Одесский М.П. Четвертое измерение литературы: Статьи о поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

Борьба

магов

признанный

эксперт по эзотерической части барон Ю. Эвола «со

значением» поминал влиятельные в европейском оккультизме

«русско-кавказские круги»

Если

объяснять значение Гурджиева в терминах «светской

хроники», достаточно указать, что

«сам»

Питер Брук экранизиро-

вал его мемуары, а лидер элитарной рок-группы

«King

Crimson»

Р.

Фрипп пропагандировал учение. Если подражать «книге рекор-

дов»,

Гурджиева уважительно подозревали в пагубном влиянии

сразу на обоих ужаснейших диктаторов современности - Гитлера

Сталина. Наконец, Гурджиевым были очарованы тот же Орэдж,

О. Хаксли, Дж.Б. Пристли и

другие

блестящие представители ин-

теллектуальной элиты в разных странах и на разных континентах.

Дабы соответствовать подобному реноме и его одновременно про-

воцировать, Гурджиев не стеснялся в хвалебных автохарактерис-

тиках. На сравнения с Христом не обижался. Вообще Гурджиев -

это

прежде всего «феномен

Гурджиева»,

так же ускользающий

от ясных определений, как сам

«гуру»

уходил

от однозначных

ответов.

Количество работ, посвященных жизни и учению Гурджиева,

, внушительно. Прежде всего необходимо указать на его посмертно

изданные

«Встречи

с замечательными

людьми»

(1963), состав-

ленные по-английски, в последние годы не раз печатавшиеся в

России.

Мемуарные

«Встречи»,

правда, заслуживают того, чтобы

быть осторожно отнесенными скорее к псевдомемуарам по при-

чине

их эпатажно-мистификационного (или, по крайней мере,

зашифрованного)

характера. Зато совершенно ясным изложе-

нием

отличается книга П.Д. Успенского «В поисках

чудесного»

(издана по-английски в 1950 г., пер. - СПб.: Изд-во Чернышева,

1992). Эта книга, отдаленно напоминающая «сократические

тексты»

Ксенофонта или Платона, содержит речения

«гуру»

вперемешку с биографическими подробностями. Достоинства

книги

Успенского признавал и Гурджиев, несмотря на ревнивое

отношение

к собственному литературному творчеству. Кстати,

сохранились трогательные свидетельства того, как нравились

«русско-кавказскому»

магу

его сочинения. «Мы расположились

на

полу вокруг чтеца, - вспоминал один из учеников, - причем

неудобнейших позах. Сам же Гурджиев погрузился в глубокое

кресло и смолил сигареты одну за

другой

(уточню - «Сельтик»;

339

Поэтика

оккультизма

предложенные как-то

«Голуаз»

отверг, обозвав дерьмовыми).

Отдельные пассажи его веселили, и время от времени он разра-

жался самым могучим

хохотом».

В 1954 г. французский журналист Луи Повель, впослед-

ствии в соавторстве с Ж. Бержье завоевавший всемирную извест-

ность паранаучным бестселлером

«Утро

магов», описал собствен-

ный

негативный опыт занятий по системе «русско-кавказского»

мага в пространной богато документированной работе, прямо

так

и названной - «Господин

Гурджиев»

(фрагменты публико-

вались в специально мистическом номере журнала «Согласие»,

1994, № 3). Наконец, чрезвычайно информативна монография

«The

Harmonious Circle. The

Lives

and

Work

of G.I.

Gurdjieff,

P.D.

Ouspensky

and Their

Followers»

(London: Thames and Hudson,

1980), принадлежащая замечательному специалисту по новейше-

му оккультизму Джеймсу

Уэббу,

чье случившееся в 1980 г. зага-

дочное самоубийство порой увязывают с происками трепетавших

огласки тайных обществ.

Материализовался «русско-кавказский» маг незадолго

перед Первой мировой войной в России. Кто он такой и откуда,

известно приблизительно. Согласно «скучной», «умеренной»

версии,

родители Гурджиева были армянскими греками. Однако

при жизни этого виртуоза от мистики курсировали

слухи

о том,

что под именем бурята Оше Норзунова он играл

ведущую

роль

так называемой большой игре - ожесточенной борьбе России

Великобритании за Тибет, что общался с Далай-ламой XIII и

Николаем

II, посещал недоступные ламаистские монастыри, об-

винялся

англичанами в шпионаже и т. д.

