Соломон (Исецкий) Г.А. Ленин и его семья (Ульяновы)
Подождите немного. Документ загружается.
буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в
порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем
церемониться!..
Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.
— Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, — сказал я, — не
понимаю какого-то, так явно бьющего в ваших словах угрюм-
бурчеевского пафоса, какой-то апологии разрушения, уносящей нас за
пределы писаревской проповеди, в которой было здоровое зерно...
Впрочем, оставим это, оставим Писарева с его спорными проповедями,
которые могут завести нас очень далеко. Оставим... Но вот что. Все мы,
старые революционеры, никогда не проповедовали разрушения для
разрушения и всегда стояли, особенно в марксистские времена, за
уничтожение лишь того, что самой жизнью уже осуждено, что падает...
— А я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да,
господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем,
например, буржуазию, демократию, если вам это больше нравится. Она
обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исто-
рический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм
или, вернее, коммунизм...
— Позвольте, Владимир Ильич, не вы ли сами в моем
присутствии, в Брюсселе, доказывали одному юноше-максималисту весь
вред максимализма... А вы тогда говорили очень умно и дельно...
— Да, я так думал тогда, десять лет назад, а теперь другие времена
назрели...
— Ха, скоро же у вас назревают времена для вопросов, движение
которых исчисляется столетиями, по крайней мере...
— Ага, узнаю старую добрую теорию постепенства, или, если
угодно, меньшевизма со всею дребеденью его основных положений, ха-
ха-ха, с эволюцией и прочее, Прочее. Но довольно об этом, — властным,
решительным тоном прервав себя, сказал Ленин, — и запомните мои
слова хорошенько, запомните их, зарубите их у себя на носу, благо он у
вас довольно солиден... Помните: того Ленина, которого вы знали десять
лет назад, больше н е с у щ е с т в у е т ... Он умер давно, с вами говорит
новый Ленин, понявший, что правда и истина момента лишь в
коммунизме, который должен быть введен немедленно... Вам это не
нравится, вы думаете, что это сплошной утопический авантюризм... Нет,
господин хороший, нет...
— Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, — резко оборвал я
его, — с вашим вечным чтением мыслей... Я вам могу ответить словами
Гамлета: «...ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей
душе...» Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас...
— И не говорите! — крикливо и резко и многозначительно
перебил он меня. — И благо вам, если не будете говорить, ибо я буду
беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против
контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня
имеется товарищ Урицкий (председатель Петроградской ЧК, убит 30
августа 1918 г. эсером Каннигесером. — Ред.)!.. Ха-ха-ха, вы, вероятно,
его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..
И глаза его озарились злобным, фантастически-злобным огоньком.
В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую
угрозу полупомешанного человека... Какое-то безумие тлело в нем...
Я не буду приводить всего того, о чем мне пришлось еще говорить
с ним в этот мой приезд... Все существенное я сказал как в данных
воспоминаниях, так и в цитированной книге «Среди красных вождей»...
Мы расстались с Лениным при явно враждебном отношении друг
к другу, и что он, ничем не стесняясь, и вымещал на мне впоследствии во
все время моей советской деятельности... Отношения наши, во всяком
случае, отлились в форму самую неприязненную, почему я и прекратил с
ним личные сношения, хотя я и стоял на высоких постах. В неизбежных
случаях личных переговоров мы оба, не сговариваясь, прибегали к
телефону или к письмам или сносились через посредство Красина,
которому Ленин неоднократно говорил, что предпочитает не встречаться
со мной, так как я действую одним своим видом и тоном моего голоса
ему на нервы. То же приблизительно говорил ему и я...
Но мне вспоминается еще, как Ленин передал мне через Красина
привет, когда я был в Лондоне (директором «Аркоса»). Это было по
поводу введения нэпа. Красин ездил по делам в Москву, и там (1922 г.)
