Одесский М.П. Четвертое измерение литературы: Статьи о поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

Москва

град

святого Петра

Столичный

миф в русской литературе

XIV-XVII

вв.

Изучая миф и / или текст Москвы, исследователи при-

вычно тяготеют к материалам, относящимся к петербургскому

(или

постпетербургскому) периоду русской истории. Это вполне

объяснимо.

«Петербург

vice

versa

Москва - слишком броская,

эффектная,

"остроумная" (в барочном смысле) формулировка

проблемы и, по сути дела, достаточно тривиальная смысловая

конструкция,

чтобы не стать объектом определенной моды, пред-

метом попыток разыграть заложенную в ней идею до конца, до

предела, с дополнительным акцентированием, с готовностью идти

на

преувеличения и упрощения»

«Остроумная» формулировка «Москва-Петербург» может

парадоксально оказаться полезной и применительно к допетер-

бургской фазе бытования «московского текста».

Петербург, основанный в опровержение Москвы, тем самым

воспринимался

«как новая Москва (новый "царствующий град",

как

его было повелено официально именовать)»

. Различительное

противопоставление предполагало сходство. Миф новой столицы

наследовал мифу прежней. Порой - в неожиданных частностях.

Петербург основан Петром I, на что указывает имя города,

хотя, как известно, указывает опосредованно. Имя Петербурга с

именем

царя-основателя связано через имя царева патронима-

св.

апостола Петра. Поскольку же

«Петр»

по-гречески значит

«камень», этот материал приобрел характер отличительного атри-

бута

новой столицы. Суммируя различные факты, Б.А. Успенский

констатирует, что «ассоциация Петра и камня реализуется в про-

тивопоставлении деревянной Руси и каменного Петербурга <...>

219

Поэтика

культуры

Тем самым фактически создается не только образ Петербурга как

каменной

столицы, но и образ деревянной России как ее антипод»

Казалось

бы, формулировка «столица - св. Петр - камень» в

русских условиях уникальна и вне специфических обстоятельств

Петербурга непредставима. Однако как раз Москва выступает

древнерусской литературе в качестве каменного города, за ко-

торый предстательствует св. Петр, но не апостол, а митрополит

Киевский

и всея Руси (ум. 1327). Тот самый, который перенес

митрополию из Владимира в Москву.

В текстах конца

XIV-XV

в. - «эпохи Андрея Рублева и

Епифания

Премудрого», эпохи Куликовской битвы и московской

славы - город уже наделен постоянным эпитетом «каменный» и

имеет заступника в лице митрополита Петра.

Вот в «Сказании о Мамаевом побоище» (начало XVI в.)

перед походом великий князь молится в Успенском соборе у гроб-

ницы

Петра: «Ныне убо на мя оплъчишися супостати погании и

на

град

твой Москву крепко въоружаются. <...> И

тебе

ныне подо-

баеть о нас, грешных, молитися, да не приидеть на нас рука смерт-

наа

и рука грешнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашь

крепкий

от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина»,

вот войска выступают:

«...не

соколи вылетели ис каменна града

Москвы,

то выехали русскыа удалци съ своимъ государемъ, с ве-

ликимъ

княземъ Дмитреемъ Ивановичем», а вот, соответственно,

Дмитрий Донской в ночь перед Куликовской битвой взывает к

«твръдому

и необоримому заступьнику нашему и молебнику иже

насъ, к тебе, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на

его же милость надеемся»

Может показаться, что

«камень»

«Петр»

соседствуют

совершенно случайно и «каменная» доминанта «славного града

Москвы» правдоподобно объяснима просто" как горделивая со-

циокультурная реакция на кремлевские стены, воздвигнутые при

Дмитрии Донском, которые значительно улучшили фортифика-

ционные

качества города.

