чувства русского народа, сформировала
православную культуру с основными ценностями,
что значительно повлияло на формирование
русского национального характера: стремление к
абсолютному добру, волю (дисциплину духа, но не
«волю к власти»), терпимость, соборность
(цельность духа). И.Ильин выявил некоторые
устойчивые архетипические характеристики для
русской культуры: монизм духа и тела (софийность,
как единство земного и божественного миров),
деятельный, активный характер русского человека,
способного мобилизовать себя в трудную минуту.
Н.Бердяев противопоставлял монизму культуры
противоречивость двух начал, дуализм русской
культуры (противоречивость национального
характера). Федотов также допускал два начала,
рассматривал культурные слои разных эпох и даже
предположил, что язычество как культурный слой
соседствует с христианской (православной)
религией, как более высшим слоем культуры. И все
они признавали религию как главный источник
культуры, православное понимание природы
духовности, иерархичность в системе ценностей
русской культуры.
Построить национальный образ культуры сложно.
А.Безансон в своем исследовании русской
культуры отмечал: «…исследование России обычно
способствует чувствительности. Ее история почти
всегда грустна и наполнена страданиями,
связанными с формой правления, то есть с
несчастьями скорее нравственного, нежели
физического характера. Конечно, человек повсюду
несчастен. Но есть страны, где несчастья не
проистекают или проистекают лишь изредка, из
политики. В России несчастье скорее
государственное, нежели частное».[3] А.Безансон
видит определенную закономерность в
возникновении одних и тех же архетипических
ситуаций в русской истории. Это прежде всего
отношения к Богу, Государю, власти (Бог-Государь
и Государь-Народ). «Символы, выражающие эти
отношения,— пишет А.Безансон,— одни и те же,
независимо от того, отвергается власть или
принимается. Принятая, она обретает форму очень
жесткого, требующего жертвенности «закона»,
который… признается основой русскости. Если же
власть отвергается, то и мятеж принимает самые
крайние формы, о которых также утверждается, что
они есть часть национальной самобытности…».[4]
В отличие от католических народов, для которых