Ленин, убедившись, не без влияния Красина, в том, что необходимо дать
относительную свободу задерганному большевиками русскому народу,
решительно повернул курс направо, первым шагом чего и явился нэп
(новая экономическая политика). Когда Красин, собираясь обратно в
Лондон, зашел проститься с Лениным, он в заключение, вдруг что-то
вспомнив, сказал ему:
— Да, кстати, кланяйтесь Соломону и расскажите ему о новом
направлении, о новой тактике, — его буржуазное сердце порадуется
этому первому шагу на пути восстановления прав буржуазии и
демократии...
Больше мне не приходилось обмениваться с ним никакими
сношениями.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мучительная и длительная агония Ленина. — Его ужас. — Заговорившая
совесть. — Крах ленинизма. — Болезнь и проблески ясного сознания. —
Ленин и его окружение. — Новые слова и идеи в глазах «дружины»
Ленина. — Проведение политики нэпа как первого шага на пути
строительства. — Трагедия вождя, экспроприированного рабами. —
Глубокое презрение Ленина к Сталину и Троцкому. — Ленин умирает в
плену у своего окружения. — Споры за «трон». — Безбожное
правительство организует культ умершего. — Его мощи, которые
разлагаются и гниют.
Мое описание Ленина, по личным моим воспоминаниям и
отношениям с ним, закончено. Я привел в моей книге все наиболее
характерное из того, что сохранилось в моей памяти об этой зловещей для
России, а может быть, и не только для России, исторической личности...
Я воздерживаюсь от невольно напрашивающихся общих
характеристик и выводов, предоставляя приведенным фактам говорить
самим за себя и самому читателю сделать те или иные выводы...
Мне остается только поставить заключительную точку. Но, прежде
чем сделать это, я не могу не сказать, что в конце своей жизни Ленин
пережил мучительную, длительную, трагическую агонию. Всем известно,
как он умер.
Я не был свидетелем его последних дней, его предсмертных
мучений. Говорю о них со слов других. А страдания его, очевидно, были
ужасны. И ужас их, их сила сводилась главным образом к чисто
моральным переживаниям. Полупомешанный, но с частыми (сперва)
возвратами к просветлению, он не мог не видеть того, до чего он довел
Россию, он не мог не понять того, что его система идти и забирать как
можно левее потерпела полный крах, принесший несчастье не одной
России. Заговорило, по-видимому, и то простое человеческое, чему имя:
«совесть»...
Но сильный и, сказал бы я без желания оскорбить его память,
идиотски сильный волею человек, он думал и надеялся, что всегда успеет
в должный момент повернуть руль в необходимом, согласно требованию
момента, направлении, рассчитывая только на свои силы и глубоко
презирая свое окружение, всех этих Троцких и Сталиных. И он не мог не
убедиться, что не только нельзя дальше идти влево, но что наступил
момент конца жестоким экспериментам, когда рулевой должен изо всей
силы повернуть штурвал, чтобы, сдвинувшись с мертвой точки крайней,
упершейся в тупик левизны и разрушения всего, пойти по новому пути,
пути строительства и восстановления жизни... И вот, уже одолеваемый
начальной стадией своей ужасной болезни, он пользовался
просветлениями в обволакивающей его ночи, чтобы начать подготовлять
население, а главное подготовить «товарищей», всех тех, кого он,
развратив своим «учением» и вызвав в них усердие не по разуму, всех
этих «ленинцев», к необходимости пойти назад, к старым формам
жизни...
И вот, еще задолго до нэпа, он в своих очередных выступлениях и
речах стал указывать на те крайности, до которых довела Россию
«левизна» его основной политики. Он смело, мужественно и резко стал
указывать на них, как раньше определенно же вел влево. Он говорил о
«детских болезнях», которые пережирала и, по его словам, пережила
коммунистическая партия и руководимое ею Советское правительство, от
которых теперь следует решительно отказаться.