В Москве и Петербурге Гурджиев, взимая за наставление

немалые суммы, сплотил группу преданных последователей,

причем в их числе удачно оказался Петр Демьянович Успенский,

одаренный беллетрист-эзотерик.

«Работа»

с учениками начиналась уже при знакомстве, кото-

рое Гурджиев превращал в незабываемый

«театр

одного актера».

Успенский вспоминал, насколько Учитель был «потусторонен»

по

отношению к банальной современной жизни. «Мы вошли в

небольшое кафе на шумной, хотя и не центральной улице. Я уви-

дел человека восточного типа, уже немолодого, с черными усами

пронзительными глазами; более всего он удивил меня тем, что

340

Борьба

магов

производил впечатление переодетого человека, совершенно не

соответствующего этому месту и его атмосфере».

Кафе,

рестораны не только составляли для Гурджиева ис-

комый

контрастный фон, но и позволяли вести двусмысленно

неопределенные разговоры, дразня доверчивых собеседников

близостью последних ответов на «роковые вопросы» и останав-

ливаясь на пороге «самого интересного». Успенский, обедая с

Гурджиевым в петербургском ресторане, напрямик спросил на-

ходившегося в добродушном настроении Учителя, что тот

думает

«"о вечном возвращении. Есть в этом какая-то истина или нет?".

Гурджиев произнес краткую, но многозначительную речь, кото-

рую в завершение неожиданно свел к шутке: "А что если я просто

придумал все это для вас, и никакого вечного возвращения нет?

Что за удовольствие: сидит мрачный Успенский, не ест и не пьет?

Попробую-ка развеселить

его..."».

Что касается

«работы»,

она строилась в согласии с основ-

ным

тезисом Гурджиева о «непробужденном» состоянии совре-

менного человека, который не знает себя, во сне живет и умирает,

не

имея сердцевины, души, лишен и надежды на загробное бытие.

А значит, задача заключается в «пробуждении», в приобретении

навыков

самонаблюдения и постепенном осознании подлинного

себя.

«Педагогические» приемы при этом использовались почти

гротескные - вроде упражнения

«стой!»,

при котором по команде

гуру

требовалось замереть, стараясь не двигаться, не глядеть по

сторонам, не отвечать на вопросы. «Восклицание "стой!" - повест-

вует

Успенский, - раздавалось в любое время дня. Однажды мы

пили

чай, и сидевший напротив меня П. поднес к

губам

стакан

только что налитого горячего чая и дул на него. В это мгновенье

мы услышали из соседней комнаты: "Стой!" Лицо П. и его рука,

державшая стакан, находились как раз у меня перед глазами. Я ви-

дел, как он побагровел, а маленький мускул около глаза задрожал.

Но

П. продолжал держать стакан». Среди «интеллектуальных»

упражнений было, к примеру, овладение навыками мгновенного

понимания

сообщения, переданного азбукой Морзе, которое от-

стукивалось на фортепьяно, и т. д., и т. п.

Первая

мировая война, как и катастрофические события

1917 г., Гурджиева не смутили. Однако, несмотря на специфи-

ческий

оптимизм с эсхатологической окраской, столиц избегал и

341

Поэтика

оккультизма

странствовал по Югу России, охваченному Гражданской войной.

Летом 1920 г., сочтя, вероятно, дальнейшее экспериментирование

с русским тоталитаризмом излишним, «со товарищи» отправился

эмиграцию. Первоначально - в Стамбул.

Но

фантастический

успех

выпал

Гурджиеву

во Франции,

где под осуществление амбициозного проекта по созданию

Института гармонического развития человека он приобрел в ок-

рестностях Фонтенбло замок с парком. Здесь он изведал новые

победы и поражения; среди последних самым скандальным обер-

нулось безуспешное излечение от туберкулеза обворожительной

новеллистки из Новой Зеландии Кэтрин Мэнсфилд, что у совре-

менников

образцово вписывалось в

ужасную

историю погубления

западной красавицы восточным чудовищем. Как бы то ни было,

число учеников росло, в сферу влияния Гурджиева постепенно

попали

США, и скончался он в 1949 г., оставив и ныне верных

«работе»

последователей.

