подберут меч, если мы его отбросим. Когда-то они боялись белого, теперь они его презирают.
Это мнение можно прочитать в их глазах, если белые мужчины и женщины ведут себя перед
ними так, как они это делают у себя дома или в самих цветных странах. Когда-то наша мощь
приводила их в ужас, как первые римские легионы — германцев. Сегодня, когда они сами
стали силой, их таинственная душа, которую нам никогда не понять, выпрямляется и смотрит
на белых свысока, как на нечто вчерашнее.
Но наибольшая опасность еще даже не названа: что будет, если однажды классовая и расовая
борьба соединятся для того, чтобы покончить с белым миром? Это соответствует природе
вещей и ни одна из обеих революций не станет пренебрегать помощью другой только потому,
что презирает ее носителей. Общая ненависть гасит взаимное презрение. И что будет, если во
главе их встанет белый авантюрист, каких мы уже видели; тот, чья дикая душа не могла
дышать в теплице цивилизации и стремилась насытиться в рискованных колониальных
предприятиях, среди пиратов, в Иностранном легионе [322], пока он неожиданно не увидел
перед собой крупную цель? При помощи таких натур история готовит свои большие
неожиданности. Отвращение глубоких и сильных людей к нашему состоянию и ненависть
глубоко разочарованных могут перерасти в протест, требующий уничтожения. Подобное не
было чуждо и временам Цезаря. Во всяком случае, если в Соединенных Штатах поднимется
белый пролетариат, негр будет тут как тут, а за ним своего часа будут дожидаться индейцы и
японцы. В этом случае черная Франция также не будет долго колебаться, чтобы устроить в
Париже сцены похлеще 1792 и 1871 годов. И разве белых вождей классовой борьбы смутит
то, что путь им проложат беспорядки цветных? Они никогда не отличались разборчивостью в
своих методах. Ничего бы не изменилось, если бы Москва прекратила отдавать приказы. Она
– сделала свое дело. Дело развивается само по себе. Мы вели наши войны и классовую
борьбу перед глазами цветных, взаимно унижая и предавая себя; мы требовали, чтобы они
участвовали в них. Стоит ли удивляться, если однажды они станут это делать и для себя?
Сегодня грядущая история поднимается над экономической необходимостью и
внутриполитическими идеалами. Сегодня в борьбу, борьбу за все или ничто, вступают
стихийные силы самой жизни. Начальная форма цезаризма очень скоро станет определеннее,
более осознанной и откровенной. Будут полностью отброшены маски из эпохи парламентского
промежуточного состояния. Быстро забудутся все попытки уловить содержание будущего при
помощи партий. Фашистские очертания этих десятилетий примут новые непредвиденные
формы, также исчезнет и национализм в его нынешнем виде. В качестве формообразующей
силы останется только воинственный, «прусский» дух, повсюду, не только в Германии.
Судьба, некогда сгущавшаяся в значительные формы и великие традиции, будет творить
историю в образе бесформенных отдельных сил. Легионы Цезаря снова пробуждаются.
Сейчас, возможно, уже в этом столетии, последние решения ждут своего героя. Перед ними
распадаются в прах мелкие цели и понятия сегодняшней политики. Чей меч одержит теперь
победу, тот и будет господином мира. Перед нами лежат кости для чудовищной игры. Кто
осмелится бросить их?