Столь же классической для кинематографа стала сцена в одном из
первых американских фильмов ужасов «Франкенштейн», где молодой доктор
Франкенштейн в сопровождении горбуна-подручного выкапывает ночью на
кладбище покойника, чтобы сотворить из него монстра.
Как уже было сказано, гробокопательство существовало во все времена
и практически у всех народов. Именно благодаря гробоворам удавалось
неоднократно спасать заживо погребенных, о чем мы рассказывали в
соответствующей главе. О распространении гробокопательства в Петербурге
в эпоху Анны Иоановны свидетельствует историк М. И. Пыляев: «Бывали
случаи грабительства... в Петербурге, которые названы
«гробокопательством». Так в одной кирке оставлено было на ночь тело
какого-то знатного иностранного человека. Воры пробрались в кирку,
выкинули тело из гроба и ограбили. Воров отыскали и казнили смертию».
У знаменитого в XIX веке петербургского живописца М. А. Зичи (1827
—1906), выходца из Венгрии, есть одна акварель, посвященная теме
гробокопательства. Известный французский писатель Теофиль Готье,
посетив в 1858 году Петербург, встречался с Зичи и оставил описание этого
рисунка:
«Сцена происходит на кладбище. Ночь. Слабый лунный свет проникает
сквозь тяжелые дождевые тучи. Черные деревянные кресты, надгробные
памятники, колонны, урны... На первом плане, среди раскиданной земли,
стоят два заступа, воткнутые в глину... Кладбищенские воры роются в
могилах, чтобы украсть у смерти ее последнее достояние: золотое кольцо у
женщины, серебряную погремушку у ребенка, медальон возлюбленной или
возлюбленного, образок у верующего. Они открыли богатый гроб,
приоткрытая крышка которого обита черным бархатом с серебряными
украшениями. Под крышкой видна голова молодой женщины, лежащая на
кружевной подушке. Сдвинутый саван приоткрывает опущенный на грудь
подбородок. Она в том самом положении глубокого раздумья, которое
наполняет гробовую жизнь. Один из воров, со звериным выражением лица, с
видом каторжника, в отвратительном картузе, держит огарок свечи, который
он прикрывает рукой от порывов ночного ветра. Дрожащий, мертвенно-
бледный, тусклый свет падает на бледное лицо умершей. Другой,
полускрытый в яме бандит с дикими чертами лица поднимает своими лапами
хрупкую, бледную, как воск, руку, которую труп отдает ему с безразличием
призрака. Он срывает с безымянного пальца, который, может быть, ломается
от его святотатства, драгоценное кольцо, конечно обручальное! Третий
негодяй — на страже: на горке могильной земли, приложив к уху свой
колпак, он прислушивается к отдаленному лаю собаки, почуявшей бандитов,
или к еле различимым шагам сторожа, делающего свой ночной дозорный
обход. Мерзкий страх искажает его черты, его черное в ночной тени лицо, а
гнусные, намокшие от росы складки его штанов, измазанных в жирной
кладбищенской земле, облепляют его обезьяньи ноги. Невозможно пойти
дальше в изображении романтически- ужасающей сцены».