Масловская Е.В. Традиции критической теории в современной западной социологии права
Подождите немного. Документ загружается.
Социологические исследования, № 7, Июль 2009, C. 39-47
ТРАДИЦИИ "КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ" В СОВРЕМЕННОЙ ЗАПАДНОЙ СОЦИОЛОГИИ ПРАВА
Автор: Е. В. МАСЛОВСКАЯ
МАСЛОВСКАЯ Елена Витальевна - кандидат философских наук, доцент Нижегородского
государственного университета им. Н. И. Лобачевского.
Аннотация. Основные теоретические подходы, сложившиеся в рамках критической теории,
рассматриваются как направления западной социологии права; отмечаются особенности социолого-
правовых концепций Ю. Хабермаса, М. Фуко, П. Бурдъе; подчеркивается, что традиция критической
социологии права получила развитие в "концепции юридического поля" П. Бурдъе; характеризуется
влияние междисциплинарного подхода к анализу правовых институтов на современную социологию
права.
Ключевые слова: социология права • социологическая юриспруденция • эволюция форм права •
правовые институты • "критическая теория" • "юридическое поле" • легитимность правовых норм •
социальная интеграция
В западной социальной науке проводится различие между социологической юриспруденцией как отраслью
правоведения и социологией права как разделом общей социологии. Основоположниками социологической
юриспруденции считают Р. Паунда и Е. Эрлиха, а создателями классических теорий социологии права - Э.
Дюркгейма и М. Вебера, которые считали социологию права разделом общесоциологической теории, а
право как социальный институт. Теоретические обоснования, заложенные Э. Дюркгеймом и М. Вебером,
оказали существенное влияние на формирование современных направлений западной социологии права.
Среди проблем социологии права, которые разрабатывались в трудах классиков социологической мысли и
изучаются современными исследователями в рамках общесоциологической теории, можно назвать:
историческая эволюция форм права; взаимоотношение права и других сфер социума; социальные
последствия функционирования правовых институтов; особенности юридической профессии; формы
деятельности и функции суда; социальные основания и условия независимости судебной системы;
формальные и неформальные практики в рамках правовых институтов.
Начало современного развития этого научного направления связано с деятельностью американского
социолога Т. Парсонса, который стремился объединить теории Э. Дюркгейма и М. Вебера. Общая
направленность функционализма Парсонса соответствует, скорее, взглядам Дюркгейма, но в социологии
права он опирался непосредственно на идеи Вебера, в особенности на его теорию рационализации. В 1970-е
гг. центр развития теоретической социологии права перемещается в Западную Европу;
стр. 39
на современном этапе в западной социологии права используются, с одной стороны, системная теория Н.
Лумана, а с другой, - различные версии критической теории.
Термин "критическая теория", ранее рассматривавшийся применительно к неомарксизму Франкфуртской
школы, в настоящее время получает более широкую трактовку: "Франкфуртская школа сошла со сцены
актуальных дискуссий еще в 70-е гг. А вот сама "идея" критической теории достаточно парадоксальным
образом обрела большую популярность в социальной философии и в широком спектре гуманитарного
знания в 80 - 90-х гг.... Эта "идея", фиксирующая ключевые черты особого типа теоретического опыта, ныне
востребуется уже в ином социально-культурном контексте и, соответственно, получает в нем
принципиально иное содержательное развитие" [1, с. 3].
Целый ряд теоретиков, не являющихся последователями неомарксизма, нередко характеризуются как
представители критической теории. В работах М. Фуко представлен собственный вариант критической
теории, отличный от неомарксистского подхода. Создателем своеобразного подхода в критической теории
считается также П. Бурдье [см. 2], разработавший, в частности, социально-правовую концепцию
юридического поля. Поэтому, на наш взгляд, вполне логичным представляется введение понятия
"критическая теория в социологии права".
Вместе с тем следует проводить различие между "критической теорией в социологии права" и
"критическими правовыми исследованиями" (crutical legal studies), получившими распространение в США с
конца 1970-х гг. Данное направление объединяло представителей различных научных дисциплин, но
главным образом правоведов и криминологов, отнюдь не опиравшихся на какую-либо
общесоциологическую теорию, естественно, не сложилось и какой-то целостной теории права. Но
определенное влияние на критические правовые исследования оказали марксистские идеи, что особенно
заметно было в критике, которой подвергалась либеральная доктрина права, при этом особое внимание
уделялось анализу идеологических функций права [3, р. 63 - 66]. Традиционное правоведение в основном
игнорировало особенности права как идеологии, специфику его языка, текста и нарратива, а с позиций
указанного направления именно эти аспекты выделялись ценой разрушения барьеров, которые ранее
отделяли право от других дисциплин.
