Реферат - Период Гэнроку

Подождите немного. Документ загружается.

Министерство образования Российской Федерации

Уральский государственный университет им. М. Горького

Исторический факультет

Реферат на тему:

«Период Гэнроку»

Реферат:

студента III курса, гр. 303

Гнатив В. О.

Преподаватель:

ассистент

Лоевский Д. О.

Екатеринбург 2006

Введение...................................................................................................................3

1. Возрождение китайских знаний в Японии.......................................................5

2. Кварталы развлечений........................................................................................6

3. Театр в период Гэнроку......................................................................................8

4. Литература в период Гэнроку..........................................................................13

Заключение............................................................................................................15

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.............................................16

Введение

Гэнроку — название очень короткой эпохи, с 1688 по 1703 гг., но так же именуется

культурная фаза, достигающая вершины при смене веков. К этому времени

экономические изменения вывели третье сословие на действительно значимые позиции,

которые утрачивало сословие воинов. Самураи продолжали сохранять достоинство,

сознание социального превосходства, но большая часть денег принадлежала третьему

сословию. Под третьим сословием в данном случае следует понимать тёнин, горожан.

Разница в отношении властей к сельским жителям и горожанам ясно видна из

деспотических указов, адресованных крестьянству, и мягких деклараций, которыми

бакуфу пыталось наставить торговый люд на путь умеренности. «Горожанам и слугам не

следует носить шелк». «Горожанам не следует носить суконные мантии». «Горожанам не

следует жить в излишней роскоши». «Горожанам не следует устраивать расточительных

развлечений». Но именно все это горожане и предпочитали делать, и никакие указы

сегуна не могли заставить их отказаться от удовольствий, которые они получали за свои

деньги. Время от времени какой-нибудь слишком хвастливый купец или ростовщик

возмущал бакуфу настолько, что его имущество конфисковывали, и бывали периоды,

когда чиновники сегуна следовали букве закона и арестовывали богато одетого

лавочника. Но привычка к роскоши слишком глубоко укоренилась, чтобы ее выкорчевать,

и горожане, когда внешние ее проявления запрещались, просто тратили деньги на менее

очевидные, но даже более дорогие вещи. Так, молодой человек мог расхаживать по городу

в мантии скромного вида, но ее подкладка была из роскошной материи, или его сестра

была одета как служанка, но ее белье было сшито из великолепного и самого дорогого

шелка. В современной одежде японцев до сих пор заметны следы этой вынужденной

скромности, которая, следует добавить, поддерживалась старинной традицией

сдержанности.

Сдержанность, однако, не была символом Гэнроку для общества Эдо и Осака, не

находившегося под влиянием строгих военных канонов. В этот период, как и всегда в

японской истории, простота и строгость борются, и обычно тщетно, со склонностью к

легкомыслию и экстравагантности. Нельзя сказать, что даже правящие классы постоянно

были образцами простоты. При всех своих добродетельных протестах именно они

лихорадочно тратили золото и серебро и проложили путь, которым с удовольствием

следовали горожане. Именно их деньги впоследствии купцы тратили на свои наряды и

развлечения, и эти деньги создали новую аристократию. Нет более ошибочного

утверждения, чем то, что народное искусство Гэнроку и последующих периодов было

искусством вульгарного и невежественного класса. Такое мнение является результатом

естественной реакции на прежнюю увлеченность эстампами и декоративным фарфором

европейских коллекционеров, часть которых ныне склонна рассматривать эти вещи лишь

как пролетарский хлам, не стоящий внимания знатока. Однако такой высокомерный

взгляд, конечно, ошибочен. От статуй Тэмпё до рисунков Асикага японское искусство в

основном «пахнет Китаем». Аромат не всегда был непременно нежеланным, и это правда,

что временами он ослабевал, тем не менее пластические формы искусства (и раз уж на то

пошло, искусство в целом) редко избегали китайского влияния главным образом потому,

что были занятием узкого социального слоя, фундаментом знаний которого был Китай.

Но в эпоху Гэнроку творческий порыв распространился шире, стал менее стеснен

условностями, возможно, стал более энергичным, чем у предшествующих поколений, и

определенно являлся наиболее истинным выражением национального духа.

