АВТОР:
NINAOFTERDINGEN
–24.02.2010РУБРИКИ:КНИГИ,СТАТЬИ,ШМАРАКОВ РОМАН
Вальтерскоттовский роман, а равным образом и то, что пришло ему на смену (а ему на смену
пришла эпопея, то есть ничего), имеют тот врожденный порок, что люди и вещи в них
насильственно повернуты анфас, меж тем как никакой исторический источник этого фаса не дает
и дать не может. В любом нарративе, претендующем на историческое изображение, для
отдаленного наблюдателя, каким мы являемся, все действующие лица повернуты в профиль, как
черти на иконе, – друг к другу, а не к нам. Они нам себя не объясняют. Они, может, и хотели бы
действовать и писать для потомков, хотя бы из тщеславия, но прогнозировать нас – и,
соответственно, конструировать в себе объект нашего внимания – они не в состоянии, в частности
потому, что любое самосознание (и самоописание) склонно игнорировать очевидные для него
вещи. Когда самообъяснение для случайного наблюдателя становится одной из главных функций
персонажа, тут-тоисторизм и заканчивается, а наступает неловкость, отовсюду открытая для
иронии Аверченко («воскликнула она на старинном языке того времени»).Исторический роман
конструирует фас эпохи из большей или меньшей суммы ее профилей, а этот метод неизбежно
подвержен критике, вне зависимости от ухищрений, с которыми эта работа производится. Не
говоря уже о прочем – исторический роман есть разновидность психологического
новоевропейского романа, и он заточен изображать то, что понимается под психологией в
последние двести-триста лет. Вы уверены, что психология в этом смысле существовала у людей
до XVIII века? Как вы, плоть от плоти новоевропейского индивидуализма, пишете о временах
родового сознания? о тех, кто имел опыт странствия души в загробном мире? опыт
оборотничества? кто, наконец, был связан условиями другого языка, которого вы не знаете или
который во всяком случае не является для вас единственным?.. Вон у древних пластических
греков, как известно, совести и на грош не было, а вы о них романы пишете, как будто у вас ее
тоже нет. Конечно, если считать, что люди во все века действовали под влиянием одних и тех же
мыслей и страстей, то можно и о доисторических мальчиках увлекательно писать, но для того,
чтобы верить в этот тезис с безмятежностью, надо быть или Вольтером, или Алдановым, то есть в
любом случае писателем XVIII века. Гордыня Роланда – не наша гордыня, любовь Тристана – не
наша любовь. И не потому, что они могли сильно и красиво, а мы не можем сильно и красиво,а
просто вследствие системности: значение любого элемента человеческой духовности
мотивировано его соотношением с прочими элементами. В частности, любовь Тристана
определяется через соотношение с категориями «церковный брак», «грех», «вассальная верность»
и т.п., а наша – через соотношение с категориями «ревность», «привычка», «общие
воспоминания», «так было у Ричарда Гира с Джей Ло» и т.п.