Но

неизвестный автор «Повести о нашествии Тохтамыша»

как

раз наставительно повествует, что в 1382 г. татары, несмотря

на

стены, ворвались в город. В самом начале «Повести» князь

Олег Рязанский, споспешествуя Тохтамышу в антимосковских

замыслах, «некаяя словеса изнесе о томъ, како пленити землю

220

Москва

град

святого

Петра

Рускую, како бес

труда

взяти камень

град

Москву, како победити

издобыти

князя

Дмитриа»

. Пока Тохтамыш с Олегом строили

коварные планы

«беструдного»

взятия каменной крепости, нечес-

тивые москвичи вместо покаяния и молитвы буянили и пьянство-

вали, полагаясь на неприступность укреплений: «Не устрашаемся

нахожениа поганых татар, селикъ твердъ

град

имущи, еже

суть

стены камины и врата железна»

. За это и были наказаны. В фи-

нале «Повести» изображается московское запустение, где вместо

«цивилизованного» камня воцарились изначальная пустыня и

«дикая»

земля. «И бяше дотоле, преже видети, была Москва

град

великъ,

град

чюденъ, градъ многочеловеченъ, в нем же множест-

во людий, в нем же множество господьства, в нем же множество

всякого узорочья. И пакы въ единомъ часе изменися видение его,

егда

взят бысть, и посеченъ, и пожженъ. И видети его нечего, разве

токмо земля, и персть, и прах, и пепел, и трупиа мертвых много

лежаща, и святыа церкви стояще акы разорены, акы осиротевши,

акы

овдовевши»

«Тверд

и необорим» небесный заступник Петр, чего нельзя

сказать о кремлевских стенах. Эпитет «каменный» чреват

конф-

ликтом.

«Каменное», с одной стороны, подразумевает городские

стены,

олицетворяющие гибельную надежду москвичей на самих

себя,

другой

же - неземную крепость заступничества св. Петра.

Это противопоставление выражено в «Повести о Темир

Аксаке», как бы полемически соотнесенной с «Повестью о нашест-

вии

Тохтамыша». Изначально там возникает ситуация, напомина-

ющая катастрофу 1382 г. На Москву в 1395 г. ополчился новый

враг, опаснее прежнего, ведь Темир Аксак, Тамерлан, уже успел

одолеть московского разорителя Тохтамыша. Великий князь

Василий Дмитриевич, разумеется, принимает разумные оборо-

нительные меры. «Такоже повеле князь наместникомъ своимъ и

властельмъ, и воеводамъ градскимъ укрепити

осаду

и собрати воя

вся.

Они же, слышавъ повеление господина своего, собраша люди

весь град, и укрепиша

осаду»

Но прежде всего великий князь с

митрополитом Киприаном позаботились о защите небесной. Они

доставили из Владимира чудотворную Богородичную икону, и

чудо

произошло - Тамерлан отступил от московских пределов.

Автор

«Повести» не забывает и митрополита Петра. «Не мы

бо их гонихом, но Богъ прогони ихъ невидимою силою своею и

221

Поэтика

культуры

пречистыя Его Матери, скорыя заступницы наша в

бедахъ,

и мо-

литвою угодника Его, боголюбивого пресвятого заступника

граду

нашему Москве и молебника

граду

нашему Москве находящия

на

ны беды; посла по нихъ

страхъ

и трепетъ, да окаменеются»

Метафорический

глагол «окаменеть» понуждает предположить

знание

книжником прямого смысла имени «Петр».

Неудивительно, что участник событий

XIV-XV

вв. митро-

полит Киприан написал «Житие митрополита Петра». В середине

XVI в.

«Житие»

было включено в «Степенную книгу»

, один

из

монументальных проектов эпохи Ивана Грозного, в которых

Московское

царство описывало себя.

