Ростунов И.И. История Первой Мировой войны. Том 2
Подождите немного. Документ загружается.
заготовок, реквизиций и, наконец, принудительной хлебной разверстки. Но это привело
лишь к расширению черного рынка, росту спекуляции, обогащению помещиков, купцов,
кулаков и царских чиновников, ведавших продовольственным снабжением.
Правительство не справлялось с обеспечением самыми необходимыми продуктами не только
гражданского населения, но даже находящихся на фронте войск. [286]
Однако в целом Антанта находилась в лучшем положении по сравнению с Центральными
державами. Она обладала над ними значительным превосходством в материальных и
людских ресурсах. В январе 1917 г. у нее имелось 425 дивизий против 331 дивизии
германского блока, т. е. на 94 дивизии больше. Общая численность ее вооруженных сил
составляла 27 млн. человек, тогда как у противника — 10 млн. человек{7}.
Война до крайности обострила социальные противоречия. Она тяжелым бременем легла на
плечи трудящихся, принеся им неслыханные бедствия и страдания. Только империалисты
получили выгоду, наживая на ней баснословные прибыли. Во всех странах росло
недовольство и возмущение масс. Против войны выступали широкие слои населения.
Серьезные волнения происходили в армии и на флоте. В авангарде революционной борьбы
шел рабочий класс России, возглавляемый партией большевиков.
Правящие круги воюющих держав сознавали необходимость скорейшего окончания войны.
Дальнейшее ее продолжение угрожало революцией. На рубеже 1916 — 1917 гг. в мировой
политике, как отмечал В. И. Ленин, отчетливо обозначился поворот, а именно «поворот от
империалистской войны к империалистскому миру»{8}. Но руководители обеих воюющих
коалиций по-разному искали выхода из войны. Центральные державы хотели средствами
дипломатии добиться подписания выгодного для себя общего или хотя бы сепаратного мира.
«Если монархи Центральных держав, — писал граф О. Чернин, — не в состоянии заключить
мир в ближайшие месяцы, то народы сделают это сами через их головы, и революционные
волны затопят тогда все»{9}. Антанта, наоборот, стремилась решить задачу путем
быстрейшего военного разгрома германского блока. Премьер-министр Франции Бриан в
ноябре 1916 г. призвал союзников «сплотить свои ряды, чтобы привести войну к скорому
концу: к окончательной победе над неприятелем, так как народное терпение не может
подвергаться такому длительному испытанию»{10}.
В декабре 1916 г. Германия через нейтральные страны обратилась к державам Антанты с
мирными предложениями. Она добивалась не только сохранения своих прежних границ, но
рассчитывала приобрести новые территории и даже требовала уплаты контрибуции за
понесенные ею военные расходы{11}. Такие условия были неприемлемы для союзных
государств и они отклонили их. Почти одновременно Австро-Венгрия тайно от Германии
вступила в переговоры с Францией и Англией. Она пыталась [287] заключить сепаратный
мир, надеясь лишь на сохранение своих довоенных границ. Английские и французские
дипломаты отнеслись сочувственно к этому шагу Австро-Венгрии. Но против выступила
Италия, которая не хотела, чтобы Триест, Далмация и Трентино вновь вошли в состав
Австро-Венгрии. Переговоры прекратились{12}. 31 января 1917 г. германское правительство
послало президенту США Вильсону ноту, в которой наряду с уведомлением о возобновлении
с 1 февраля неограниченной подводной войны содержались мирные предложения. Как и в
декабре 1916 г., Германия предъявила такие требования к Антанте, какие могли исходить
лишь от победителя{13}. Новой мирной инициативой Германия хотела прежде всего
оправдать перед общественным мнением всех стран свое решение о возобновлении
беспощадной подводной войны.
Попытка Вудро Вильсона выступить в роли посредника в заключении мира «во имя
человеколюбия и интересов нейтральных стран» ни к чему не привела. Союзные державы
ответили, что час мира еще не настал и что нет возможности путем прекращения войны
достигнуть тех удовлетворений, на которые они имели право в силу того, что сделались
жертвой агрессора. «Начала права и справедливости, провозглашенные президентом
Вильсоном, и в частности гарантии для слабых государств и для экономической свободы, —
говорилось в их ответе, — не могут быть обеспечены иначе, как в зависимости от исхода
войны и путем освобождения Европы от прусского милитаризма»{14}. Страны Антанты,
хорошо осведомленные о положении в коалиции Центральных держав, надеялись в 1917 г.
одержать над ней победу. Им нужно было военное поражение Германии, чтобы устранить с
дороги опасного конкурента и добиться осуществления своих империалистических
замыслов.
