!».
Меня притягивает слово «благодать», потому что из всех великих
богословских понятий оно единственное не подверглось порче. Я
назову его «последним великим словом», потому что в любой, самой
расхожей фразе оно сохраняет некий отблеск изначальной славы. Это
слово, как мощный водоносный слой, лежит в глубине нашей горделивой
цивилизации, напоминая: все блага проистекают не из собственных
наших усилий, а из Божьей благодати. Даже сейчас, как бы далеко мы
ни зашли в своем секуляризме, мы продолжаем тянуться к этому
источнику. Прислушайтесь, как мы употребляем слово «благодать» и
родственные ему слова.
Люди благословляют еду, ибо хлеб наш насущный — дар Бога. Мы
радуемся благородству хорошего поступка, благодарим за помощь,
хорошее отношение именуем благосклонным, а хорошую погоду —
благодатью. Во всех этих оборотах речи мне слышится детская, ничем
не замутненная радость.