Киприан

повествует, как мцтрополит Петр «прииде во

славный градъ, зовомый Москва, еще

тогда

малу

сущу

ему и не-

многонародну, а не якоже ныне видимъ есть нами». При мысли

величественных переменах, случившихся за истекшие сто лет,

у агиографа как

будто

дух захватывает. А превратилась Москва

из

города

«малого

и немногонародного» в «славный» благодаря

митрополиту Петру, который подал князю Ивану Даниловичу

Калите пророческий совет:

«Аще

мене, сыну, послушаеши и храмъ

Пречистыя

Богородицы воздвижеши во своем граде, и самъ про-

славишися

паче иныхъ князей и сынове и внуцы твои въ роды

роды. И градъ прославленъ

будетъ

во

всех

градехъ

Рускихъ, и

святители поживуть въ немъ, и взыдуть руки его на плеща врагъ

его, и прославится Богъ въ немъ; еще же и мои кости в немъ поло-

жени

будуть»

Залогом, знаком

будущего

величия и стало стро-

ительство первой московской каменной церкви в честь Успения

Пресвятой

Богородицы, где и положены мощи святителя:

«...тебе

предстателя Руськая земля стяжа, славный же градъ Москва чест-

ныя

твоя мощи, яко же некое сокровище честно

соблюдаетъ»

Имя

Москвы явно охватывает государство / город / храм в

их недифференцированном единстве. И, соответственно, камень

горнего заступничества не только противопоставлен дольней

«каменности» кремлевских стен, но и обеспечивает ее,

будучи

манифестирован

в каменном же кремлевском Успенском соборе.

Формула «столица - св. Петр - камень» может быть раскрыта как

«столица - камень горний - камень дольний».

Наконец,

в цикле повестей о начале Москвы (приблизи-

тельно датируется серединой

XVII

в.) перипетии основания сто-

222

Москва

град

святого

Петра

лицы также венчаются пришествием в город митрополита Петра

его пророчеством, восходящим (возможно, через посредников)

«Степенной книге»

: «Яко по Божию благоволению

будет

град

сей царствующим, велми распространится, и устроится в нем дом

всемогущия и живоначальныя святыя Троицы и Пречистыя его

матере Прссвятыя Богородицы, и церквей Божиих

буде

множес-

тво, и наречется сей

град

вторый Иерусалим, и многим держав-

ством обладатель, не токмо всею Росиею, но и всеми странами

прославится, восточною и южною и северною, и пообладает мно-

гими ордами до теплого моря и от студеного окияна, и вознесется

рука высока Богом дарованная отныне и до скончания миру»

При

сравнении со «Степенной книгой» заметно, что пред-

ставление

будущего

Москвы реализуется при помощи небывалых,

характерно «имперских» клише пространства / времени - «до

теплого моря и от студеного окияна», «отныне и до скончания

миру». Это уже та мифология столицы, которая прямо предва-

ряет мифологию «новой Москвы», нового града святого Петра -

Санкт-

Петербурга.

Вообще повести о начале Москвы - основной источник,

позволяющий реконструировать столичный миф в древнерусской

литературе. Этот цикл достаточно хорошо изучен с точки зрения

как

источников и текстологии, так и поэтики.

«Московские повести», согласно классификации С.К. Шам-

бинаго (небесспорной, но удобной при кратком обозрении), разде-

ляются на три группы: «1) "хронографическая повесть" с уклоном

летописному изложению, обычно помещаемая в хронографи-

ческих сборниках; 2) новелла, отличающаяся художественными

описаниями,

развитием любовного элемента и удалением от

исторической действительности; 3) сказка, характерная полным

разрывом с историей, наличием элемента сказочной фантастики

устно-поэтическими приемами сказа»

В «хронографической повести» князь Юрий Долгорукий

убил боярина Кучку, хозяина территории,

«иде

же ныне царству-

ющий

град

Москва, оба полы Москвы-реки», а затем на этом месте

сам основал «древян

град»

Подчеркивая, что город в

«начале»

деревянный, автор, очевидно, не просто констатирует факт, но

223

Поэтика

культуры

имеет в виду перспективу грядущего «каменного» величия, от-

крытую из времени его писания. Кучковичи же после гибели отца

были взяты ко двору Андрея Юрьевича Боголюбского, однако

заплатили злом за добро и погубили благодетеля при содействии

жены того Улиты,

Князь

Михаил Юрьевич (брат убитого), узнав

злодеянии, жестоко отомстил заговорщикам.

