Глава XVIII. Взрослость: молодость и зрелость 297
рош собой, а дети научились на улице нехорошим словам, а старик Ашкенази кашляет
да живет, а морщинки уже поползли к глазам и ко рту, а хлам в коридоре все лежит
да лежит. И шум океана стал глуше, и на юг они так и не съездили, все откладывали
на будущее, которое не хочет наступать.
Смутные пошли дни. У Риммы опускались руки, она все пыталась понять, в ка-
кой момент ошиблась тропинкой, ведущей к далекому поющему счастью, и часто си-
дела, задумавшись, а дети росли, а Федя сидел у телевизора и не хотел писать диссер-
тацию, а за окном то валила ватная метель, то проглядывало сквозь летние облака
пресное городское солнце. Друзья постарели, стали тяжелы на подъем, Петюня и во-
все исчез куда-то, яркие галстуки вышли из моды, Эля с Алешей завели новую ка-
призную собаку, которую вечерами не на кого было оставить. На работе у Риммы
появились новые сослуживицы, Люся-большая и Люся-маленькая, но они не знали о
Римминых планах на счастье и не завидовали ей, а завидовали Кире из планового от-
дела, которая дорого и разнообразно одевалась, меняла шапки на книги, книги на
мясо, мясо на лекарства или на билеты в труднодоступные театры и раздраженно го-
ворила кому-то по телефону: «Но ведь ты прекрасно знаешь, как я люблю заливной
язык».
<...> «Федя, поедем на юг?» — спросила Римма. «Обязательно», — с готовно-
стью, как много раз за эти годы, ответил Федя. Вот и хорошо. Значит, все-таки по-
едем. На юг! И она прислушалась к голосу, который все еще чуть слышно шептал
что-то о будущем, о счастье, о долгом, крепком сне в белой спальне, но слова уже
трудно было различить. «Эй, смотри-ка: Петюня!» — удивленно сказал Федя. На
экране телевизора, под пальмами, маленький и хмурый, с микрофоном в руках стоял
Петюня и клял какие-то плантации какао, а проходившие негры оборачивались на
него, и огромный его галстук нарывал африканской зарей, но счастья на его лице
тоже что-то не было видно.
Теперь Римма знала, что их всех обманули, но кто и когда это сделал, не могла
вспомнить. Она перебирала день за днем, искала ошибку, но не находила. <... >
Она ехала в притихшем, загрустившем такси и говорила себе: зато у меня есть
Федя и дети. Но утешение было фальшивым и слабым, ведь все кончено, жизнь по-
казала свой пустой лик — свалявшиеся волосы да провалившиеся глазницы. И вожде-
ленный юг, куда она рвалась столько лет, представился ей желтым и пыльным, с тор-
чащими пучками жестких сухих растений, с мутными, несвежими волнами,
покачивающими плевки и бумажки. А дома — старая, запселая коммуналка, и бес-
смертный старичок Ашкенази, и знакомый до воя Федя, и весь вязкий поток буду-
щих, еще не прожитых, но известных наперед лет, сквозь которые брести и брести,
как сквозь пыль, засыпавшую путь по колени, по грудь, по шею. И пение сирен, об-
манно шепчущих глупому пловцу сладкие слова о несбыточном, умолкло навеки»
(Толстая Т.Н. Огонь и пыль // Любишь — не любишь: Рассказы. М., 1997. С. 81,
84, 87, 92).
Основатель лечебно-педагогического движения Б. Ливехуд,
много лет посвятивший практической помощи людям в периоды
возрастных кризисов, прямо связывает перспективы дальнейшего
развития человека с успешностью преодоления кризиса средних лет.
Кризис, по его мнению, вызывается сомнениями в подлинности
ценностей той экстенсивной жизни, которую человек вел до сих
пор, сомнениями в верховенстве материальных ценностей и дости-
жений, основанных на деловитости, прагматизме. Это «особый
шанс продвинуться в процессе потенциального созревания», ответив