Увидев глаза богоматери на иконе, поэт спрашивает ее: зачем одаривать сиянием трактирную ораву,
которая опять предпочитает Варавву оплеванному голгофнику? Может быть, самый красивый из сыновей
богоматери — это он, поэт и тринадцатый апостол Евангелия, а именами его стихов когда-нибудь будут
крестить детей.
Он снова и снова вспоминает неисцветшую прелесть губ своей Марии и просит ее тела, как просят
христиане — «хлеб наш насущный даждь нам днесь». Ее имя величием равно для него Богу, он будет бе-
речь ее тело, как инвалид бережет свою единственную ногу. Но если Мария отвергнет поэта, он уйдет,
поливая дорогу кровью сердца, к дому своего отца. И тогда он предложит Богу устроить карусель на дереве
изучения добра и зла и спросит у него, отчего тот не выдумал поцелуи без мук, и назовет его недоучкой,
крохотным божиком.
Поэт ждет, что небо снимет перед ним шляпу в ответ на его вызов! Но вселенная спит, положив на
лапу с клешами звезд огромное ухо.
Про это - Поэма (1922-1923)
Тема, о которой хочет говорить поэт, перепета много раз. Он и сам кружил в ней поэтической белкой
и хочет кружиться опять. Эта тема может даже калеку подтолкнуть к бумаге, и песня его будет строчками
рябить в солнце. В этой теме скрыта истина и красота. Эта тема готовится к прыжку в тайниках
инстинктов. Заявившись к поэту, эта тема грозой раскидывает людей и дела. Ножом к горлу подступает эта
тема, имя которой — любовь!
Поэт рассказывает о себе и любимой в балладе, и лад баллад молодеет, потому что слова поэта болят.
«Она» живет в своем доме в Водопьянном переулке, «он» сидит в своем доме у телефона. Невозможность
встретиться становится для него тюрьмой. Он звонит любимой, и его звонок пулей летит по проводам,
вызывая землетрясение на Мясницкой, у почтамта. Спокойная секундантша-кухарка поднимает трубку и не
торопясь идет звать любимую поэта. Весь мир куда-то отодвинут, лишь трубкой целит в него неизвестное.
Между ним и любимой, разделенными Мясницкой, лежит вселенная, через которую тонюсенькой ниточкой
тянется кабель. Поэт чувствует себя не почтенным сотрудником «Известий», которому летом предстоит
ехать в Париж, а медведем на своей подушке-льдине. И если медведи плачут, то именно так, как он.
Поэт вспоминает себя — такого, каким он был семь лет назад, когда была написана поэма «Человек».
С тех пор ему не суждено петушком пролезть в быт, в семейное счастье: канатами собственных строк он
привязан к мосту над рекой и ждет помощи. Он бежит по ночной Москве — по Петровскому парку,
Ходынке, Тверской, Садовой, Пресне. На Пресне, в семейной норке, его ждут родные. Они рады его
появлению на Рождество, но удивляются, когда поэт зовет их куда-то за 600 верст, где они должны спасать
кого-то, стоящего над рекой на мосту. Они никого не хотят спасать, и поэт понимает, что родные заменяют
любовь чаем и штопкой носков. Ему не нужна их цыплячья любовь.
Сквозь пресненские миражи поэт идет с подарками под мышками. Он оказывается в мещанском доме
Феклы Давидовны. Здесь ангелочки розовеют от иконного глянца, Иисус любезно кланяется, приподняв
тернистый венок, и даже Маркс, впряженный в алую рамку, тащит обывательства лямку. Поэт пытается
объяснить обывателям, что пишет для них, а не из-за личной блажи. Они, улыбаясь, слушают именитого
скомороха и едят, гремя челюстью о челюсть. Им тоже безразличен какой-то человек, привязанный к мосту
над рекой и ожидающий помощи. Слова поэта проходят сквозь обывателей.
Москва напоминает картину Беклина «Остров мертвых». Оказавшись в квартире друзей, поэт
слушает, как они со смехом болтают о нем, не переставая танцевать тустеп. Стоя у стенки, он думает об
одном: только бы не услышать здесь голос любимой. Ей он не изменил ни в одном своем стихотворении, ее
он обходит в проклятиях, которыми громит обыденщины жуть. Ему кажется, что только любимая может
спасти его — человека, стоящего на мосту. Но потом поэт понимает: семь лет он стоит на мосту
искупителем земной любви, чтобы за всех расплатиться и за всех расплакаться, и если надо, должен стоять
и двести лет, не ожидая спасения.
Он видит себя, стоящего над горой Машук. Внизу — толпа обывателей, для которых поэт — не стих
и душа, а столетний враг. В него стреляют со всех винтовок, со всех батарей, с каждого маузера и бра-
унинга. На Кремле красным флажком сияют поэтовы клочья.
Он ненавидит все, что вбито в людей ушедшим рабьим, что оседало и осело бытом даже в
краснофлагом строе. Но он всей сердечной верою верует в жизнь, в сей мир. Он видит будущую
мастерскую человечьих воскрешений и верит, что именно его, не дожившего и не долюбившего свое,
захотят воскресить люди будущего. Может быть, его любимая тоже будет воскрешена, и они наверстают
недолюбленное звездностью бесчисленных ночей. Он просит о воскрешении хотя бы за то, что был поэтом
и ждал любимую, откинув будничную чушь. Он хочет дожить свое в той жизни, где любовь — не служанка
замужеств, похоти и хлебов, где любовь идет всей вселенной. Он хочет жить в той жизни, где отцом его
будет по крайней мере мир, а матерью — по крайней мере земля.