Реферат - Модернизм

Подождите немного. Документ загружается.

деконструкции. Исходя из этого, можно сделать важный вывод о том, что специфика

постмодернизма в неявной форме во многом присутствовала уже в культуре модерна.

Таким образом, я считаю неоправданными заключения о том, что постмодернизм

отрицает опыт, накопленный предыдущей философской традицией. Постмодернизм (что

следует уже из самого термина) наследует большую часть модернистских идеологических

установок (прежде всего, ориентацию на новое и принцип децентрации и экономии,

большая часть которых заимствована именно у К. Маркса [Дж. Лечт полагает, что Ж.

Деррида заимствует теорию всеобщей экономии у К. Маркса, см: Lechte J. Fifty Key

Contemporary Thinkers. London, 1994]), хотя они и подвергаются деконструкции (поэтому

и возникает приставка «пост-»), идеи эпохи модерна переосмысляются и

интерпретируются вне авторского (исторического) начала, на чём настаивала

классическая философия, тем не менее, не происходит отрицания накопленного

предшествующей философской мыслью. Постмодернизм может быть понят как часть

незавершённого модернистского проекта, о котором говорит Ю. Хабермас. Таким

образом, историчность и преемственность между двумя традициями очевидна, хотя также

очевидно и развитие определённых идеологических аспектов философии модерна,

следовательно, можно говорить о переосмыслении, но не об отрицании постмодернизмом

исторической традиции, как это часто делают непрофессиональные критики. Символично,

что одной из эмблем постмодерна является корневище (или ризома, о которой пишут

Делёз и Гваттари). Следует понимать, что постмодерн также является частью

исторического развития европейской мысли, в этом смысле связь его с классической

философией и философией модернизма, несомненно, присутствует, но на скрытом уровне,

подобно тому, как корни дерева скрыты в земле. Взаимодействие идеологий модернизма и

постмодернизма может быть описано как снятие (Aufheben) модернизма в

постмодернизме, причём эта негация (снятие) носит не отрицающий характер, а, в

гегелевской традиции, сохраняет и удерживает снятое (Die Negation des Bewusstseins,

welches so aufhebt, dass es das Aufgehobene aufbewahrt und erhalt).

Даже несмотря на то, что формально полагается отсутствие рамок культуры

постмодерна, следовательно, историческая и идеологическая незавершённость позволяет

говорить нам о постмодерне как о культуре постсовременности, то есть не тождественной

и не вписанной в рамки современной ментальности, тем не менее, уже существует

определённая история философии постмодерна, которая, следовательно, принадлежит как

часть истории европейской мысли. Полагание незавершённости как идеологического

принципа, так или иначе, является продуктом конкретной эпохи, утверждение же

идеологической постсовременности является скорее ещё одной постмодернистской

метафорой. Именно в силу того, что мы находит преемственность между модернистской и

постмодернистской традициям, мы можем говорить о постмодернизме как о части

европейской философии, вписанной в конкретность исторической эпохи. Таким образом,

постмодернизм тоже оказывается современным (modern) культурным образованием, -

обнаруживая, тем самым ещё одну грань идеологической близости двух традиций, -

вписанным в реальность времени, хотя идеологическая открытость и незавершённость

остаётся. Власть истории философии (которая не отрицается постмодернизмом) в данном

случае оказывается более сильной, чем сама идеология постмодернизма. Таким образом,

осуществляется идеологическая вписанность конкретного сознания (в данном случае

постмодерного) в процесс исторического развития, о которой писал К. Маркс: «Сознание,

следовательно, уже с самого начала есть общественный продукт и остаётся им, пока

вообще существуют люди». [11, С. 27]. Сознание любой эпохи является контекстом

(фоном) для формирования индивидуального сознания-текста, вместе с тем определяет

его вписанность (принадлежность) в конкретность исторического развития. Таким

образом, мы можем наблюдать взаимовлияние идеологии модерна (ориентированного на

отрицание истории) и постмодерна (ориентированного на восполнение (supplement)

истории), которые сосуществуют в современной философии. Также мы можем наблюдать

заимствование методологии и одновременно историческую преемственность двух этих

течений. «Как антигегельянцы — Фейербах, Маркс и Кьеркегор — дали нам понять

иронию системы без конкретного мыслителя, так в свою очередь постмодернизм требует,

чтобы мы обратили внимание на аналогичную иронию дискурса без ораторов, текстов без

авторов и действия без деятелей». [61, p.61]. Здесь К. Шрэг говорит именно о

модернистской установке на модификацию рационального, когда рациональное перестаёт

быть субъективной характеристикой (как для Декарта или Спинозы), и становится

модификацией (вне-личностным принципом) разума в экономике, психоанализе, религии,

воле и т.п. Такой же эффект мы можем наблюдать в философии постмодернизма, где

понятие о личности растворяется в общей идеологии дискурсивного, текстуального,

деятельного.