Стратегические решения сторон
Основные положения плана кампании 1917 г. впервые были изложены Жоффром в
телеграмме представителю французского командования при русской Ставке генералу
Жанену от 6 (19) октября 1916 г. Затем они были повторены в его письмах Алексееву от 21
октября (3 ноября) и 28 октября (10 ноября){15}. Русская Ставка сообщила свои
соображения в ответном послании Алексеева Жоффру от 1 (14) ноября. Особое внимание
обращалось на необходимость развертывания операций на Балканах. Алексеев [288] писал,
что «военные и политические соображения заставляют нас сжать кольцо вокруг противника
именно на Балканах, и русские готовы будут выставить сильную армию на этом важнейшем
для данного фазиса великой борьбы театре»{16}.
В начале ноября 1916 г. по установившейся традиции в Шантильи, где располагалась
французская главная квартира, собрались представители союзных армий. Принятые ими
решения сводились к следующему: 1) союзные армии должны подготовить к весне 1917 г.
совместные и согласованные операции, которые имели бы целью придать кампании этого
года решающий характер; 2) чтобы воспрепятствовать противнику вернуть себе инициативу,
в течение зимы должны продолжаться уже начатые наступательные операции в том размере,
который допускается климатическими условиями отдельных фронтов; 3) к первой половине
февраля должны быть подготовлены совместные наступательные действия теми силами и
средствами, которыми к тому времени будут располагать союзные армии{17}; 4) если
обстоятельства позволят, то общие наступательные операции с наиболее полным
использованием, тех средств, которые каждая армия будет иметь возможность ввести в дело,
будут начаты на всех фронтах, как только окажется возможность их согласовать{18}.
На конференции союзники стремились диктовать свою волю русским, не допускать
широкого обсуждения своих предложений. Соображения русского представителя Дассино
должным образом не учитывались. «Все возражения и поправки, — доносил он в Ставку, —
принимались Жоффром крайне неохотно, и он тотчас переходил к следующим вопросам...
Мое впечатление такое, что англичане и французы ведут свою отдельную линию,
направленную на оборону своих государств с наименьшей потерей войск и наибольшим
комфортом, стараясь все остальное свалить на наши плечи и считая, что наши войска могут
драться даже без всего необходимого. Они для нас не жертвуют ничем, а для себя требуют
наших жертв и притом считают себя хозяевами положения»{19}.
Предложение Алексеева относительно проведения операции на Балканах было фактически
отвергнуто. В постановлении конференции говорилось: «Члены совещания приняли к
сведению [289] ясно выраженную волю верховного русского командования и вместе с ним
признают, что союзники должны вывести из строя Болгарию. Такой цели следует достигнуть
путем тесно связанных операций Восточной (Салоникской) армии совместно с армиями
русской и румынской»{20}. Но это была общая формулировка. Реальных мер но усилению
Салоникской армии не было принято, хотя на конференции союзники дали обещание
довести ее до 23 дивизий.
В январе — феврале 1917 г. была проведена очередная встреча представителей союзных
армий. На этот раз она состоялась в Петрограде. Участники конференции ставили своей
задачей уточнить те решения, которые они приняли в Шантильи. Прежде всего ими была
подтверждена выраженная ранее непоколебимая уверенность довести войну до победного
конца именно в предстоящую кампанию. В постановлении конференции говорилось:
«Кампания 1917 г. должна вестись с наивысшим напряжением и с применением всех
наличных средств, дабы создать такое положение, при котором решающий успех союзников
был бы вне всякого сомнения»{21}.
Был обсужден вопрос о сроке начала общих операций. Генерал Гурко (и. д. начальника
штаба Ставки) сказал, что «русские армии могут начать крупные наступления лишь к 1 мая
(нового стиля)»{22}. Французская сторона выразила недовольство. Она настаивала на том,
чтобы «русский план операций, каков бы он ни был, включал наступление, развертываемое
как можно скорее и с максимальными средствами»{23}, что операции русских должны
начаться не позднее 15 марта (нового стиля). После долгой дискуссии участники
конференции согласились с тем, чтобы провести наступление на всех фронтах между 1
апреля и 1 мая, причем последняя дата признавалась предельной всеми союзниками{24}.
Особое место в работе конференции заняли вопросы, связанные с оказанием России помощи
оружием и военными материалами. Русские представители накануне произвели тщательный
подсчет всего боевого имущества, которое находилось на фронте и на складах. Ставка
просила союзников удовлетворить потребности русской армии в важнейших предметах
боевого снабжения{25}. Однако, как отмечал А. А. Маниковский, союзники направляли свои
усилия главным образом к сокращению заявок русских. В то же [290] время они «были
крайне бесцеремонны в своих требованиях, предъявляемых к нам в отношении оказания им
помощи путем боевых действий против австро-германцев»{26}. Союзники согласились
поставить России 3,4 млн. т различных военных материалов. Это было в три раза меньше
того, что просили русские (10,5 млн. т){27}.