Одним из ведущих представителей современной критической теории в социологии права является Ю.
Хабермас
1
. В целом социально-правовую теорию Хабермаса отличает междисциплинарный подход; среди
социологических подходов к анализу права наибольшее значение имели для него теоретические модели,
представленные в трудах М. Вебера, Э. Дюркгейма, Т. Парсонса. Анализ правовой сферы опирается также
на социологические теории общества модерна, так рассматривается проблема легитимности правовых норм
в условиях распада традиционных ценностей, служивших ранее основой социального порядка. В
традиционных обществах социальная интеграция осуществлялась благодаря нерефлексивному принятию
индивидами господствующих норм и ценностей, но в процессе модернизации традиционные основы
легитимации утрачивают силу, в связи с чем Хабермас исследует новые основания легитимности правовых
норм в современном обществе. С его точки зрения, дифференцированное, десакрализованное общество,
лишенное авторитарного консенсуса, не в состоянии достичь эффективной социальной интеграции
посредством общеразделяемых убежде-
1
К правовой проблематике Ю. Хабермас обращается уже в ранней работе "Структурные изменения
общественности", затем в наиболее фундаментальном труде "Теория коммуникативного действия"; в ряде
публикаций конца 1980-х - начала 1990-х гг. дополняет и конкретизирует основные положения своей
социально-правовой теории; в 1992 г. выходит в свет книга "Фактичность и значимость", которая сразу же
расценивается как исключительно важный вклад в философию и социологию права. Книга широко
обсуждалась социологами и правоведами Германии и других стран.
стр. 40
ний: все нормы оказываются под угрозой поглощения инструментальной рациональностью экономики и
политики, которые, как считает Хабермас, не способны предложить альтернативный источник легитимации
социального и правового порядков; социальная интеграция возможна лишь благодаря координации
индивидуализированных жизненных проектов, "картин мира" и частных интересов в рамках
коммуникативного взаимодействия. Согласно Хабермасу, в условиях посттрадиционного общества только
коммуникативное действие в повседневной социальной жизни может выступать в качестве средства
социальной интеграции. Однако консенсус, который вырабатывается в рамках жизненного мира, сам по себе
оказывается неустойчивым, по мнению Хабермаса, именно право компенсирует неустойчивость
социальной интеграции, достигнутой на основе коммуникативного взаимодействия (хотя он допускает, что
значительные сегменты социальной жизни в сложном обществе могут управляться, скорее,
инструментально, тем не менее верит в приоритет коммуникативного разума и рассматривает право в
качестве решающего механизма поддержания такого приоритета). Таким образом, в основе теории права
лежит представление о праве как о механизме достижения социальной интеграции, совокупности процедур
для реализации политического участия и подчинения власти демократическим целям [см.: 4, pp. 417, 420 -
421].
Правовая система рассматривается Хабермасом в качестве опосредующего звена между социальными
подсистемами и жизненным миром, преобразующего их послания, поскольку только посредством права
нормативные послания относительно прав и обязанностей могут циркулировать во всем обществе.
Нормативные послания правовой доктрины могут быть перенесены как в специализированные коды
социальных подсистем, так и в повседневный дискурс жизненного мира [5, р. 136], тем самым право
гарантирует, что сеть коммуникаций охватит все общество, обеспечивая его интеграцию (не случайно
Хабермас указывает на "структурные сходства" между правом и коммуникативным действием). Процесс
модернизации, подрывающий традиционные формы власти, одновременно ускоряет правовое развитие.
Абстрактные и безличные формы современного права играют центральную роль в обеспечении того типа
социальной интеграции, который соответствует требованиям модерна. Противоречивость процесса
модернизации состоит в том, что власть должна во все большей степени доказывать собственную
легитимность в глазах общественности, а граждане должны быть убеждены в признании легитимности
власти, требование всеобщего признания претензии на легитимность становится все более явным.
Сохранение и воспроизводство социального порядка сопровождаются возрастающими нормативными
ожиданиями относительно демократических принципов подотчетности власти и самоуправления.
В условиях модерна демонстрация легитимности прежде всего сфокусирована в законодательном процессе.
Степень рациональности такого процесса и его соответствие критериям коммуникативной рациональности и
определяют в конечном счете легитимность правовых норм. В этих условиях необходимы такие законы,
структура которых сочетает инструментальную эффективность правоприменения с нормативной
легитимностью. Согласно Хабермасу, в условиях общественного и мировоззренческого плюрализма
демократическая процедура, рассмотренная с точки зрения дискурса, впервые придает законодательному
процессу его силу, порождающую легитимность. При этом на легитимность могут претендовать "только те
правила, которые могли бы быть одобрены всеми возможными заинтересованными лицами как участниками
рационального дискурса" [6, с. 409]. Правовая система в целом является легитимной, если она гарантирует
равное отношение ко всем гражданам и их равное право участвовать в процессе законотворчества.