Модернизм, таким образом, был скорее концентрированным синтезом попыток

преодоления европейской метафизики, основанной на традициях историзма в философии,

переосмысления роли личности и поиском вне-личностных (классовых, бессознательных,

духовных) оснований рационального. Тотальность модернистского мышления

реализуется в том общем стремлении мыслителей-модернистов создать идеальную модель

философии, следовательно, отказавшись от классических (аналитических) моделей.

Поэтому модернизм неизбежно приходит к отрицанию исторических основ, что наиболее

ярко видно на примере с философией З. Фрейда (психоанализ как отрицание

гештальтпсихологии), Ф. Ницше (этика нигилизма), К. Маркса (отрицание теоретичности

философии): «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в

том, чтобы его изменить». [9, Т. 42, С. 263]. В данном случае К. Маркс отрицает

предшествующую теоретическую идеалистическую философию, предлагая новое

прочтение философии, основанной на экономических принципах, как орудие изменения

объективного мира. Эта позиция на отказ от исторического и традиционного в пользу

современного рационального (в случае Маркса, экономического) метода, является

типичным явлением эпохи модерна. Как пишет Ю. Хабермас, «модернизм — как

самоотрицающее движение - есть тоска по истинной презентности, по истинному

присутствию». [47, С. 42] Именно эта тоска по истинному присутствию и является, на мой

взгляд, основанием для появления глобального модерного проекта по созданию нового

(modern) мировоззрения.

В философии постмодерна можно отметить пересечение и взаимное влияние идей

модернизма. Например, очевидный интерес современной философии искусства к

пограничным областям модернистской рациональности: синтез лингвистики и

психоанализа (у Ж. Лакан), психоанализа, семиотики и литературной критики (у Ю.

Кристева), феноменологии и лингвистики (у Ж. Деррида). Таким образом, мы можем

наблюдать экономическое влияние на всю современную философскую культуру. Идеи

экономии К. Маркса, согласно Дж. Лечту, находят своё выражение в принципах

современной художественной критики.

3. Религиозная ориентация в философии модернизма

Что же касается религиозных оснований модернизма, то следует сказать, что

модернисты в большей своей массе отрицают конфессиональность, то есть, не

принадлежит ни к какой из традиционных религий, за исключением, пожалуй, немногих

русских мыслителей (таких как С.Л. Франк), которые стремились сохранить связи с

православной церковью. Хотя Н. Зернов пишет о том, что православная церковь отрицала

учение Вл. Соловьёва [64, p.209]. В данном случае, мы видим кардинальное отличие

классической философии, всегда вписанной в определённые церковные (или, как говорит

Гегель, партийные) отношения, что можно наблюдать на примере откровенного

католичества Гоббса, кальвинизме Локка, протестантизме Гегеля. Даже те классические

философы, которые не занимались проблемами религии непосредственно, так или иначе

принадлежали к определённым конфессиями и, так или иначе, выражали догматы

различных религиозных учений. Даже те, кто формально не принадлежал к определённой

церкви или выступал с еретических позиций, так или иначе обнаруживают свою

принадлежность к той или иной церкви, течению, религиозной традиции: будь то Дж.

Бруно (возродивший египетский культ солнца) или Б. Спиноза (провозглашая пантеизм,

сохранивший близость иудаизму). Модернисты же, если использовать слова С. Франка,

исходят их того, что старые боги постигнуты и развенчаны. Религиозность классической

философии выражается наиболее полно в её партийности, если использовать термин

Гегеля. То есть классика (даже классический европейский атеизм) тяготеет к партийности

(или церковности), в то время как модернизм настаивает на индивидуализме, стремится к

повествованию от первого лица. Поэтому именно модернисты породили огромное

количество течений (ницшеанство, фрейдизм, прагматизм) и эпигонов.