Он говорил, и доказывал, и убеждал... Но горе предводителю,
который вел народ к известной туманной точке, вел, сам не веря в ее
реальность, но убеждая, что она существует и видна, как путеводная
звезда. И еще больше горе и несчастье тому народу, который, частью
уверовавший в обман, а большею частью подгоняемый дружиной такого
вождя, шел за ним... Обман обнаружился, мираж исчез, и путеводная
звезда оказалась расколотым корытом жизни. Но те, кто стоял рядом с
вождем и кто всеми силами, искренно или неискренно, с усердием
приближенных рабов, или глупых, или главным образом лукавых,
проводил взгляды вождя, пользуясь за это первыми местами, не могли,
конечно, не возмутиться, когда из уст его услыхали слова, шедшие
вразрез со всем тем трафаретом, с которым они уже свыклись и
эксплуатация которого обеспечивала им и на будущее (как им казалось)
власть и могущество... Они не могли не испугаться, ибо отказ от
трафарета, казалось им, мог повести не только к уничтожению их
влияния, но даже и к полному, не только моральному, но самому
простому физическому уничтожению...
И вот мы видим, что уже с самых первых попыток Ленина, своими
выступлениями с новыми положениями подготовлявшего умы к повороту
вправо, «апостолы и ученики» его возмутились духом и, чувствуя уже за
собой силу, стали критиковать своего «учителя» и, основываясь на его же
первоначальных проповедях и речах, от которых он теперь также
настоятельно старался отвлечь всех и вся, стали выпрямлять и углублять
его «линию», толкая и его, и других к старой, уже избитой дороге
прежних «основоположений». И уже в этот подготовительный момент к
необходимости поворота среди дружины возникли секты, или расколы, и
появились разные «оппозиции»: троцкистская, шляпниковская и пр.,
лидеры которых ведут свою проповедь, исходя и развивая ее от прежнего
«учения» своего вождя... Они его именуют «Великим Учителем».,.
У Ленина хватило еще сил провести свой первый шаг к новой
политике. И он нередко говорил близким товарищам, чьи мозги были
затуманены инфернальным «ленинизмом», как, например, Красину, что
нэп лишь первая ступень на пути к творческой работе по восстановлению
жизни. Он, не стесняясь, говорил, что жизнь уперлась в тупик, указывая,
в частности, на то, что политика разрушения дошла до такого абсурда,
как полное лишение всех прав буржуазии, этого класса, еще не
сыгравшего своей исторической миссии... И в минуты особой
откровенности он сам себя упрекал в этом и уже решительно повернул
лично фронт и старался внедрить и в головы своих учеников необходи-
мые «поправки»...
Но было уже поздно.
Разыгравшиеся у «дружинников» аппетиты и к власти, значению и
просто к самым грубым наслаждениям были уже сильнее влияния
ослабевшего и с каждым днем все более падающего вождя... На него уже
не обращали внимания и, как в басне, умирающего льва легали все, не
исключая и ослов... А в «придворных» кругах уже начались шепоты,
интриги, стремления и разговоры о том, кто должен и может
«наследовать» Ленину.
А он умирал уже. По временам он лишался языка. Но
«дружинники» не оставляли его в покое и, в сущности, держали его в
полном плену. Но, подлые и трусливые, они для вида и «престижа»
окружали его царской роскошью и изысканным уходом, полным
внешнего раболепия, выписывали для него лучших европейских врачей.
А он умирал. И мучился. Мучился сомнениями и ужасом, что
«наследство» перейдет к Сталину... Троцкому... Он их обоих глубоко, как
известно, презирал и вполне основательно с омерзением относился к
обоим претендентам «на трон»...
И во время одного из все более и более редких проблесков ясного
ума он успел составить свое политическое завещание, в котором, по
слухам, настаивал на том, чтобы ни Сталин, ни Троцкий не
«наследовали» ему...
Он умер.
«Безбожное» правительство и такая же партия канонизировали его
и приготовили из его бренного тела кощунственные «м о щ и»...