Источником

сведений о «феномене

Гурджиева»

неожи-

данно

выступает известный фельетонно-сатирический роман

И.Г.

Эренбурга «Необычайные похождения

Хулио

Хуренито и

его учеников» (1921). Илья Григорьевич Эренбург - популярный

советский писатель, у которого образцово получилось, используя

крылатое выражение, прожить «от Ильича до Ильича», сохраняя

благосклонность вождей и массово-интеллигентского читателя.

Казалось

бы, ничего общего

между

ним и Гурджиевым нет, в

знаменитых мемуарах Эренбурга по этому поводу информация

отсутствует.

И тем не менее не стоит торопиться с выводами.

«Необычайные похождения

Хулио

Хуренито и его уче-

ников» - пожалуй, любимое литературное детище Эренбурга.

Напечатанный

в Берлине (1922, изд-во «Геликон»), роман принес

создателю немедленный

успех,

заслужив похвалу В.И. Ленина,

которому, кстати, была отведена специальная глава. Затем для

«Хуренито»

наступили годы замалчивания, в

«оттепель»

его с

сокращениями

перепечатали и только в «перестройку» воспроиз-

вели и с «ленинской» главой, и с предисловием Н.И. Бухарина к

первому советскому изданию.

Центральный

персонаж романа, некий странный Учитель,

сопровождении интернациональной группы учеников, среди

которых российских евреев представляет рассказчик - «Илья

342

Борьба

магов

Эренбург», скитаются по странам Западной Европы накануне и

во время Первой мировой войны, а затем втягиваются в разнооб-

разные авантюры на территории революционной России. По

ходу

дела все ценности -

«буржуазной»

цивилизации с решительной

определенностью, «социалистической» с оговорками - предаются

напористому нигилистическому отрицанию, что составляло спе-

цифику

тогдашней прозы писателя.

Теперь самое время произнести

«слово»:

судя

по всему, сре-

ди прототипов Хуренито - Гурджиев. Строгие документальные

свидетельства личного общения писателя с

«магом»,

насколько

известно,

отсутствуют.

Но, с одной стороны, Эренбург должен

был умалчивать о подобных

«связях»

по причинам как общеев-

ропейским,

так и конкретно советским, табуируя причастность

сомнительным, едва ли не контрреволюционным кругам. А с

другой

стороны, уже опубликованы признания Эренбурга о тре-

вожных томлениях на «мистическом перекрестке»

, да и в при-

нципе

можно предположительно указать, где пересекались пути

будущего

создателя

«Хуренито»

с Гурджиевым.

1908-1917

гг. политический эмигрант Эренбург находил-

ся

в Париже, общедоступная информация о доктрине и личности

Гурджиева не печаталась, соответственно их очное или заочное

знакомство могло состояться только во время Гражданской

войны,

когда оба - писатель и Учитель - оказались в «кровью

умытой»

России. Действительно, в сентябре 1920 г. Эренбург,

вырвавшись из голодного Крыма, провел две счастливые недели

гостеприимном меньшевистском Тбилиси, откуда незадолго пе-

ред тем после годичного пребывания, отмеченного разнообразной

кипучей активностью,

уехал

Гурджиев.

Более того: в качестве самого яркого тбилисского впечат-

ления

Эренбург впоследствии вспоминал о поэте Паоло Яшвили,

с которым они стали друзьями. А Яшвили входил в круг столич-

ной

богемы, проявившей заинтересованность грандиозными

проектами,

что Гурджиев пытался реализовать в Тбилиси

. Так

что Эренбург о Гурджиеве, очевидно, был наслышан и вот, при

помощи

школьного

друга

Бухарина попав в зарубежную коман-

дировку, менее чем через год представил

«Хулио

Хуренито».

Роман

был завершен в один присест - по словам автора, за двад-

цать восемь дней.