1. Возрождение китайских знаний в Японии.

Хотя буддизм, некогда колыбель науки в Японии, теперь пришел в упадок,

наблюдается энергичное возрождение китайских знаний, особенно в философской сфере,

что на Дальнем Востоке обычно означает сферу политической и социальной этики. С

наступлением мира, последовавшим за столетиями войн, японские мыслители обратили

внимание на вопросы управления, стремясь открыть верные принципы для правителей и

подданных. Большинство из этих философов были настолько проникнуты феодальной

идеологией, что не смогли близко подойти к решению таких важных проблем, но они

сделали все, что могли, для развития связной и точной доктрины морали, которая

возобладала в умах наиболее серьезных членов военной касты и оказала значительное

воздействие на нормы поведения всех классов общества. Эти философские течения

сильно повлияли на позднейшие политические тенденции и поэтому заслуживают

обсуждения, но в данный момент нам необходимо упомянуть только те, что формировали

нравы Гэнроку, периода, представляющего культуру ранней Эдо. Интеллектуальные

течения, о которых идет речь, вполне могут быть описаны как возврат к конфуцианству.

Они включали многие элементы, которых Конфуций не признал бы, и среди учителей

различных школ существовали значительные разногласия во взглядах, если не сказать —

злой антагонизм, но в целом они развивают концепцию личной и общественной морали,

основанную на долге верности и долге службы. Они различаются между собой в

определении добродетели, но едины в провозглашении того, что главной заботой

человека является не его личное благосостояние, а благосостояние группы, к которой

он принадлежит. Не следует предполагать, что этот культ был способен исправить

нестойкость человеческой природы, и понятно, что, оставляя нерешенным вопрос, в чем

же заключаются истинные интересы общества, он лишь стремился способствовать

молчаливому согласию с существующим порядком. В то же время, однако, он

устанавливал образец дисциплинированного, неэгоистичного поведения. Это одобрялось

традицией, и философские доктрины вошли в жизнь общества. Их затверживали самураи,

их цитировали в эдиктах и простым языком объясняли народу. Поэтому в конце XVIII в.

мы обнаруживаем популярное сочинение «Сингаку», или «Учение о душе», состоящее из

несложных этических наставлений, основанное на философии Ван Янмина, но

использующее также доктрины буддизма и даосизма и ставящее выше всего добродетели

повиновения и сыновнего почтения. В Эдо и Киото были школы «Сингаку», устраивались

публичные лекции на улицах. Еще до этого выдающийся конфуцианец Каибара Эккэн

(1630—1714), хотя он главным образом обращался к классу самураев, простым языком

написал великое множество трудов по образованию и морали, очень широко распро-

странившихся; и даже пьесы великого драматурга Тикамацу (1653—1724) и романы

Сайкаку (ум. 1693), восхищавшихся веселыми кварталами, проникнуты конфуцианскими

представлениями. Поэтому вполне можно сказать, что этика китайских мудрецов,

систематизированная и модифицированная японцами в соответствии со своим

специфическим общественным устройством, к началу XVIII в. стала проникать во все

классы Японии. Правящие слои, хотя бы лишь для того, чтобы оградиться от плебейских

масс, установили для себя более жесткие идеалы, чем крестьяне и лавочники, но и

поведение горожан руководствовалось, если оно вообще чем-то руководствовалось, во

многом теми же самыми понятиями правильного и неправильного.

Городская жизнь с точки зрения если не европейской действительности, то по

крайней мере европейских норм выглядела чрезвычайно распущенной, хотя следует

помнить, что число горожан было незначительным в сравнении с миллионами

трудолюбивых крестьян, а также и то, что из книг и картин мы узнаем главным образом

об их наиболее экстравагантных развлечениях. Более того, их мораль не основывалась на

религиозном чувстве и не обуславливалась страхом божьей кары. Чувство персонального

греха, порока давшее у человека Запада пуританские комплексы и доводившее его до

крайностей в беспокойных исканиях и отчаянии, в японской мысли играет незначитель-

ную роль. Японцев не очень занимали абстрактные идеи добра и зла, но они всегда были