В отличие от стратегов Антанты, которые довольно оптимистично смотрели в будущее,
германское верховное командование было серьезно озабочено перспективой предстоящей
кампании. Общее положение страны и состояние вооруженных сил не позволяли даже
думать о каких-либо наступательных действиях, да еще с решительными целями. Нужно
было выработать такой план, выполнение которого если и не обеспечивало достижения
скорого и победоносного окончания войны, то хотя бы ликвидировало преимущества
Антанты. Не оставалось ничего другого, как перейти на всех сухопутных театрах к
стратегической обороне. Одновременно с 1 февраля, как об этом был осведомлен
американский президент, развертывалась неограниченная подводная война с задачей
создания полной морской изоляции противника и подрыва тем самым его экономической
мощи.
Февральская революция и вопрос о войне
В то время как стратеги союзных держав готовились к военной кампании, которая, по их
замыслам, должна была увенчаться решающей победой над противником, в России
неуклонно нарастало революционное движение. Царское правительство предполагало
заключить с Германией сепаратный мир, чтобы потом обрушить репрессии на рабочих и
крестьян. Власть намечалось передать в руки специально назначенного диктатора. Герцог
Лейхтенбергский, флигель-адъютант Николая II, писал о тех днях: «Был момент, когда
показалось, что положение может быть в значительной степени спасено, если послать в
Петроград популярного генерала с фронта, хотя бы Брусилова снабдив его диктаторскими
полномочиями и дав вместе с тем возможность объявить народу, что государь согласен на
образование ответственного министерства»{28}.
Перспектива заключения Россией сепаратного мира с Германией тревожила империалистов
Антанты. Они опасались потерять важного союзника. В не меньшей степени беспокоила она
и русскую буржуазию. С прекращением войны рушились ее [291] захватнические планы и
исчезал крупный источник наживы. Капиталисты России были недовольны царизмом
потому, что он оказался неспособным успешно вести войну и показал свое бессилие в борьбе
с революционным движением. Русская буржуазия при поддержке империалистов Англии,
Франции и США готовилась совершить дворцовый переворот. Планировалось заставить
Николая II отречься от престола в пользу малолетнего сына, а регентом поставить брата царя
— великого князя Михаила.
Очень важно было заручиться поддержкой высшего командования армии. Выражая волю
империалистических кругов русской буржуазии, председатель Временного комитета
Государственной думы М. В. Родзянко обратился 26 февраля (11 марта) 1917 г. с
телеграммой к главнокомандующим фронтами, в которой излагался план передачи власти
«лицу, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить
правительство, пользующееся доверием всего населения»{29}. Родзянко просил
главнокомандующих поддержать его.
Руководители русской армии не стали защищать самодержавие. Им пришлось наглядно
убедиться в полной неспособности царского правительства руководить вооруженной
борьбой и обеспечить победу России. Предложение Родзянко встретило сих стороны горячее
одобрение. В своем ответе на телеграмму главнокомандующий армиями Юго-Западного
фронта А. А. Брусилов писал: «Считаю себя обязанным доложить, что при наступившем
грозном часе другого выхода не вижу. Смутное время совершенно необходимо закончить,
чтобы не сыграть на руку внешним врагам. Это столь же необходимо и для сохранения
армии в полном порядке и боеспособности. Не забудьте, что проигрыш войны повлечет за
собой гибель России, а проигрыш неминуем, если но будет водворен быстро полный порядок
и усиленная плодотворная работа в государстве»{30}. Аналогичное мнение высказали
главнокомандующие остальных фронтов.
Телеграмма Родзянко с ответами на нее главнокомандующих фронтами была направлена в
Ставку Николаю II. Одновременно разные лица, в том числе и Брусилов, непосредственно
обращались к царю с просьбой отречься от престола. Император Николай II вынужден был
отказаться от власти в пользу Михаила Романова. Верховным главнокомандующим вновь
назначили вел. кн. Николая Николаевича.
Однако никакие меры русской буржуазии не смогли задержать развития революционных
событий. В стране налицо был политический кризис. Борьба нарастала. Особенно остро она
протекала в столице. Утром 26 февраля (11 марта) по призыву большевиков началось
вооруженное восстание. 27 февраля (12 марта) оно охватило весь город. На сторону рабочих
стали переходить [292] войска. Самодержавие было свергнуто. Победила буржуазно-
демократическая революция. «В несколько дней, — писал В. И. Ленин» — Россия
превратилась в демократическую буржуазную республику, более свободную — в обстановке
войны, — чем любая страна в мире»{31}.