Другими словами, коммуникативные предпосылки легитимности права должны быть
институционализированы в виде политических гражданских прав.
Претензия на легитимность правовых норм предполагает политическую автономию граждан. Но роль
гражданина как политически автономного субъекта возможна, если он в достаточной мере независим на
основе равномерного обеспечения
стр. 41
частной автономии [6, с. 411]. Тем самым, частная и политическая автономии взаимно друг друга
предполагают и дополняют. Согласно Хабермасу, существует "внутренняя взаимосвязь, а не простое
случайное историческое совпадение, между правлением закона и демократией" [5, р. 137], принципы и
структуры правового государства он определяет как механизм институционализации политического
дискурса общественности. Социальная интеграция посредством права не будет восприниматься как
репрессивная, основанная лишь на угрозе принудительных санкций, если само право способно доказать
собственную легитимность в глазах граждан, обладающих во всех других отношениях разными взглядами.
В том случае, если существующие законы выражают единство частной и публичной автономии самих
граждан, эти законы могут получить достаточную степень общественного признания, чтобы служить
средством свободной от принуждения социальной интеграции.
Включение граждан в процесс обсуждения в рамках автономных сфер общественности, которое переводит
посредством процесса законодательства коммуникативную власть в административную, способно внести
позитивный вклад в уменьшение отчуждения и обеспечение социальной интеграции. Справедливо также и
обратное: право пользуется постоянным риском несогласия, чтобы побуждать к узаконенным формам
институционализированного дискурса. Право переводит артикулированное несогласие в позитивную силу,
интерпретируя его как проявление демократических прав на свободу слова и участия в процессе
формирования общественного мнения. Открытым остается вопрос, а признает ли государство (и в какой
мере обеспечивает) эти демократические права?
Согласно Хабермасу, из стремления к сохранению административной власти вытекает инструментальный
подход к праву, а сами административные средства осуществления программ социального государства ни в
коей мере не являются только средствами достижения политических или правовых целей. Вписанный в
перспективу власти, программируемый законом процесс циркуляции нормативного саморегулирования
получает противоположный смысл - "становится самопрограммируемой циркуляцией власти: управление
программирует само себя, руководя поведением электората, заранее программируя правительство и
законодательство и функционализируя судебные решения" [7, с. 49]. Хабермас различает власть,
рождающуюся в процессе коммуникации, и административно применяемую власть. Он рассматривает два
противоположных процесса: "с одной стороны, коммуникативное формирование легитимной власти,
которое рождается в свободном от всякой репрессивности процессе коммуникаций политической
общественности, а с другой - такое обеспечение легитимности через политическую систему, с помощью
которой административная власть пытается управлять политическими коммуникациями" [7, с. 50].
Результат взаимодействия этих процессов, очевидно, различается в тех или иных обществах. В современных
развитых обществах, в перспективе социальной эмансипации необходим новый баланс силы в области
общественной интеграции. И Хабермас предлагает проект, в соответствии с которым результатом будет
постепенно улучшаемая институционализация процедуры формирования коллективной воли и защита
жизненного мира от давления экономических и политических структур [7, с. 69 - 77]. При этом функцией
утопического образа "полностью рационализированного жизненного мира" является то, что он задает
нормативный стандарт критики наличного положения дел, а также и нормативную перспективу для
изменения существующего порядка [см.: 8, с. 188; 9, р. 206].
Идеи Хабермаса получили различные оценки в социологической и правовой литературе, отношение
исследователей, как правило, определялось их восприятием его общей социальной теории. С одной стороны,
высказывалась точка зрения, что работа Хабермаса "Фактичность и значимость" поставила ее автора в один
ряд с двумя величайшими теоретиками права в немецкой философской и социальной мысли - Гегелем и
Вебером [10, с. 21], с другой - Хабермаса нередко критиковали за чрезмерно абстрактный уровень его
правовой теории. Так, по мнению Дж. Саймона, рассмотрение права как универсальной практики "не
опирается на анализ каких-либо специфиче-
стр. 42
ских институтов и определенных исторических конфликтов" [4, р. 426]; отмечалось также, что уделяется
недостаточное внимание существующим в современном обществе отношениям к власти [11, с. 130].