озабочены проблемами поведения, связанными с вопросами обязанностей человека не

столько по отношению к себе, сколько к обществу, членом которого он является. Поэтому

не удивительно, что наиболее влиятельные моралисты того времени, особенно Ямага

Соко и Огю (Буцу) Сорай, придерживаются тех же авторитарных взглядов, какие Гоббс

мог бы изложить в своем «Левиафане». В целом китайские и японские философы

склонялись к убеждению, что человек от природы предрасположен к добру. Они

соглашались, что он нуждается в руководстве, и придавали большое значение внешним

приличиям, но порицали главным образом те действия, которые влекли за собой

непосредственный вред обществу.

2. Кварталы развлечений

Из этих соображений и следует исходить, изучая жизнь Бренного Мира в Эдо, так

как — сей прискорбный факт скрыть невозможно — его главными действующими лицами

были куртизанка и актер, а статистами — презренная толпа сводников и сводниц,

обитатели веселых кварталов. С первых дней Эдо место в его окрестностях под названием

Есивара (Тростниковая Равнина) было любимым местом развлечений, где горожане

собирались, чтобы посмотреть представления и танцы, а проститутки занимались своим

ремеслом, пока все это не запретило бакуфу. В 1617 г. некий предприимчивый горожанин,

получив от властей разрешение, начал дело вновь и преуспел, привлекая в квартал множе-

ство граждан. Изменив иероглифы, он переименовал квартал в «Счастливые Поля»,

однако вскоре поля опустели из-за конкуренции в лице вошедших в моду женщин,

прислуживающих в банях. Бани становятся злачными местами, где франтоватых

клиентов, горожан и самураев низшего ранга, развлекали многочисленные ярко

наряженные девушки-банщицы. Одно из самых знаменитых заведений располагалось

напротив особняка одного крупного даймё, и такая откровенная демонстрация незаконной

проституции вынудила бакуфу в 1650 г. запретить девушек-банщиц. После больших

пожаров 1657—1658 гг. Есивара перемещается в другой район, где собирались девушки-

банщицы и все остальные. К периоду Гэнроку этот квартал исключительно процветал, и

говорят, в нем насчитывалось около двух тысяч куртизанок. Таким образом, появился

отдельный город, со своими традициями, со своим языком. В этом мире вседозволенности

и беспорядка все было упорядочено. Существовал формальный этикет в отношениях

между хозяевами и клиентами. Сложилась строгая иерархия куртизанок, чьи ранги и

названия всерьез соблюдались. Им прислуживали богато одетые служанки, к ним

обращались с величайшим уважением и окружали изысканными церемониями. Время от

времени они совершали выходы на публику, величаво шествуя по улицам квартала,

живыми свидетелями чего были тысячи зрителей со всего города. Кажется, делалось все,

чтобы заставить покровителей почувствовать, что они пребывают среди людей, чьи

эмоции благоразумны и деликатны. По существу это был, конечно, грязный бизнес, но

ему, очевидно, была присуща эффектность и даже некоторая элегантность. Социальная

сторона семейной жизни, вероятно, из-за подчиненного положения женщин, была не

развита, исключая формальные аспекты, и горожане были отстранены от общественной

деятельности; поэтому, возможно, нет ничего неестественного в том, что они вынуждены

были стекаться в места, где находили свет, краски и общество женщин в роскошном

окружении. Как бы то ни было, кварталы развлечений были заметной чертой городской

жизни не только в Эдо, но и в Киото, где был известный район Симабара, в Осака,

который похвалялся своим Сим-мати, во множестве небольших городов и на наиболее

важных станциях на главных дорогах. Многие из них были основаны значительно раньше,

но именно в период Гэнроку, по словам автора XVIII в., «их красота днем была подобна

раю, а ночью — дворцу Царя Драконов». Их благополучие поддерживали все виды

индустрии развлечений — инструментальная музыка, пение, танцы, не говоря о

жонглерстве и буффонаде, и их пестрая жизнь привлекала артистическую богему.