Составленное Лениным подлинное завещание исчезло: его, по
слухам, скрыл Сталин, который в конечной схватке борьбы за «престол»
одолел, как известно теперь, всех своих «врагов и супостатов», как слева,
так и справа...
А кощунственные мощи Ленина разлагаются и гниют...
КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
Георгий Александрович Соломон (Исецкий), дворянин, православного
вероисповедания, родился в Бессарабской губернии в 1868 году. Из
справки особого отдела департамента полиции известно, что он женат на
бывшей слушательнице училища лекарских помощниц и фельдшериц
Марии Николаевне Федоровой, состоящей под негласным надзором
полиции. Отец умер. Мать Екатерина Христофоровна — в С.-Петербурге.
Братья: Иван — в Нижнем Новгороде, Александр — в Хотине. Сестры:
Вера — при матери, Елена, по мужу Джионот, — в Хотине, Евгения, по
мужу Тушинская, — в Неском уезде, Александра, по мужу Шелестер, —
в Сураже, Наталия — замужем в Одессе (сведения относятся к 1893 году.
— Ред.).
По окончании курса С.-Петербургской Ларинской гимназии
Георгии Соломон поступил в Военно-медицинскую академию. В 1891
году за участие в студенческих волнениях на похоронах писателя
Шелгунова он исключен из академии и взят под негласный надзор
полиции. В сентябре того же года восстановлен на учебе, но в апреле
1892 года по болезни он оставляет академию и переходит на учебу в С.-
Петербургский университет. В феврале 1893 года согласно прошению
оставляет университет.
Находясь под постоянным негласным надзором, Г. А. Соломон
продолжает свою антиправительственную деятельность в Пермской,
Тобольской, Иркутской, Московской губерниях. В конце 900-х годов
активно участвует в петербургской группе «Союза борьбы за освобож-
дение рабочего класса». Выданный полиции провокаторшей
Серебряковой А. Е., Г. А. Соломон в марте 1901 года вместе с сестрой
В. И. Ленина Марией Ульяновой был арестован и находился два года в
предварительном заключении. «Дела» на арестованную группу не
состоялось, и он в числе других был выпущен на свободу. Затем он
работал в Харькове. В 1905 году — новый арест и ссылка в Сибирь, а за
ней следует высылка за границу. В Брюсселе он сближается с группой
РСДРП и входит в контакт с В. И. Лениным, но остается на позициях
меньшевиков.
В конце 1917 года Г. А. Соломон возвращается в Россию, но от
предложения войти в состав большевистского правительства он
отказывается и уезжает на работу в Германию первым секретарем
посольства, а затем консулом в Гамбург. После разгрома революции в
Германии он арестовывается немецкими властями и несколько месяцев
проводит в тюрьме Моабит. В марте 1919 года он освобождается из
тюрьмы и в июле того же года возвращается в Россию. До августа 1920
года работает в Наркомате внешней торговли, а затем направляется
торговым представителем в Эстонию. В 1921 году переводится в Лондон,
где работает в качестве директора торгово-акционерной фирмы «Аркос».
1 августа 1923 года Г. А. Соломон по этическим соображениям
(подробнее об этом в книге) оставляет советскую службу и становится
одним из первых «невозвращенцев». Дальнейшие его следы теряются.
Известно что 1930-м и 1931 годах в Париже вышли две его книги «Среди
красных вождей» и «Ленин и его семья (Ульяновы)».
Приложение:
ДЕЛО ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ
Особый отдел
О дворянине Георгии Александровиче Соломоне
9 мая 1891 года за № 4545 с.-петербургский градоначальник
представил в департамент список студентов, уволенных из Военно-
медицинской академии за участие в беспорядках на похоронах писателя
Шелгунова. В списке этом значится и Георгий Соломон, исключенный из
академии с правом обратного поступления в сентябре того же года.