Свержение самодержавия было осуществлено героической борьбой рабочих и крестьян,
руководимых большевиками. В ходе Февральской революции творчеством народа были
созданы Советы рабочих и солдатских депутатов, которые олицетворяли революционно-
демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства. Преобладающее влияние в них
получили меньшевики и эсеры. Это произошло в силу того, что большая часть кадровых
рабочих, прошедших школу революционной борьбы, оказалась на фронтах войны, ряды
рабочих пополнились выходцами из деревни и мелкобуржуазных слоев города, что
революция пробудила к активной политической деятельности широкие слои населения,
главную массу которого составляла мелкая буржуазия. «Гигантская мелкобуржуазная волна,
— писал В. И. Ленин, — захлестнула все, подавила сознательный пролетариат не только
своей численностью, но и идейно, т. е. заразила, захватила очень широкие крути рабочих
мелкобуржуазными взглядами на политику»{32}. [293]
Меньшевики и эсеры не хотели дальнейшего развития революции. Ее целью они считали
установление в стране буржуазно-парламентарного строя. В результате сговора эсеро-
меньшевистских лидеров Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов с членами
Временного комитета Государственной думы 2 (15) марта 1917 г. было образовано
Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым. Возникло двоевластие, т. е.
своеобразное переплетение двух диктатур: диктатуры буржуазии и помещиков в лице
Временного правительства и революционно-демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства в лице Советов рабочих и солдатских депутатов. Несмотря на стремление
меньшевиков и эсеров передать управление страной в руки буржуазного Временного
правительства, народные массы рассматривали Советы как единственно законные органы
власти и оказывали им всяческую поддержку
Временное правительство не собиралось отказываться от внешнеполитического курса
царизма в вопросах войны, ибо оно являлось выразителем аннексионистских стремлений
буржуазно-помещичьих кругов России. В. И. Ленин отмечал, что министры Временного
правительства не случайные люди, а «представители и вожди всего класса помещиков и
капиталистов»{33}, что к власти они пришли «в интересах продолжения империалистской
войны, в интересах еще более ярого и упорного ведения ее»{34}. Не случайно в новом
правительстве портфель министра иностранных дел был доверен лидеру партии кадетов П.
Н. Милюкову, стороннику продолжения захватнической политики царизма. 7 (20) марта
Временное правительство обратилось к населению России с воззванием, в котором заявляло,
что оно «приложит все силы к обеспечению нашей армии всем необходимым для того, чтобы
довести войну до победного конца», «будет свято хранить связывающие нас с другими
державами союзы и неуклонно исполнит заключенные союзниками соглашения»{35}.
Крупная буржуазия, добившись власти, стремилась сохранить за собой вооруженные силы.
Они были ей необходимы для упрочения своего господства внутри страны и продолжения
войны. Важным шагом в этом направлении являлось выдвижение к руководству армией и
флотом преданных новому правительству людей. Наиболее ответственные посты военного и
морского министров были переданы в руки октябриста А. И. Гучкова. А. М. Зайончковский
характеризовал его как человека, который, отличаясь «большим самомнением и
решительностью», проявил «полное непонимание сути военного дела»{36}. Вряд ли такая
оценка точна. [294] Бесспорно лишь одно, что Гучков был верным слугой своего класса,
одним из убежденных проводников реакционного курса внутренней и внешней политики
Временного правительства.
Значительным мероприятием Гучкова как главы военного и морского ведомств России
явилось увольнение и смещение со своих постов до 60% лиц высшего командного состава
действующей армии, названных им поименно. Среди них были главнокомандующие
фронтами и армиями, начальники штабов фронтов и армий, командиры корпусов. Было
снято с должностей много начальников дивизий и других лиц{37}. Все это имело главной
целью обеспечить более надежное руководство армией со стороны Временного
правительства.