В большей своей массе модернисты отрицают принадлежность к какой-либо церкви,

ибо тотальное стремление к обновлению не может не затронуть и область веры. Именно

поэтому мы знаем множество критических замечаний и откровенных обвинений в

сектантстве, фашизме и антихристианстве в адрес некоторых философов-модернистов.

Борьба с традицией ведётся и на религиозном фронте. Многие модернисты обращаются к

проблеме религии, но склонны интерпретировать её в контексте своей идеологии. В

частности, Фрейд понимает религию как универсальный невроз человечества, Маркс —

как орудие буржуазии по подавлению воли рабочего класса. В данном случае, религия

вписывается модернистами в их систему, и, тем самым, перестаёт быть чем-то

автономным, а стало быть, враждебным. Однако модернисты критикуют в данном случае

не саму религию, а лишь церковь как религиозный институт, а именно: традиции, догматы

и церковные символы веры. При этом они не задаются вопросом разделения собственно

религии и веры.

Нам же для дальнейшего повествования понадобится это разделение и более

конкретное понимание феномена религии, на котором мы остановимся. Как и в случае с

историей, которую пытаются отрицать и забыть, но, в конечном итоге приходят к

неизбежности истории, так и в области религии, модернисты приходят по сути, к

созданию собственных религий. Конечно, в данном случае возникает вопрос насколько

уместно называть идеологию того или иного философа религией, тем более, что

религиозные формы философии и теология как раз отходят на второй план в эпоху

модернизма. Можно ли вообще говорить о религии и её силе после «смерти бога»,

провозглашённой Ницше, практики психоанализа, по сути, заменившей исповедь, после

марксистского определения религии как «опиума для народа»? Для ответа на это вопрос

определим прежде, что следует понимать под термином религия. В данном случае, можно

принять в качестве рабочего определение Вл. Соловьёва, что религия — есть связь

человека с безусловным началом. Расширяя его определение, следует сказать, что религия

является последовательной верой в существование безусловного начала бытия (бога,

законов природы, логоса и т.п.). В таком случае, религией может считаться не только

социальный институт, устанавливающий систему верований, догматы и символы веры, то

есть церковь. Иными словами, мы можем говорить о том, что существуют религии вне

церкви, то есть не-институциональные религии, даже индивидуальные. Если принять

тезис о том, что религия является связью человека с безусловным началом бытия, тогда

мы не можем отрицать тот факт, что опыт такого связи и такого общения с безусловным

началом бытия может быть индивидуальным. Итак, религии могут быть не только

церковными, то есть когда связь человека и абсолюта носит коллективный характер (а

церковь как раз и есть собрание верующих), но и индивидуальными, когда эта связь носит

единичный характер.

В этом смысле религиозной философией я называю здесь не воспроизведение

мыслителем того или иного контекста, связанного с понятиями «Бог», «душа», «дух». Но

религиозной философией в рамках данного исследования называется философия,

основанная на безусловной вере в невидимые основания (социального и психического)

бытия. Таким образом, религиозной философией является всякое непротиворечивое

философское повествование, основанное на метафизическом познании. За пределами

метафизического исследования возможно и нерелигиозное повествование (в форме игры

или эклектики, где рассевается внутренняя центральность и непротиворечивость). В этом

смысле метафизика всегда имеет тесную связь с религией, ибо само применение

умозрительного метода исследования должно иметь в качестве своего основания

уверенность философа в его истинности. Чтобы сделать то или иной заключение, которое

не доказуемо (а именно таковым является всякое метафизическое познания), философ

должен иметь более веские основания, нежели система логического доказательства. То

есть, утверждая нечто, выходящее за пределы опыта, философ верит в то, что существует

более достоверное знание, нежели научное. Подлинность таких заключений основывается

лишь на вере философа в то, что он способен воспринимать и транслировать это

достоверное знание. Ибо существование априорных форм чувственного познания

основывается лишь на вере Канта в подлинность их существования, равно как и

существование Эдипова комплекса доказано только лишь верой Фрейда в его

существование и в его универсальное значение. Следовательно, основой всякой

умозрительной системы является вера автора, а способность убедить читателя в

истинности своих рассуждений принадлежит риторическому мастерству мыслителя. Итак,

любое умозрение имеет религиозное происхождение, ибо всякий метафизик полагает, что

имеет внутреннюю связь с неким абсолютом (будь то мир идей у Платона или Sensorium

Dei у Ньютона), которые и даёт ему подлинное знание о мире. В этом смысле, модернисты

не выходят за пределы метафизики, следовательно, мы имеем основания для того, чтобы

говорить о специфике религиозных принципов в философии модернизма. Однако

выяснение сущности религии не является предметом настоящего рассмотрения, поэтому

необходимо вернуться к основному вопросу данного разбирательства.