Вслед за тем 24 мая 1891 года за № 9036 состоялось циркулярное
распоряжение по Министерству народного просвещения о воспрещении
студентам, исключенным по указанному выше делу из Военно-
медицинской академии, в том числе и Георгию Соломону, педагогиче-
ской деятельности, причем студенты эти были лишены права
поступления в высшие учебные заведения ведомства министерства.
После исключения из академии Соломон на общих основаниях
был подчинен негласному надзору полиции по распоряжению
департамента от 4 июня 1891 года за № 2424.
13 августа 1891 года за № 989 Главный штаб обратился в
департамент полиции с запросом о правах некоторых лиц, исключенных
из высших учебных заведений, в том числе и Георгия Соломона, по
отбыванию воинской повинности. Департамент отвечал 20 сентября того
же года за № 3843, что все лица, более или менее причастные к
студенческим беспорядкам, но не подчиненные гласному надзору, могут
отбывать повинность на правах вольноопределяющихся.
В сентябре 1891 года Соломон вновь поступил в Военно-
медицинскую академию, но в апреле 1892 года вышел оттуда по болезни
и перешел в С.-Петербургский университет, где пробыл до февраля 1893
года, уволившись из университета согласно прошению.
11 августа 1893 года за № 566 пермский губернатор сообщал:
«После неурожая 1891 года и постигшего вследствие этого некоторые
уезды вверенной мне губернии бедствия появился в местном крае целый
ряд молодых людей, в большинстве из так называемых неудачников и
уже отмеченных тем или другим темным прошлым, которые, стараясь
сблизиться с народом под видом благотворения ему, поселились в той
или другой местности губернии и здесь в глуши занимаются пропагандой
в народе противоправительственных идей и возбуждением
неудовольствия в населении, в той или другой форме, против местных
властей. К числу именно подобных лиц принадлежит состоящий уже под
негласным надзором полиции бывший студент С.-Петербургской Военно-
медицинской академии дворянин Георгий Александрович Соломон,
прибывший из С.-Петербурга в Шадринский уезд 28 февраля 1892 года со
свидетельством на проживание Хотинского уездного полицейского
управления от 23 июля 1891 года за № 295.
Относительно этой личности установлено:
1) что, оказывая помощь народу из средств, получаемых им от
неизвестных лиц, он, Соломон, по каким-то особым соображениям
раздает пособия не всегда действительно нуждающимся, а лицам более
или менее обеспеченным или могущим найти себе средства личным
трудом, население же склонно думать, что всякая помощь и подобное
распределение ее исходит от правительства;
2) что, относясь пренебрежительно, в той или другой форме, не
только к местным уездным властям, но даже к губернской власти,
высказывая, например, в народе, что он боялся губернатора только тогда,
когда ему, Соломону, было 10 лет, он тем самым явно стремится
подорвать в темной массе всякое уважение и доверие к властям;
3) что он же распускает слухи о будто бы допускаемых
должностными лицами неправильностях при взыскании с них разных
повинностей и делает в этом смысле какие-то проверки на местах,
например, по Ново-Петропавловской волости;
4) что, вкравшись подобными темными путями в доверие
крестьян, он влияет на них в смысле нежелательном и вредном, например,
по выбору в Ново-Петропавловской же волости председательницей
волостного благотворительного комитета дочери псаломщика
Анциферовой — личности крайне дурной репутации, с которой он,
Соломон, находится в самых близких отношениях;
5) что он же поддерживает сношения в данной местности не с
людьми благомыслящими, а с подобными себе, как, например, дочерьми
секретаря Шадринской уездной земской управы Федорова — Марией и
Елизаветой, состоящими тоже под негласным надзором полиции;
6) так как незаметно, чтобы Соломон имел личные средства к
жизни, то можно предполагать, что он существует сам и помогает
указанным девицам Федоровым из средств благотворительных;
7) что он же, Соломон, является автором тех крайне
тенденциозных корреспонденции, которые время от времени появляются
в столичной прессе и, преувеличивая размеры бедствия по случаю
неурожая с целью прилива новых пожертвований, расходуемых им
совершенно произвольно и безотчетно, выставляют деятельность местной
администрации в неприглядном виде».