Особое внимание было обращено на укрепление верховного главнокомандования. О
замыслах буржуазных кругов в этом вопросе мы узнаем из письма М. В. Родзянко,
возглавлявшего Временный комитет Государственной думы, к министру-председателю
Временного правительства князю Г. Е. Львову от 18 (31) марта 1917 г. Напоминая о том, как
действующая армия приняла наступившие события, автор сообщал: «... для меня совершенно
ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на высоте положения. Там очевидно царит
дисциплина, чувствуется голова широкого полета мысли и ясного понимания дела, которая
руководит всем этим движением. Я имею в виду генерала Брусилова, и я делаю из
наблюдений моих при многочисленных своих поездках по фронту тот вывод, что
единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и
широкое понимание политических задач России и способный быстро оценивать создавшееся
положение, это именно генерал Брусилов»{38}. После Брусилова наиболее способным
военным деятелем Родзянко считал генерала Поливанова. «Эти два выдающиеся
государственные умы, — писал он, — поставленные во главе нашей доблестной армии, с
придачей им тех помощников, которые ныне существуют, — умные, знающие и уважаемые
генералы Клембовский и Лукомский, — и составили бы то ядро военного Верховного
командования, которое единственно, с моей точки зрения, способно вывести страну и армию
из бедственного положения. Если при такой комбинации учредить обязательные
еженедельные военные советы из начальников фронтов совместно с вышеупомянутыми
лицами штаба, то надежда на благоприятный исход кампании не должна считаться
потерянной. Сообщаю вам это на тот предмет, что, быть может, еще не поздно изменить
принятое решение и не оставлять армию в руках командующего, который несомненно со
своей задачею не справится»{39}. [295]
Однако к этому времени уже состоялось назначение на пост верховного
главнокомандующего вместо вел. кн. Николая Николаевича М. В. Алексеева. Возглавляемый
Родзянко Временный комитет Государственной думы заявил протест. 19 марта (1 апреля)
1917 г. на своем заседании он специально рассмотрел вопрос об изменениях в высшем
военном руководстве. Членами комитета было отмечено, что предыдущая деятельность
генерал-адъютанта Алексеева в роли начальника штаба главнокомандующего армиями Юго-
Западного фронта, затем главнокомандующего армиями Западного фронта и, наконец,
начальника штаба верховного главнокомандующего, а равно и отношение к вопросам
внутренней политики, свидетельствующее о непонимании им настоящего момента, не давали
уверенности в успешном осуществлении им задач верховного командования армиями.
Постановление комитета гласило: «Признать: 1) что в интересах успешного ведения войны
представляется мерою неотложной освобождение генерала Алексеева от обязанностей
верховного главнокомандующего; 2) что желательным кандидатом на должность Верховного
главнокомандующего является генерал Брусилов; 3) что назначения на должности
начальника штаба Верховного главнокомандующего и генерал-квартирмейстера должны
быть производимы Временным правительством по соглашению с Верховным
главнокомандующим и 4) общее руководство ведением войны, за исключением стратегии,
управления и командования всеми сухопутными и морскими силами, должны быть
сосредоточены в руках Временного правительства»{40}.
При такой позиции Временного комитета Государственной думы положение М. В. Алексеева
не могло быть прочным. Требовался лишь повод для снятия его с должности. Вскоре он был
найден. 7 (20) мая 1917 г. открылся Всероссийский съезд офицеров армии и флота. Он
высказался за поддержку Временного правительства, за продолжение войны, за наступление
на фронте, за ограничение деятельности войсковых комитетов. На съезде выступил М. В.
Алексеев, который назвал «утопической фразой» программу мира без аннексий и
контрибуций, выдвинутую большевиками, и требовал установления сильной власти{41}. Его
речь вызвала возмущение рабочих и солдат. 22 мая (5 июня) Временное правительство сняло
Алексеева с поста верховного главнокомандующего и назначило вместо него А. А.
Брусилова{42}. Эта мера была продиктована стремлением реакционных кругов буржуазии
поставить у руководства разлагавшейся армии популярного и способного генерала.
Немаловажную роль сыграла также решительная поддержка Брусиловым внешней политики
Временного правительства. В лице выдающегося полководца русская буржуазия [296]
надеялась иметь послушное орудие для осуществления своих империалистических замыслов,
а заодно и для расправы с революционным движением внутри страны.
Если решение вопроса об укреплении руководящего звена русской армии не представляло
для Временного правительства сколько-нибудь серьезных трудностей, то удержание в своих
руках основной солдатской массы было делом более сложным. Революционные события
оказали огромное влияние на армию. Начался процесс ее демократизации. Важную роль в
этом сыграл приказ № l от 1 (14) марта 1917 г., изданный Петроградским Советом рабочих и
солдатских депутатов по гарнизону Петроградского военного округа. Он предписывал во
всех воинских частях немедленно выбрать комитеты из представителей от нижних чинов, а
также избрать, где это еще не было сделано, по одному представителю от рот в Совет
рабочих депутатов. В политическом-отношении воинская часть подчинялась Совету рабочих
и солдатских депутатов и своим комитетам. Распоряжения, исходившие от Государственной
думы, подлежали исполнению только в том случае, если они не противоречили приказам и
постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов. Приказ устанавливал
демократический порядок во взаимоотношениях солдат и офицеров{43}.