Кварталы удовольствий предлагали художнику самые соблазнительные модели —

снующие толпы, краски костюмов, формы женщин, живущих за счет своей красоты;

драматурги и прозаики могли найти там любые желанные им трагедии и комедии, а так

как имена великих куртизанок и знаменитых повес, их покровителей, были известны всем

сплетникам города, книги и картины, описывающие их приключения или любовные

похождения, легко расходились.

3. Театр в период Гэнроку.

Театр привлекал многочисленных такого рода «покровителей», хотя часть его

аудитории и состояла из жен и дочерей горожан. Насколько можно судить по количеству

пьес, написанных в период Гэнроку или вскоре после него, театр в то время приобрел

исключительную популярность. Многое из ранней истории кабуки, или народной драмы,

неясно. Начало ей было положено в Киото и Осака, где она состояла из музыкальных и

танцевальных представлений на открытых сценах с более или менее связным сюжетом.

Часто встречались фарсовые сценки, названные кёгэн, или «безумные слова», и очевидно,

что кабуки, происходя, подобно но, из саругаку, имеет с ним мало общего, так как отходит

от строгих канонов и развивается в более реалистичном и интимном виде, чтобы удовлет-

ворять вкусам аудитории, желавшей чего-то ясного и живого. Развитие кабуки тесно

связано с формой метрической декламации, названной дзёрури по имени легендарного

принца, чья жизнь была описана в одной ранней пьесе. Дзёрури существовали уже в

период Муромати — сказания, читавшиеся нараспев в такт, как, например, старинные

романы о воинах, подобные «Хэйкэ моногатари», а с появлением нового инструмента

(трехструнный сямисэн) они приобретают более музыкальный характер и вскоре

становятся весьма модными. Их популярность еще больше возросла благодаря

совершенствованию театра марионеток. Мастерство кукловодов достигло такой степени,

что создавало удивительную драматическую иллюзию. На глазах зрителя маленькие

персонажи, управляемые людьми в черных плащах и капюшонах, вышагивают столь

важно и горделиво, как будто они действительно игрушки в руках судьбы. Оркестровое и

вокальное сопровождение волнующе и значительно, хотя для западного уха такая музыка

иногда мучительна. Поэтому понятно, почему марионетки имели такой успех и почему

дзёрури становятся важным дополнением к спектаклям марионеток. Кукольные театры

обязаны своему процветанию также распущенности актеров и актрис. Актрисы были

запрещены эдиктом, а у актеров-мальчиков не раз возникали сложности с властями из-за

их порочных привычек, поэтому деревянные куклы были более безопасным персоналом

для управляющих театрами. В период Гэнроку и марионетки и дзёрури получили в Эдо,

так же как и в Киото и в Осака, громадную популярность. Большого успеха достигла

техника: куклы могли вращать глазами, морщить брови, шевелить пальцами; музыканты

стремились к совершенству в песнях и музыкальном сопровождении, а литераторы

уделяли много внимания созданию пьес для кукольных театров. Одним из наиболее

прославленных среди них был «Дотомбори» в Осака. Главным образом именно для этого

театра более тридцати лет работал величайший японский драматург 1 икамацу

1Мондзаэмон. Он писал, в частности, и для исполнителя дзёрури Такэмото Гидаю, самого

знаменитого артиста своей эпохи, давшего свое имя стилю пения, до сих называемого

гидаю и до сих пор употребляемого.

Удивительный факт — лучшие и наиболее известные из пьес написаны для

кукольного театра, и это объясняет некоторые особенности их композиции и текста.

Например, они содержат много речитатива, необходимого для дополнения жестов кукол,

и их выразительность продиктована недостатками бессловесных, механических ис-

полнителей. С тех пор как многие пьесы, написанные для марионеток, переделали для

обычных подмостков, в сценических действиях заметны следы влияния марионеток. Эти

факты всегда следует помнить при изучении японского театра и принимать во внимание,

оценивая литературные достоинства пьес. Европейцев разочаровывают тексты пьес,

вызывающих у японцев восхищение, возможно, потому, что они ищут то, чего ожидали

бы найти в европейской литературе. И не находят. Но достоинства пьес Тикамацу

огромны. Они заполнены событиями такого рода, какие обожала его публика, в них

искусно воплощен его необъятный запас знаний, и временами они изобилуют

красноречием. Он был необычайно плодовит и многосторонен, о чем можно судить по

заглавиям пьес, взятых наугад из собрания его трудов. «Кокусэнъя кассэн», приключения