«новелле»

князь Суздальский Даниил Александрович,

подобно

Андрею

Боголюбскому, приблизил ко двору Кучковичей

пал жертвой предательства. Кучковичам пособничала кня-

гиня

Улита. Так же мстит брат - князь Владимирский Андрей

Александрович, который умертвил заговорщиков, а вместо мос-

ковских «красных сел и

слобод»

построил город. Впоследствии

князем

в этом городе стал сын Даниила Иван Данилович (Иван

Калита),

при котором, собственно, в город явился митрополит

Петр

и провозгласил великую будущность Москвы.

Реальные исторические факты в «московских

повестях»

преображены и причудливо «перемонтированы». «События, -

констатирует М.А. Салмина, - имевшие место в середине XII века

(основание

Москвы Юрием Долгоруким) и в

1170-е

годы

(убийство Андрея Боголюбского и месть за него брата убитого -

Михаила),

перенесены в XIII век и включены в вымышленные

биографии

сыновей Александра Невского»

Ведь

согласно ле-

тописным

свидетельствам слава основателя

будущей

столицы,

города Москвы, приписывалась князю Суздальскому и великому

князю

Киевскому Юрию Владимировичу Долгорукому. Это же

«официально» подтверждает «Степенная книга», сообщая, что

Юрий

Долгорукий «в богоспасаемомъ

граде

Москве господьс-

твуя, обновляя въ немъ первоначальственное скипетродержание

благочестивого царствия, иде же ныне благородное ихъ семя цар-

ское преславно

царствует»

Даниил

же Александрович (ум. 1303), сын Александра

Невского,

был в действительности не суздальским князем, но

именно

зачинателем династии московских князей, московской

государственности. Со своим старшим братом, великим князем

Андреем Александровичем, находился отнюдь не в

дружест-

венных отношениях. В роли «строительной

жертвы»

не ока-

зывался и закончил дни в мире и покое. Очевидно, как заметил

С.К.

Шамбинаго,

«когда

Москва и Московское государство стали

224

Москва

град

святого

Петра

пониматься

безраздельно, Даниил легко мог быть сочтен и за ос-

нователя самой столицы великого

государства»

Механизм перенесения объясняется «безраздельным»

пониманием

Москвы-государства и Москвы-города, а мостик

через полтора столетия позволяет перекинуть фигура Андрея

Боголюбского. Сын Юрия Долгорукого, он, подобно вымыш-

ленному Даниилу Александровичу «московских повестей», в

1174 г. принял смерть от Кучковичей, о чем подробно рассказано

«Повести» XII в. «Повесть», правда, ничего не говорит об учас-

тии

жены. Но историки и литераторы

XVIII

в. (В.Н. Татищев,

А.П. Сумароков), опираясь на свои источники, уже сообщают

сведения о злодейке Улите. А значит, связь «начала истории»

Москвы

с убийством

князя

(Андрея Юрьевича / Даниила

Александровича) «опирается на некую локальную (суздальскую

/ или московскую)

устную

традицию, на некое предание», ядро

которого - «меморат, в частности, связанный с убийством Андрея

Боголюбского»

В аспекте московского мифа целесообразно акцентиро-

вать, что усилиями именно Андрея Боголюбского попала на

Владимиро-Суздальскую Русь чудотворная икона Богородицы,

обеспечившая победу над Тамерланом. Эта икона была причисле-

на

к сакральным сокровищам Успенского собора Москвы, сам же

князь-страстотерпец покоился в Успенском соборе Владимира, на

который

москвичи вообще ориентировались и в связи с перено-

сом резиденции митрополита как бы воспроизводили его на своей

земле. Так что Андрей Боголюбский непосредственно причастен к

созиданию «небесной» московской крепости.