Приказ № 1 оказал огромное революционизирующее влияние на солдат действующей армии
и тыловых воинских формирований. 4 (17) марта в своем донесении вел. кн. Николаю
Николаевичу М. В. Алексеев писал: «Главкосев телеграфирует, что Петроградским Советом
рабочих и солдатских депутатов издан приказ № 1 Петроградскому гарнизону о выборах
комитетов из представителей от нижних чинов, о главенствующем значении самого Совета и
взаимоотношениях между офицерами и нижними чинами. Приказ этот распространяется в
воинских частях и вносит смущение в умы»{44}. Под влиянием приказа усилилось движение
солдат и матросов за демократизацию армии и флота. Повсеместно в воинских частях и
учреждениях стали создаваться комитеты, которые были органами самоуправления
солдатских масс. В своей деятельности комитеты зачастую шли дальше требований приказа.
Положение в вооруженных силах России беспокоило высшее военное руководство. В апреле
1917 г. Алексеев писал военному министру: «В армиях развивается пацифистское
настроение. В солдатской массе зачастую не допускается мысли не только о наступательных
действиях, но даже о подготовке к ним, на каковой почве происходят крупные нарушения
дисциплины, выражающиеся в отказе солдат от работ по сооружению [297] наступательных
плацдармов»{45}. В другом письме, адресованном главе Временного правительства,
Алексеев предлагал: «Правительству крайне необходимо срочно вполне определенно и
твердо сказать, что армии никто не смеет касаться и что все распоряжения должны
производиться через верховного главнокомандующего»{46}.
Стремление народных масс к миру отчетливо проявилось в дни апрельского кризиса. 18
апреля (1 мая) Временное правительство послало союзникам так называемую «ноту
Милюкова», в которой говорилось о том, что Россия будет строго соблюдать свои
обязательства до решительной победы. Опубликование ноты в печати вызвало возмущение
народных масс против внешней политики правительства. 20-21 апреля (3-4 мая) в
Петрограде, Москве и других крупных промышленных центрах прошли массовые
демонстрации. Милюков и Гучков были вынуждены уйти в отставку. В состав Временного
правительства буржуазия согласилась ввести 6 министров-социалистов от соглашательских
партий меньшевиков и эсеров. Раскрывая смысл этой меры, В. И. Ленин писал: «... 6-го мая
«коалиционное» министерство с участием Чернова, Церетели и К° стало фактом...
Капиталисты потирали руки от удовольствия, получив себе помощников против народа в
лице «вождей Советов», получив обещание от них поддерживать «наступательные действия
на фронте», т. е. возобновление приостановившейся было империалистической,
грабительской войны»{47}.
Вступление в войну США
Важным обстоятельством, оказавшим большое влияние на военно-политическую обстановку
и дальнейший ход событий, явилось вступление в войну США на стороне Антанты 6 апреля
1917 г. В 1914-1916 гг. Соединенные Штаты оставались нейтральной державой. Однако они
указывали большую материальную помощь Антанте, что приносило им огромные барыши.
Только 48 крупнейших корпораций США в своих отчетах за 1916 г. показали прибыль в
сумме 965 млн. долларов{48}. Политика нейтралитета оказалась весьма выгодной для
американских монополий. Империалисты США не прочь были бы продавать свои товары и
Германии. Однако морская блокада Германии делала эту торговлю невыгодной, а порой и
невозможной. Поэтому Германия получила от США до апреля 1917 г. кредитов лишь на 20
млн. долларов, в то время как страны Антанты — на 2 млрд. долларов{49}. К началу 1917 г.
Соединенные Штаты оказались уже экономически сильно связанными со странами Антанты,
которые [298] являлись их должниками. Поражение этих стран в войне нанесло бы США
большой экономический ущерб. Соединенные Штаты не могли допустить этого также и
потому, что Германия являлась их опасным конкурентом на мировом рынке.
«Американские миллиардеры и их младшие братья в Голландии, Швейцарии, Дании и
прочих нейтральных странах, — писал В. И. Ленин в 1917 г., — начинают замечать, что
золотой родник оскудевает»{50}. Воюющие страны подорвали свою экономику. Их народы
устали от войны. Несмотря на трудности, испытываемые союзниками, правящие круги
Соединенных Штатов не сомневались в их победе и не хотели опоздать к дележу добычи.
Они намеревались прийти к нему во всеоружии и наравне со странами Антанты диктовать
свою волю побежденным. В их планы входило также ослабить своего соперника на Дальнем
Востоке — Японию{51}.
Серьезное препятствие для монополистических кругов США представляли многочисленные
пацифистские организации (Американская лига по ограничению вооружений, Американский
союз антиимпериалистов, Американское мирное общество, Союз американской
независимости, Женская партия мира, Лига американского нейтралитета и др.). В их состав
входили представители самых различных классов и профессий. Эти организации активно
выступали за нейтралитет страны. Резкую антивоенную позицию занимал союз
«Индустриальные рабочие мира», руководимый левыми социалистами Ю. Дебсом, У.