Вследствие изложенного, губернатор ходатайствовал о
воспрещении Соломону жительства в Пермской губернии.
На запрос по этому поводу начальник Пермского губернского
жандармского управления 19 октября 1893 года за № 1000 донес:
«Бывший студент Военно-медицинской академии Георгий
Александрович Соломон впервые прибыл в Пермскую губернию в
Шадринский уезд в 1892 году в феврале месяце и 28 числа этого месяца,
поселившись в селе Ново-Петропавловском, открыл бесплатную
столовую для нуждавшихся в помощи крестьян по случаю бывшего
неурожая и голодовки; в открытой им столовой на средства неизвестных
петербургских пожертвователей выдавалось ежедневно от 75 до 120 обе-
дов, состоящих из горячего супа с мясом и хлебом, с началом полевых
работ каждому рабочему он выдавал ежедневно два фунта хлеба,
продовольственную помощь Соломон оказывал только тем крестьянам,
которым, как способным к труду, такового пособия не отпускалось ни от
земства, ни от благотворительного комитета. Для этой цели Соломон
получал значительные средства из
С.-Петербурга, от лиц, оставшихся
неизвестными чинам полиции, единовременные высылки простирались
от 300 до 1000 рублей, и однажды на его имя было выслано 600 рублей от
Общества Красного Креста, так как расходование получаемых им
разновременно денег контролю администрации не подлежало, то нельзя
утверждать, что все эти деньги он употребил по назначению. К
добровольно принятой на себя деятельности подаяния помощи
нуждающимся он относился старательно, тепло, почему земство доверило
ему заведование еще тремя столовыми, открытыми на средства
благотворительного комитета.
С крестьянами Соломон обходился фамильярно, запанибратски,
посещал их постоянно по избам, вел беседы с ними денно и нощно,
больным оказывал медицинское пособие и таким путем заслужил себе в
среде их расположение, неограниченное доверие и весьма скоро стал ими
прозываться «наш благодетель»; нельзя было не заметить стремления его
заслужить себе доверие и расположение простолюдина. Прибыл Соломон
к своему посту с большим запасом книг дешевого издания, издаваемых
С.-Петербургским обществом грамотности (по документам видно, что он
состоит членом его), которые и раздавал крестьянам для чтения и
некоторые сам прочитывал и использовал в своих беседах с крестьянами.
По объяснению их он научал крестьян, как лучше обрабатывать
поле, огороды, вести хозяйство, истреблять «кобылку», разводить скот,
лечить болезни, вел разговоры о трезвости, пользе чтения книг и т. п.
Весной, с началом полевых работ, он посещал таковые лично и давал
разные указания на месте.
Все книги, которые представлялось возможным видеть у крестьян,
были действительно относящимися к вышеназванным предметам. Зная
характер местных крестьян, их невежественность, леность, плутоватость,
невозможно с положительностью утверждать, чтобы показания их в этом
случае были правдивы. Тем более что в разговорах о Соломоне они
бывают крайне осторожны и сдержанны, а многие из них и вовсе
отказываются отвечать на предложенные вопросы. Нельзя отвергать
пользы, приносимой Соломоном своей энергичной деятельностью по
прокормлению рабочей силы и таким образом поддержания их сущест-
вования.