Кроме

того, Андрей Боголюбский - в соответствии с позд-

нейшим

московским идеалом - прославился как государь-стро-

итель. «Повесть об убиении Андрея Боголюбского»

даже

начи-

нается с похвалы по поводу его забот о зодчестве - «уподобися

царю Соломону, яко домъ Господу Богу и церковь преславну свя-

тыя Богородица Рождества посреде города камену создавъ <...>

подобна тое святая святыхъ, юже бе Соломонъ царь премудрый

создалъ, тако и сии князь благоверный Андреи и створи церковь

сию в память собе»

Уподобление владимирского

князя

царю Соломону - стро-

ителю Иерусалимского храма - тем замечательнее, что, по на-

225

Поэтика

культуры

блюдению P.O. Якобсона, московские князья (возможно, в своем

строительном пафосе) также тешились этой символической ана-

логией

. Да и «Повесть», несмотря на агиографический характер,

отмечает не только храмовое, но и светское строительство

князя.

«Князь

же Андреи бе городъ Володимерь сил

но

устроилъ, к нему

же ворота златая доспе, а

другая

серебромъ учини»

Итак,

Андрей Боголюбский - не только герой «мемората»,

имевший

отношение к началу города Москвы, не только родич

тех князей, которые создали московскую государственность.

Он

- святой (мощи страстотерпца, кстати, были обретены в

1700 г., приблизительно в то время, когда сочинялись и / или

активно

переписывались «московские повести»), по смежности

(через Владимирскую икону) и по аналогии (Успенский собор во

Владимире и Москве) манифестированный в камне центрального

столичного храма.

Сходным образом Даниил Александрович - основатель

московской

княжеской династии, и «строительная

жертва»

(в по-

вести),

и князь-святой. Культ «благоверного», как показал Шам-

бинаго,

получил распространение сравнительно поздно, в эпоху

Ивана

Грозного,

будучи

зафиксирован в «Степенной книге»,

вообще склонной к агиографическому описанию представителей

правящей

династии; в годы Смуты по повелению первого патри-

арха

Московского Иова составлены стихиры и

канон;

наконец, в

1652 г., при патриархе

Никоне,

происходит обретение мощей

что, по единодушному мнению специалистов, прямо связано с

появлением

«московского цикла».

Впрочем, «каменное» выражение культа первого московс-

кого

князя

носит специфический, так сказать, «внекремлевский»

характер. Даниил Александрович основал за пределами Кремля

монастырь в честь Даниила Столпника, где и был похоронен.

«Степенная книга» отмечает, что

«ради

смирения не изволи

въ церкви положенъ быти, но на монастыри, идеже и прочую

братию

погребаху»

Со временем, однако, могила была забыта:

«Мнозимъ же летомъ пришедшимъ, и монастырь Даниловский

оскуде <...> яко ни

следу

монастыря познаватися; токмо едина

церкви

оста во имя святого Данила Столпьника <...> Монастыря

ни

въ

слуху

не бяше, аки не бысть». И далее повествуется о

чудесах,

благодаря которым уже в пору расцвета могущества Москвы был

226

Москва

град

святого

Петра

обнаружен «небрегомый камень на

гробе»

что дало Шамбинаго

возможность констатировать «мотив оскорбления так или иначе

священного

камня»

. Как в

случае

с митрополитом Петром, образ

Даниила ассоциируется и с государственной мощью, и с истинной

«необоримостью» - небесной необоримостью святости.

Несмотря

на фантастическую манеру рассказа, та же мысль

угадывается в «сказочном» типе «московских повестей». Москву

«зачинает»

некий князь Даниил Иванович (реже в списках -

Даниил

Александрович

), «после Рюрика, короля римского(!) въ

14 колене, пришед из Великаго Новаграда в Суздаль(!)». Он уви-

дел «посреде болота островъ малъ, а на немъ поставлена хижина

мала, а живетъ в ней пустынникъ, а имя ему Букалъ. <...> И ныне

на

том месте Божиимъ повелением царской

дворъ»

В отличие

от «хронографической повести» и «новеллы», кровавых преступ-

лений

«сказке»

никто не совершает, но

будущее

великого города

все равно гарантируется чудесными обстоятельствами

«начала»

на

этот раз святостью

«хижины»

отшельника.