Хейвудом и Д. Де-Леоном. Он объединял в основном неквалифицированных рабочих и
являлся боевым авангардом американского пролетариата в его борьбе против империализма
и милитаризма{52}.
По признанию американского историка Ф. Пэксона, правительству В. Вильсона приходилось
всерьез считаться с такой политической обстановкой внутри страны и с большой
осторожностью вести подготовку к вступлению в войну{53}. Прикрываясь пацифистскими
фразами, правительство Вильсона неуклонно проводило политику монополистических
кругов США.
Подобная ситуация помогла монополистам США извлечь максимальную выгоду и
обогатиться за счет воюющих стран. Но когда Германия объявила «подводную войну», что в
корне подрывало интересы США, правительство Вильсона сумело использовать это
обстоятельство в своих интересах. После потопления «Лузитании», «Арабика» и «Сэссекса»
оно усилило милитаристскую пропаганду внутри страны. Учитывая пацифистские
настроения американской общественности, многочисленные газеты и журналы изображали
дело так, что страна втягивается в войну якобы помимо своей воли. 6 апреля Соединенные
Штаты вступили в войну, а вслед за Соединенными Штатами и под экономическим [299] и
политическим нажимом их и держав Антанты войну германо-австрийскому блоку объявили
другие американские государства. «...Или воюйте за политиканов Антанты, или подыхайте с
голоду!» — так характеризовал Ромен Роллан политику правящих кругов западных держав в
отношении нейтральных стран{54}.
«Война за последнее время, — говорилось в резолюции VI съезда РСДРП (б) по вопросу
«Текущий момент и война», — приобретает размах всеобъемлющего мирового
столкновения. На сцене появился новый гигант империализма и претендент на мировую
гегемонию — Америка... Борьба империалистических держав переносится на все
решительно страны»{55}. В 1917 г. в войну было вовлечено 27 государств, из них 23 на
стороне Антанты и 4 на стороне Центральных держав. Правда, многие государства,
вступившие в войну, не участвовали непосредственно в военных действиях, но народы этих
стран так или иначе страдали от чуждой им войны.
Объявление Германией беспощадной подводной войны с 1 февраля явилось лишь поводом
для вступления в войну. Однако более важным толчком для принятия правительством США
такого решения были свержение царизма и угроза социалистической революции в России.
Приход к власти буржуазии, связанной тесными узами с американскими империалистами,
США надеялись максимально использовать в своих корыстных интересах. Под флагом
союзнических отношений они получили теперь еще большую возможность вмешательства
во внутренние дела России, установления своего контроля над ее экономикой и политикой. В
Россию хлынули многочисленные комиссии американских специалистов, чтобы опутать ее
различными соглашениями, помочь буржуазному Временному правительству в борьбе с
нараставшим революционным движением{56}. «Американские миллиардеры, наполнившие
свои погреба золотом, перечеканенным из крови умирающих на полях опустошенной
Европы, — говорилось в «Манифесте» VI съезда РСДРП (б), — присоединили свое оружие,
свои финансы, свою контрразведку и своих дипломатов для того, чтобы не только
разгромить своих немецких коллег по международному грабежу, но и затянуть потуже
петлю на шее русской революции»{57}.
Правительство США прилагало большие усилия, чтобы возможно быстрее перевести
экономику на военные рельсы. Вся страна была разделена на 21 военно-промышленный
район. [300] Принимались меры по максимальному использованию имеющихся
производственных мощностей для ускоренного выпуска военной продукции. Началась
постройка 20 тыс. самолетов (из них 5 тыс. строилось за границей), 35 тыс. большегрузных
автомобилей{58}. Производственной программой на 1918 г. предусматривалась постройка
16 крупных артиллерийских заводов, в 1919 г. намечалось выпустить 19 тыс. танков{59}.
Сухопутная армия США была немногочисленной. К 6 апреля 1917 г. она насчитывала в
своих рядах всего 127 305 солдат и 7239 офицеров. В рядах национальной гвардии
(территориальные части отдельных штатов) состояло 123 605 человек{60}. Сильное
антимилитаристское движение в стране не позволяло правящей верхушке и военному
министерству в мирное время увеличивать военные расходы, а вместе с тем и сухопутную
армию. Русский военный атташе в США отмечал, что «на долю военного министерства
относятся... многие ассигнования совсем не военного характера. Все это делается с целью
отвлечь внимание народных представителей от действительных расходов на военное
ведомство»{61}.