Но опять нельзя сказать, чтобы проводимые им идеи и учения в
крестьянскую среду, находящуюся еще в полудиком состоянии, были
всегда плодотворными для их ума и развития их мировоззрений в
политическом отношении. Так, на вопросы любопытных крестьян, на
свои ли средства или от кого получаемые он оказывает им
вспомоществование, Соломон отвечал: «Зачем вам знать, дают — так
бери», «Высылают добрые люди», и были случаи, где он прямо объяснял:
«Высылают добрые люди, а не правительство». Поведение и отношение к
местным властям, как административным, так и полицейским, не могло
служить добрым примером, так как оно было надменным, сухим и крайне
сдержанным. Во многих случаях он действовал самостоятельно, не желая
подчиняться распоряжениям, в некоторых случаях он самовольно
изменял распоряжения земства, в нескольких случаях Соломон дозволял
себе вскрывать конверты, адресованные на имя волостного правления, и
прочитывать содержимые в них распоряжения, в присутствии крестьян
осуждать их.
Влияние его на крестьян проявлялось во многом, так, например: по
его подстрекательству в разгаре острой нужды крестьяне
Петропавловской волости собрались на сельский сход и постановили
учредить в селе библиотеку с читальней, книги для которой Соломон
обещал сам доставить, таким же путем в том же селе сельский сход
постановил закрыть все винные лавки, что по существующим
законоположениям местная власть не могла утвердить, так как в селе
этом бывают установленные торжки и базары.
Проживая в селе Петропавловском, Соломон изредка посещал
местного священника Молчанова и бывшего волостного писаря
Александра Дыхня; в более близких отношениях находился с секретарем
уездной земской управы Федоровым и девицею Екатериной Матвеевной
Самуйленко, прибывшею одновременно с ним из С.-Петербурга и также
открывшей столовую на частные пожертвования в селе Макарьевском; к
последней часто наезжал. Как Соломон, так и Самуйленко вели
обширную переписку с С.-Петербургом.
В конце июля месяца Соломон выбыл из этого села в село Каргопольское,
куда был назначен уездным земством на санитарный пункт для
предупреждения заноса холеры из Тобольской губернии и в случаях
появления ее подания медицинской помощи, с вознаграждением 100
рублей в месяц. Деятельность его на этом пункте была безупречной.
В первых числах сентября того же года он выбыл из уезда в С.-
Петербург. 14 февраля 1893 года упоминаемый Соломон вновь прибыл в
Шадринский уезд и поселился в той же Петропавловской волости, где
крестьяне сельским приговором нарезали ему 10 десятин земли на
десятилетний срок, на земле этой он обязался на собственные средства
устроить лесную дачу и по истечении срока безвозмездно передать ее во
владение тех крестьян, которые будут работать по устроению ее;
крестьянам, производившим тут работы, Соломон платил за рабочий день
мужчинам 15, а женщинам 10 и детям 5 копеек и выдавал горячую пищу.
В течение лета он действительно обсадил эту дачу деревьями и произвел
ирригационные работы для ее водоснабжения.
Одновременно с этим занятием он имел открытую столовую, в
которой ежедневно получали от 60 до 100 человек горячую пищу и хлеб,
оказывал медицинскую помощь заболевшим и устраивал рабочие артели
по системе, выработанной секретарем уездной земской управы
Федоровым, выдавая таковым в натуре лошадей, орудия и семена. Так же
как и в 1891 году, он находился в постоянном общении с крестьянами и
снабжал их книгами; таким поведением и здесь приобрел наименование
«благодетеля, кормильца».
За время пребывания его в Шадринском уезде на его имя
разновременно высылались из С.-Петербурга значительные денежные
суммы, с точностью исчислить которые не представлялось возможности,
но, во всяком случае, им получено не менее 5—8 тысяч рублей; от каких
именно лиц высылались деньги, не выяснено. В одном из разговоров он
указывал на своего богатого дядю — члена Государственного совета, по
фамилии также Соломон; приблизительно исчисляя производившиеся им
расходы, оказывается, что полученную сумму он не мог израсходовать,
потому и является подозрение, что он эксплуатирует доверчивых людей.
И в 1893 году он пользовался у крестьян неограниченным доверием. С
прибытием его в том же году в Шадринский уезд распространился слух,
что по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению, ввиду бывших неурожайных годов,
податей собираться не будет; так, в одном из волостных правлений
крестьянин, вызванный для внушения о необходимости взноса податей,
высказался: «Зачем же платить, приезжий барин сказывал, что ЦАРЬ не
велел податей собирать».