Коксинга, главаря пиратов; «Икудама Синдзго», история любви куртизанки О Сага и

Кахэйдзи, сына купца, торгующего фарфором, заканчивающаяся их самоубийством;

«Нихон фурисодэ-хад-зимэ», любопытная пьеса, пересказывающая миф о Веке Богов и

происхождении поэзии и танцев и завершающаяся танцем божества Сусаноо,

сражающегося с драконом; «Тай сёкукан», эпизоды из жизни двора эпохи Фудзивара, где

фигурирует регент Каматари; и известная «Тюсингура», или «Сокровищница верных

вассалов», темой которой является месть сорока семи верных ронин, современное той

эпохе событие. Язык и структура этих пьес ясно показывают, что их автор испытывает

влияние текстов театра но. «Книги» пьес Тикамацу содержат множество мест, которые,

взятые отдельно, могли бы быть выдержками из пьесы но, и в сценических указаниях при-

меняется терминология но, однако это сходство лишь поверхностно, и даже когда пьесы

кабуки используют классические темы, они трактуют их так напыщенно и многословно,

что для Дзэами это было бы невыносимо. Ради аффектации в кабуки не упускалось ни

единой детали. Здесь не было ни сложной символики, ни страшных масок, ни оттенков

жестикуляции, но струилась потоками кровь, и актеры с восхитительной энергией

декламировали, гримасничали и позировали. Публика Эдо особенно требовала шума,

движения и мурашек по спине, поэтому наиболее восторженный прием встречал во

времена Гэнроку Итикава Дандзюро, известный своей арагото, или «грубой игрой».

Отчасти так было потому, что Эдо являлся военной столицей, и у его обитателей было

пристрастие к историческим драмам, уделявшим большое внимание действию, играм с

мечами и героике, тогда как в Киото и Осака любили нежные чувства, которые умел

вызвать такой актер, как Саката Тодзюро, мастер нурэгото, или «влажной игры». Но не

нужно думать, что в других местах любители театра имели дело с халтурой. Уровень

актерского искусства рос стремительно. Аудитория стала критичной, и актеры развивали

удивительно тонкую технику, достигавшуюся только долгими и мучительными

упражнениями. Так, когда бакуфу запретило женщинам появляться на сцене, женские

роли получили мужчины, некоторые из которых подвергли себя жесточайшей подготовке,

ведя себя даже в приватной жизни как женщины, копируя их речь и манеры и надевая

женское платье, поэтому, когда они появлялись на подмостках, они непроизвольно вели

себя как женщины. Их артистическая сознательность была очень высока, и в рамках,

созданных специфическими условностями, они достигали заученной, но легкой

завершенности, редкой для Европы и сопоставимой лишь с мастерством немногих

танцовщиков балета и актеров, с детства подчинявшихся суровой дисциплине.

Популярный театр в Японии поразительным образом показывает, как иррациональные с

виду условности в искусстве, если ими правильно управлять, совсем не затрудняют

экспрессию, помогая ей точно достичь цели.

Некоторые дзёрури посвящены эротическим темам, которые они трактовали со

значительной вольностью, и из-за этого их иногда запрещали. Но все пьесы Тикамацу

очень назидательны. Добродетель всегда торжествует, или, если случайно интрига не

предусматривает счастливого исхода, то моральный и социальный кодекс реа-

билитируется самоубийством преступников. Строжайшие принципы современного

конфуцианства проникают повсюду — в исторических пьесах это кодекс, теперь

называемый бусидо, в бытовых драмах — обязательства верности и сыновней

почтительности. На самом деле, можно сказать, что кризис в трагедии всегда возникает в

результате конфликта естественных чувств, будь то дружба, любовь или страсть, с

требованиями общества. Вот почему почти все пьесы связаны либо со столкновением

феодальной верности с семейными привязанностями, либо с тайным бегством и двойным

самоубийством. Первое было популярной темой среди горожан, потому что вводило их в

высокие социальные круги, предоставляя зрелище великолепных нарядов и щегольства, а