Подобное положение вещей еще до начала войны вызывало раздражение в правящих и
военных кругах США. Так, У. Тафт в 1909 г. проводил мысль о том, что при современных
условиях всеобщего вооружения нечего ослеплять себя идеалистическими мечтаниями, а
лучше следовать примеру соседей и быть всегда готовым к защите своих интересов{62}. Еще
более откровенно высказывался конгрессмен Р. Гобсон. Он писал: «Любая европейская
держава может захватить себе базу на нашем побережье, но мы не можем захватить себе
базы в Европе. Для этого потребуется целая армия... У нас нет армии, но даже если бы она у
нас была, мы все-таки не могли бы ею воспользоваться, так как нам не на чем было бы ее
переправить через океан. Мы единственная великая держава без торгового флота и поэтому
без средств перевозки больших сил через океан»{63}. Он призывал американцев выйти из
состояния всеобщей спячки и обратить самое пристальное внимание на обеспечение
«национальной обороны» и «всеобщего мира», а именно создать мощные армию и флот с
целью вмешательства в политику мирового масштаба.
Для популяризации военного дела и привлечения внимания народа к армии создавались
различные милитаристские общества, подобно Американской лиге мира и Третейскому суду,
в [301] задачу которых входила пропаганда идеи усиления армии и флота страны до
размеров, позволяющих вести борьбу с любой из великих держав{64}. С той же целью
устраивались военные марши и учения армии{65}. Эти мероприятия были своеобразным
актом борьбы представителей капитала с антимилитаристскими позициями рабочего класса.
Небольшая по численности армия США благодаря стараниям правящих кругов была
вооружена первоклассным стрелковым оружием и постоянно упражнялась в испытании
новинок военной техники. В 1908 — 1909 гг. производились опыты по внедрению нового
артиллерийского снаряда, пробивающего с расстояния 8 км крупповскую броню толщиной
свыше 300 мм{66}. На маневрах в 1911 г. для ведения разведки применялись мотоциклы, а
для перевозки грузов — автомобили, уже тогда признанные эффективным средством
транспортировки{67}. Пристальное внимание руководства армии США привлекало
использование самолетов для военных целей. В июне 1910 г. на озере Кеук проводились
опыты по сбрасыванию бомб с самолета по макету корабля{68}. В конце 1910 — начале 1911
г. удачно прошли опыты авиатора Ю. Эли по взлету и посадке самолета с палуб крейсеров
«Бирмингам» и «Пенсильвания»{69}. В 1913 г. 28 самолетов американского производства
имели бронированные кабины и приборы для корректировки стрельбы. В 1914 г.
испытывалась 3-дюймовая пушка, предназначенная для вооружения самолетов{70}.
Большая работа проводилась военным министерством и генеральным штабом в 1910-1912 гг.
по подготовке реорганизации армии. Проект реорганизации был составлен комиссией из
офицеров генерального штаба во главе с его начальником генералом Л. Вудом, который
считал необходимым комплектовать армию регулярными кадрами, увеличивать число
офицеров в мирное время, создавать объединения регулярной армии и национальной гвардии
под единым командованием{71}. В июне 1912 г. особое совещание начальников отдела
военного министерства во главе с военным министром Г. Стимсоном и офицеров
генерального штаба во главе с генералом Л. Вудом обсудило проект реорганизации армии,
предусматривавший создание армии, способной противостоять армии любой европейской
державы. В случае войны предполагалась мобилизация армии численностью не менее 460
тыс. солдат, 43 тыс. солдат береговой артиллерии (охраны) [302] и 300 тыс. резервистов. Для
облегчения создания армии и обеспечения ее резервами рекомендовалось разделить страну
на 16 территориальных округов{72}.
Основные положения этого проекта были использованы Вудом в 1915 — 1916 гг., когда
военная машина США была нацелена на создание огромной армии{73}. В июле-августе 1916
г. были приняты закон об увеличении армии, по которому предполагалось создание 65
полков вместо 31, и закон об ассигнованиях на армию. Для обучения новобранцев на
территории США было построено 32 лагеря (16 лагерей для регулярной армии, 16 — для
национальной гвардии). Каждый лагерь был рассчитан на 41 тыс. солдат, которых с осени
1917 г. стали обучать английские и французские офицеры{74}.
После вступления в войну конгресс США, учитывая сильное антивоенное движение и
неудачную вербовку добровольцев в армию, принял 18 мая 1917 г. закон о всеобщей
воинской обязанности. На основании его все мужчины от 18 до 30 лет (впоследствии до 45
лет) подлежали регистрации для прохождения военной службы{75}. Закон вызвал новую
волну протестов американской общественности. Около 330 тыс. человек отказались явиться
на призывные пункты{76}. За все время войны, согласно официальным данным военного
министерства, из каждых 100 человек, призванных в армию США, дезертировало 11{77}.
Приняв в 1917 — 1918 гг. ряд законов против антивоенного движения и стачечной борьбы
американского пролетариата (закон о шпионаже и против подстрекательства к беспорядкам и
др.{78}), правительство США сумело добиться известных успехов в создании сильной
сухопутной армии.