Итак, есть все основания полагать, что идеология модернизма определённо претендует

на роль религии. Во-первых, модернисты настаивают на существовании универсального

начала бытия, всеобщего принципа (абсолюта), по отношению к которому выстраивается

вся философская идеология (не всегда система) мыслителя. Таким образом, философия

модернизма выстраивается по отношению к этому абсолюту как форма религии.

Во-вторых, модернизм предельно практичен, философы-модернисты не пишут более

книг для констатации фактов или описания жизни, тем более они далеки от поклонения

чистой науке. Как говорилось выше, все они преследует конкретные прикладные цели.

Следовательно, модернисты ориентируются на широкий круг читателей (зрителей), в

конечном счёте, на массовое сознание. В эпоху модернизма знание перестаёт быть уделом

избранных, оно становится достоянием массы. Поэтому подзаголовок книги Ницше

звучит как «книга для всех и ни для кого». Подобную же ориентацию на массовое мы

можем найти и в области искусства. «Ориентация на массовое рождает два следствия.

Первое — искание коллективного, доступного всем.… Второе следствие: ориентация в

целом на массовый стиль вела и простыми и сложными путями к усилению гротескового

начала». [21, C. 15].

В данном случае очевидна религиозная стратегия философов дать ответ всем людям,

найти универсальный принцип, который работал бы в любой ситуации и мог бы не только

объяснить причину, но и решить проблему человека. Также очевидна попытка

модернизма ответить на те вопросы и решить те задачи, которые оказались

невыполнимыми для классики. В связи с этим писатели-модернисты ориентируются на

конкретные рецепты, которые можно было бы предложить массе: будь то рецепт Фрейда

или рецепт Маркса или рецепт Соловьёва, - все они не только полагают, что знают, в чём

проблемы человечества, но они берутся утверждать, что знают ещё и как их преодолеть.

Очевидно, что полагая с одной стороны своё новаторство по отношению к прежней

традиции, которой приписывается полная несостоятельность, а с другой стороны, пытаясь

ответить на все вопросы и решить все проблемы, эти мыслители во многом принимают на

себя роль пророков, которые выступают против фарисейства прежней философии и несут

истинное (прагматическое) знание. Именно поэтому модернисты, как никакие мыслители

других эпох, вызывали и вызывают радикально противоположные оцени современников и

последователей: от презрения, по поклонения, - потому что так относятся только к

пророкам. Если классическая философия показала своё бессилие в подобных рецептах или

за отдалённости от реальных проблем человека, из-за своего заточения в башне из

слоновой кости, то модернисты стремятся преодолеть это отчуждение между знанием и

массой. Философия Нового времени вытеснял за рамки познания женщин, детей и

сумасшедших, отказывая им в разумности, немецкая классическая философии не нашла

ничего лучшего как утверждать просто неразвитость или искажённость сознания в детях и

сумасшедших, но не рискнула утверждать, что кроме здорового и развитого сознания

могут существовать другие формы сознания, которые также имеют право на

существование. Модернизм не гнушается размышлять над проблемами окраинных форм

сознания, полагая при этом, что именно решение прикладных задач является более

важным, нежели теоретическое построения.

В-третьих, именно поэтому модернизм занят поиском оснований человеческой

личности и именно поэтому в эпоху модернизма наибольшее развитие получают такие

науки, как психология и социология. Так или иначе, все модернисты ориентированы на

поиск глубинных (не видимых) оснований личности: будь то подсознание, которое

определяет реальную жизнь я (у Фрейда), классовая принадлежность, которая определяет

мышление и поведение человека (у Маркса), вера, от которой зависит не только счастье

человека, но и ход истории вообще (у Франка), воля как основание всякой жизни и

истории (у Ницше), чувство и интуиция как основание поведения (у Джеймса), духовное

(у Соловьёва). Глубина вообще становится одной из ключевых фигур в идеологии

модернизма, и в то же время она наделяется религиозным значением. В.С. Соловьёв, так

же как и многие другие модернисты полагает доминирование глубины над поверхностью

и неоднократно повторяет, что внешний образ является лишь оболочной, в то время как

средоточием истинны является внутренне содержание.