343

Поэтика

оккультизма

«Гурджиевская» версия происхождения образа Учителя

позволяет дополнить и уточнить общепринятую, согласно

которой

еще в 1916 г. «впервые возник замысел сатирической

антивоенной

прозы, образы некоторых ее героев, в частности

образ Великого Провокатора, на который натолкнул Илью

Эренбурга Диего Ривера»

. В самом деле, советские интеллек-

туалы были явно наслышаны о том, что прототипом мексикан-

ского Учителя послужил знаменитый мексиканский художник.

В.В. Маяковский в очерке «Мое открытие Америки»

(1926)

сви-

детельствовал: «Я раньше только слышал,

будто

Диего - один

из

основателей компартии Мексики, что Диего величайший

мексиканский

художник, что Диего из кольта попадает в монету

на

лету.

Еще я знал, что своего Хулио Хуренито Эренбург попы-

тался писать с Диего»

Эренбург санкционировал «версию Риверы» с существен-

ными

ограничениями: «Слушая Диего, я начинал любить зага-

дочную Мексику; древняя скульптура ацтеков как бы сливалась

с партизанами Сапаты. Хулио Хуренито - мексиканец; когда я

писал мой роман, я вспомнил рассказы Диего. Мне привелось

читать, что Хуренито - портрет Риверы; сбивают некоторые

черты биографии - и мой герой, и Диего родились в Гуанахуато;

Хуренито в раннем детстве отпилил голову живому котенку,

желая понять отличие смерти от жизни, а Диего, когда ему было

шесть лет, распотрошил живую крысу, -

хотел

проверить, как

рождаются дети. Много

других

деталей детства Хуренито навеяно

рассказами Риверы. Но, конечно, Диего не похож на моего героя:

Хуренито думал больше, чем чувствовал, он брал ненавистную

ему догму общества и доводил ее до абсурда, чтобы показать, как

она

порочна. Диего был человеком чувств, и если он иногда дово-

дил до абсурда дорогие ему самому принципы, то только потому,

что мотор был силен, а тормозов не было»

Понятно,

что слова Эренбурга взяты из написанных спустя

несколько

десятилетий воспоминаний, что текстология романа

вообще неясна и основывается исключительно на поздней-

ших мемуарных источниках. Тем не менее в одном создателю

«Хуренито»

верить допустимо: Ривера - не Учитель, и именно в

«феномене

Гурджиева»

Эренбург мог почерпнуть необходимые

подробности.

344

Борьба

магов

Серьезнейший

аргумент в пользу Гурджиева - сам роман.

Не

говоря уж о

сходстве

звучания имен

(Георгий

Гурджиев

Хулио

Хурепито),

заглавный герой Эренбурга родом из Мексики,

что, безусловно, аллюзия на Риверу, но вместе с тем рифмовалось

с анекдотами о происхождении «русско-кавказского» мага.

Гурджиевский

«театр

одного актера» воспроизводится в ма-

нере мексиканского Учителя подавать себя: рассказчик обретает

Хуренито, сидя «трезвым и отменно смирным» в знаменитом ар-

тистическом парижском кафе, причем по контрасту с ординарным

котелком и серым плащом пришелец произвел такое впечатление,

будто

прятал под цивильным одеянием рожки и «острый, воинс-

твенно приподнятый

хвост».

Знаменательно,

что в некоторых частностях мексиканец

повторяет также суждения прототипа Хуренито: как и положено

критику современной цивилизации, приветствует планетарную

войну и (еще в большей степени) революцию, видя в кровавых со-

циальных катаклизмах путь к отказу от буржуазной

«лжи»

и пос-

тижению истинного состояния мира. Соответственно Гурджиев

поражал благонамеренных слушателей, далеких от политического

„радикализма,

испуганных «массовым безумием», загадочно изре-

кая:

«События вовсе не против нас. Просто они движутся черес-

чур быстро, в этом вся

беда.

Но подождите пять лет, и вы сами

увидите, как то, что сегодня нам препятствует, окажется для нас

полезным».

Специфическое

приятие революции выразилось в упо-

минавшейся

«ленинской» главе.