После

Букаловой хижины Даниил Иванович оказывается

«в

горахъ»,

где живет еще один пустынник - римлянин (!) Подон.

Подоново

обиталище князю тоже пришлось по нраву, но от градо-

строительных инициатив его удерживает пророчество: «Князе, не

подобаетъ ти зде веселитися, то есть место домъ Божий. Созижди

ту

храмъ...»

Так и вышло, что на месте Букаловой хижины

«зача-

ли» Москву, на Подоне же воздвигли храм Спаса. (Стоит отметить,

что здесь опять возникает «внекремлевская» тенденция, характер-

ная

для «данииловской» версии московского мифа.) Профанное

противопоставлено сакральному и одновременно «крепится» им.

Потому в итоге Даниил выслушивает пророчество, близкое

тому,

которое Иван Данилович в

«новелле»

получил от митрополита

Петра: «Великий княже, на семь месте созиждется

град

превеликъ

распространится царствие <...>, и в нем умножатся различных

ордъ

люди»

В вариативном пространстве «московских повестей» форму-

ла «столица - камень горний - камень дольний» значит то же, что и

«столица - строительная жертва - государственное величие».

Остается добавить, что в специфической летописной тра-

диции,

связанной со «Степенной книгой» и предшествовавшей

«московским повестям» (по наблюдениям С.К. Шамбинаго,

227

Поэтика

культуры

М.Н.

Тихомирова, М.А. Салминой

), обе формулы функциони-

руют

не как варианты («парадигматически»), но как элементы

единого целого («синтагматически»). Так, одна из летописей,

включающая рассказы об убийстве

князя,

о пророчестве митропо-

лита Петра и закладке Успенского собора, венчается сообщением

строительстве Дмитрием Донским кремлевских стен в 1367 г.

В историческом аспекте древнерусский миф столицы,

описываемый формулами «столица - камень горний - камень

дольний» / «столица - строительная жертва - государственное

величие», отличался от петербургского варианта принципиаль-

ным

отказом от уникальности и установкой на традиционность.

Не

то ценно, что при «начале Москвы» произошли знаменатель-

ные

события.

Ценно,

что такие же события происходили при

«начале»

других

великих городов. Москва - великий город в той

мере, в какой она - новый Владимир (ср. воспроизведение имени

центрального Успенского храма и наследование Владимирской

иконы),

новый Иерусалим (ср. Соломоновы аналогии)

, Рим или

Константинополь

(ср. формулу

XV-XVI

вв. «Москва - Третий

Рим»).

Если же к этому добавить

«безраздельное»

представление

Москве как храме / городе / государстве, станут совершенно

ясны

причины, в силу которых московский миф в текстах XIV-

XVI вв. выражен смутно, имплицитно.

Только в

XVII

в. как

результат

кардинального изменения

типа социума, формирования нового, «предимперского», созна-

ния,

«моды

на генеалогические и баснословные упражнения на

историческую

тему»

наступило наконец время «жанра истори-

ческой "предповести", рассказа о начале традиции (с элементами

этиологической легенды

<...>),

создаваемого в тот период, когда

впервые появляется потребность в уяснении своих "историчес-

ких" (конкретно - пространственно-временных и персонажных)

корней.

Эти тексты (и в этом их

другая

не менее важная особен-

ность) строятся как художественная (по сути дела) композиция,

опирающаяся,

в частности, на принципиальную мозаичность

источников.

Есть веские основания говорить о единой линии

развития от этих текстов до беллетризованных "исторических

повестей" второй половины

XVIII

века и

228