В-четвёртых, религиозным основанием модернизма может считаться тотальность

философского письма. Вводя этот термин, я понимаю под тотальностью, абсолютное

начало авторской идеологии, в контексте которого выстраивается вся модель мышления

данного философа. С одной стороны, это универсальное начало идеологии реализуется не

только во всех текстах мыслителя, но определяет сам подход к анализу, его методологию,

ход авторской мысли, её развитие, равно как и стиль письма, логику автора-писателя.

Если трактовать письмо как глубинный принцип организации человеческой деятельности,

правомерно сказать, что тотальность, в моём понимании, есть авторское начало письма,

то, посредством чего, реализуется авторское письмо, то есть голос автора. Тотальность,

понятая как голос автора, может выступать и как организующий принцип мышления, как

субъект власти. Мы можем говорить о том, что тотальность, как идеологический принцип

(в соответствии с которым автор определяет свой подход к анализу мира (текста)),

определяется самой культурой, которая «говорит через автора», потому что эта

тотальность мышления проявляется в самых элементарных движениях мысли (порой

неосознанно). Культура содержит в скрытом виде все возможности и потенции,

реализуемые в авторском творчестве, подобно тому, как в системе З. Фрейда, Оно в

скрытом виде содержит мотивы и потенции физической и рациональной деятельности

человека.

С другой стороны, эта тотальность, сама становится началом новой идеологии, новым

явлением культуры, основополагающим новое направление в культуре. Тотальность

всегда ориентируется на массовое сознание, стремится сделать свои ценности всеобщими,

а не только ценностями интеллектуального (высокого) меньшинства. Ценности в свою

очередь стремятся к универсальному характеру, стремятся стать всеобщими (массовыми)

ценностями. Таким образом, в стремлении к универсализации, реализуется экспансивная

власть тотальности. В этом смысле тотальность является субъектом идеологии, и

субъектом власти. Тотальность в таком случае есть определённого рода дискурс власти

определённых ценностей, а равно и принцип производства новых ценностей и способов их

распространения. Собственно эта способность распространять свои ценности на всю

область культуры и увеличивать их силу, и есть власть (власть как экспансия ценностей),

поэтому мы можем говорить о том, что тотальность есть своего рода субъект власти.

Таким образом, можно отметить экспансивную характеристику тотальности: с одной

стороны она реализуется как ницшеанская воля к власти, то есть стремление к

распространению своих ценностей, с другой стороны, стремится к изоляции от критики со

стороны других ценностей, создавая как внешнюю, так и внутреннюю идеологическую

непроницаемость (идеологическую изоляцию), о чём уже шла речь. Идеология

модернизма стремится охватить и описать все сферы человеческой активности так, чтобы

сделать их частью собственной идеологии, таким образом, обезопасить себя в случае

возможной критики. Поэтому ницшеанство не боится критики со стороны церкви,

упрекающей его в цинизме, фрейдизм не боится критики со стороны гуманизма,

упрекающего его в низменности, система Франка не боится критики со стороны

либерализма, упрекающего её в патриархальности.

Наличие тотальности роднит модерн и классику, ибо тотальность всегда имеет

религиозный характер, так как тотальность всегда необходимо сопровождается верой.

Модерн оказывается тесно связанным с классической философией, органическим её

продолжением, что и даёт основания Д.В. Сарабьянову говорить о том, что «модерн несёт

груз прошедшего времени — особенно всего XIX века». [21, С. 17]. Тотальность письма

имеет религиозный характер ибо всегда реализуется как форма проповеди, то есть как

экспансивное распространение знания от «знающего» - «незнающим». В модернизме же

адресатом текста становится массовый человек, поэтому сила экспансии (властность,

авторитетность) модернистской идеологии заметно выше, чем власть классики. В

последующих главах мы более подробно рассмотрим примеры тотальности массового (у

Маркса), тотальности сексуального (у Фрейда) и тотальности религиозного (у Франка).