Вслед

за Г. Уэллсом Учитель,

сопровождаемый «Ильей Эренбургом», посещает «кремлевского

мечтателя» и расспрашивает его о «проклятых» вопросах: о ста-

тусе

искусства при новом строе, о претензиях большевиков на

монопольное

обладание истиной, о «красном терроре». Ленин

«забегал

по кабинету, заговорил уже без усмешки, быстро, отча-

янно

выкашливая слова»: «Мы ведем человечество к лучшему

будущему.

Одни, которым это невыгодно, всячески мешают нам,

прячась за кусты, стреляют в нас, взрывают

дорогу,

отодвигают

желанный привал. Мы должны их устранять, убивая одного для

спасения

тысячи. <...> Мы гоним их вперед, гоним в рай железны-

ми

бичами. Дезертира-красноармейца надо расстрелять для того,

чтобы дети его, расстрелянного, познали всю сладость грядущей

345

Поэтика

оккультизма

коммуны!.. <...> Пришли?.. Кто? - я, десятки, тысячи, организа-

ция,

партия, власть. Сняли ответственность. Перетащили ее из

изб,

из казарм сюда, в эти ее исконные жилища, в проклятые двор-

цовые залы. Я под образами валяться не

буду,

замаливать грехи,

руки отмывать не стану. Просто говорю - тяжело. Но так надо,

слышите, иначе нельзя!..»

Мотив

ответственности, снимаемой вождем с неспособного

вынести тяжкое бремя большинства, явно напоминает

«Легенду

Великом Инквизиторе» из «Братьев Карамазовых». В финале

главы «Илья

Эренбург»

видит, как Хуренито, выслушав речи

Ленина,

«подбежал

к нему и поцеловал его высокий, крутой

лоб».

Сомнений в источнике цитаты нет, да и глава называется

«Великий Инквизитор вне легенды». Однако для совсем непо-

нятливых мексиканский Учитель комментирует свой поцелуй:

«Выслушав

его, я вспомнил однородные прецеденты в сочине-

ниях

вашего Достоевского и, соблюдая этикет, отдал за многих и

многих этот обрядный поцелуй».

Очевидно, таким образом, что большевики не осуждаются,

что не осуждаются они на особый (далекий от коммунистичес-

ки-официального)

лад и что Хуренито повторяет жест Христа

(по

Достоевскому). Символическое подражание

Христу

такого

персонажа, как Хуренито, применительно к такому человеку, как

Ленин,

позволяет прямо квалифицировать поведение мексикан-

ского Учителя как Антихристово (что, естественно, в системе

Эренбурга не подразумевает негативной

оценки).

Именно

на фоне Христа у Хуренито эпатажно

другое

число

учеников. Не двенадцать («как положено»), а семь. Если опери-

ровать правилами оккультной математики, это одно число.

Ведь

12 сводимо к

результату

перемножения

трех

и четырех, семь - к

сумме тех же чисел. Но тем значимее несовпадение, особенно

учитывая, что в доктрине Гурджиева число

«семь»

занимает цент-

ральное место (вселенский «закон семи»

Эренбург, ориентируясь на Гурджиева, наделил своего

персонажа узнаваемыми чертами известного типа мудреца - ма-

лосимпатичного, агрессивного парадоксалиста, который, подобно

греческим киникам, тибетским ламам линии Кагью, православ-

ным

юродивым и т. п., реализует не благостную, но эпатажную

поведенческую модель. «Профанное» большинство подозревает

346

Борьба

магов

таких в корыстном шарлатанстве. Зато избранные и призванные

ценят

добровольное самоуничижение Учителя ради их всемерно-

го наставления.

У мастеров эзотерики, близких к этому типу, отталкива-

ющий

имидж - необходимый компонент сознательно соблазни-

тельного, оскорбительного для непосвященных и

даже

адептов

общего характера их

«работы»,

и определение «великий провока-

тор»,

которым Эренбург наделяет Хуренито, в метафизическом

(а

не политическом) плане подходит

Гурджиеву.

Не

исключена и другая, упрощенная, дефиниция загадоч-

ного «феномена

Гурджиева»

- «черный

маг».

Ведь, несмотря на

уклончивые формулировки, Гурджиев бесспорно позволял себе

кокетливую игру «за черных». То сообщит, что на Тайной вечери

апостолы и Христос занимались обменным переливанием крови.