Распространение этого слуха следует отнести к Соломону, так как
в то время приезжей молодежи в уезде кроме него не было, однако ж это
осталось недоказанным. Вслед за тем в среде крестьян возникает
сомнение в правильном исчислении и взимании сборщиками податей.
Соломон по этому поводу приезжал даже в город Пермь и об этом
докладывал даже управляющему Казенной палаты, который разрешил
ему навести справку в подлежащем делопроизводстве. Однажды Соломон
явился в волостное правление и затребовал для проверки книги с
раскладкой податей и сборов, взимаемых с крестьян, но требование его
писарем удовлетворено не было.
Под влиянием его крестьяне Петропавловской волости избрали
председательницей волостного благотворительного комитета дочь
псаломщика девицу Александру Анциферову — женщину дурного
поведения и находившуюся с ним в любовной связи, последствием
которой она забеременела; Анциферова для сокрытия болезни своей
выехала в С. Петербург.
Проживая в 1893 году в Песковской волости, Соломон
поддерживал самые тесные и близкие отношения с девицами Марией и
Елизаветой Федоровыми, состоящими под негласным надзором. Они
также заведовали в этом году столовыми, открытыми на частные
пожертвования, и действовали в народе совершенно солидарно с
Соломоном. Они весьма часто съезжались и проводили вместе иногда
целые сутки.
С окончанием летних работ Соломон переселился в город
Шадринск. Здесь проживал совместно с девицей Марией Федоровой на
одной квартире и имел самые близкие отношения со всеми негласно
поднадзорными, проживающими в этом городе, избегая всех иных лиц
местного общества. По наблюдению всех благомыслящих лиц, Соломон
является личностью подозрительной, крайне ловко достигающей своей
цели и лавирующей между народом и наблюдавшей за ним местной
властью. Георгий Соломон выехал в 1893 году из Шадринского уезда. Он
уехал 8 сентября вместе с Марией Федоровой через Челябинск в С.
Петербург.
На донесении этом имеется резолюция господина вице-директора
департамента действительного статского советника Семякина: «При
личном объяснении с господином директором Соломон дал вполне
удовлетворительные объяснения и заявил, что в Пермскую губернию
больше не собирается». Ввиду сего господин директор изволил приказать
переписку эту считать оконченной.
5 января 1894 года за № 150 с.-петербургский градоначальник
представил на усмотрение департамента запрос начальника Терской
области о политической благонадежности Георгия Соломона, ввиду
приглашения его на должность корректора «Терских ведомостей». На оз-
наченный запрос последовал 29 января 1894 года за № 612 отзыв
департамента начальнику Терской области о неимении препятствий к
допущению Соломона на указанную выше должность, но вместе с тем за
№ 613 начальнику Терского областного жандармского управления было
предложено установить за Соломоном секретное наблюдение. В Терскую
область Соломон не отправился, а остался на жительство в С.-Петербурге.
28 января 1894 года за № 1116 с.-петербургский градоначальник
донес, что Георгий Соломон вступил в брак с негласноподнадзорной
бывшей слушательницей училища лекарских помощниц и фельдшериц
Марией Николаевной Федоровой.
27 сентября 1894 года за № 2845 тобольский губернатор обратился
в департамент полиции с запросом о политической благонадежности
Георгия Соломона, ввиду возбужденного названным лицом ходатайства
об определении его на службу в Тобольскую губернию. На запросе этом
имеется резолюция бывшего вице-директора, ныне директора
департамента, действительного статского советника Зволянского: «Не
зная объяснений, данных Соломоном по поводу своей деятельности в
Пермской губернии, затрудняюсь высказаться окончательно по его
ходатайству, но именно в Тобольскую губернию полагал бы более