То причудливо успокоит учеников, воспрошающих, не черную ли

магию практикует их почтенный Учитель:

«Хуже.

Подождите, вы

увидите вещи

похуже».

А где «черные

маги»

- там не обойтись без

«белых».

Эта

закономерность,

как уже упоминалось, справедлива не только для

«детской литературы», но и для образа жизни интеллектуальной

элиты

рубежа

XIX-XX

вв. Нетрудно привести несколько истори-

ческих эпизодов, иллюстрирующих конфликты адептов

«белой»

(т. е. декларирующей совместимость с христианством) и

«чер-

ной» (в пределе - сатанинской) магии, в которые оказывались

втянуты и «профессиональные оккультисты», и выдающиеся

деятели культуры. Так, в 1903 г. происходит раскол в английском

«Герметическом ордене Золотой Зари» (среди участников - поэт

У.Б.

Йейтс, прозаики А. Макен, О. Блэквуд, Ч. Уильяме), где

Йейтс

возглавляет сопротивление сатанистам А. Кроули. Спустя

примерно

10 лет в силу сходных причин порвал с теософией лидер

немецкой

группы Рудольф Штейнер. В

результате

он основал ан-

тропософию,

которая на фоне оккультизма того времени выделя-

лась программным нежеланием ввязываться в сатанинские игры.

Как

и следовало ожидать, Гурджиев не жаловал штейнери-

анцев.

С этой точки зрения показательно, что в «Необычайных

похождениях» фигурирует карикатурный антропософ Вольф,

который

обыкновенно жил-поживал, «имел нечто вроде жены, то

есть

худосочную

девицу Матильду», но

вдруг

вспоминал, как в

347

Поэтика

оккультизма

прошлых воплощениях был «жаворонком, вождем племени ацте-

ков

и любовницей Людовика

XIV»,

обнаруживал блистательные

познания

в области топонимики городов Атлантиды, а то и «на-

правлялся в Дорнах к своему наставнику Штейнеру и там таскал

камни,

строя какое-то капище».

Разумеется, никто не сводит проблематику романа

Эренбурга к изображению конфликта оккультистов. Серьезно

об этом писали прежде всего авторы круга «Золотой Зари». Да и

Гурджиев (в частности, в тбилисский период) работал над поста-

новкой

двусмысленно-эзотерического балета «Борьба магов».

У Эренбурга же оккультный Учитель явно функционирует

только как

«прием»

выстраивания сюжета, позволяющий выра-

зить его видение мира, как прообраз (по крайней мере, один из

них) «метафизического утешителя-вождя человечества на путях

самоуничтожения»

. Аналогично, т. е. в качестве формально-

го

хода,

им впоследствии использовались хасидизм в романе

«Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», идеологема

«термидор»

«Заговоре

равных»

и т. д.

Итак,

советская мистика вызывала, с одной стороны, попыт-

ки

синтеза магического знания с учением об обществе светлого

будущего

(A.A. Богданов и его программа «обменного перели-

вания

крови»

, двусмысленная деятельность многостороннего

Н.К.

Рериха

), с

другой

- более или менее радикальный протест

против коммунистического тоталитаризма (анархизм тамплие-

ров

антропософия). Соответственно магический Учитель, его

враги и друзья в романе Эренбурга

могут

быть отнесены к «эстети-

ческой» интерпретации оккультной проблематики.

Цит. по:

Webb

J. The Harmonious Circle: The

Lives

and

Work

G.I.

Gurdjieff,

P.D.

Ouspensky

and Their Followers. L., 1980. P. 198.

Эвола

Ю. Метафизика пола. M., 1996. С. 383.

Эренбург, Савинков, Волошин в годы Смуты

(1915-1918)

/ Публ.

Б.

Фрезинский, Д. Зубарев // Звезда. 1996. № 2. С. 171.

Webb

J. Op. cit. P.

172-178.

Симптоматично, что М.Б. Мейлах так-

же объяснял гипотетическое воздействие Г.И. Гурджиева на

О.Э. Мандельштама информацией, полученной последним в

Тбилиси

в сентябре 1920 г., см.: Мейлах М. Об одном экзоти-

348