М. Фуко, в отличие от Хабермаса, сосредотачивает внимание на власти, тогда как роль права в его
концепции остается весьма неопределенной. Особый интерес для социологии права представляет работа
Фуко "Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы", в которой формирование системы пенитенциарных
учреждений в странах Западной Европы рассматривается сквозь призму специфических технологий власти,
проявляющихся в социальных практиках. Социологический подход к изучению эволюции пенитенциарной
системы, по Фуко, предполагает анализ генеалогии "конкретных уголовно-исполнительных систем" как
социальных явлений, которые не могут быть объяснены ни одной лишь юридической структурой общества,
ни его фундаментальным этическим выбором [см.: 12, р. 37 - 38]. Следует отметить, что анализ правовых
институтов не занимает центрального места в трудах Фуко. С его точки зрения, механизмы социального
контроля пронизывают все общество, не сосредотачиваясь лишь в органах государственной власти и
правовых учреждениях; правовые институты выступают как один из элементов более широкой системы
социального контроля, включающей также образовательные, медицинские и другие учреждения. Так,
характеризуя развитие судебной системы в странах Европы с начала XIX в., Фуко подчеркивает, что
деятельность суда во все большей степени дополняется внесудебными элементами
2
.
Наибольшее внимание Фуко уделяет исследованию механизмов дисциплинарной власти, характерной, как
он считает, для современного общества; ее сфера действия неуклонно расширялась с конца XVIII в.,
получив распространение в школах, больницах, на фабриках, в тюрьмах. Эта форма власти, основанная на
постоянном надзоре за подчиненными ей индивидами, позволяет добиться всестороннего контроля за их
поведением. В соответствии с концепцией Фуко, традиционную роль правовых институтов в регулировании
общественной жизни, таким образом начинают во все большей степени исполнять дисциплинарные
механизмы. Фуко характеризует исторические условия, в которых происходило расширение сферы действия
дисциплинарной власти: "С одной стороны - сильный демографический скачок в XVIII веке; возрастание
текучего народонаселения... Другой стороной сложившейся ситуации был рост производственного аппарата,
который все более увеличивается и усложняется; он становится также все более дорогостоящим, а потому
возникает проблема увеличения его рентабельности. Развитие дисциплинарных методов соответствует этим
двум процессам..." [цит. по: 12, p. 320]. В такой ситуации традиционные механизмы социального контроля,
включая право, с точки зрения Фуко, оказывались неэффективными, требовались иные методы контроля за
массами населения, в качестве таковых и выступают дисциплинарные технологии.
Фуко нередко противопоставляет механизмы дисциплинарной власти и правовые отношения, подчеркивая,
что дисциплинарная власть не является непосредственным продолжением юридическо-политических
структур общества. "Исторически сложилось так, что процесс, приведший в XVIII веке к политическому
господству класса буржуазии, прикрывался установлением ясной, кодифицированной и формально
эгалитарной юридической структуры, которая стала возможной благодаря созданию режима
парламентского, представительного типа. Но развитие и распространение дис-
2
"Во всей судебной процедуре и приведении приговора в исполнение участвует множество
вспомогательных инстанций. Вокруг основного разбора дела в суде и вынесения судебного решения
множатся мелкие органы правосудия и "параллельные" судьи: специалисты в области психиатрии и
психологии, магистраты, следящие за исполнением наказаний, воспитатели; чиновники тюремной
администрации дробят законную власть наказывать". Согласно Фуко, судебный приговор становится не
просто правовым решением, но "содержит в себе оценку нормальности и техническое предписание о
возможности нормализации" [цит. по: 12, р. 32].
стр. 43
циплинарных устройств стало обратной, темной стороной этих процессов. Общая юридическая форма,
гарантировавшая систему в принципе равных прав, поддерживалась этими мелкими повседневными
физическими механизмами, всеми теми системами микровласти, в сущности не эгалитарными и
асимметричными, которые и есть дисциплины" [цит. по: 12, с. 325]. С точки зрения Фуко, правовые
принципы действуют на поверхности социальной жизни, тогда как ее скрытые основы образует
дисциплинарная власть. Дисциплинарные механизмы проявляются "в глубине юридических структур
общества, заставляя действенные механизмы власти функционировать в противоположность обретенной ею
формальной структуре" [цит. по: 12, p. 326].
В конечном итоге Фуко рассматривает дисциплину как своего рода контрправо: "Какой бы регулярной и
институциональной ни была дисциплина, по своему механизму она является "контрправом". И хотя
всеобщий юридический характер современного общества, казалось бы, устанавливает границы отправлению
власти, его повсеместный паноптизм позволяет функционировать, на изнаночной стороне права, огромному
и одновременно мельчайшему механизму, который поддерживает, усиливает, умножает асимметрию власти
и делает бесполезными границы, очерчиваемые правом" [цит. по: 12, p. 327].
Идеи Фуко в западной теоретической социологии повлияли на исследования в области социологии права в
80 - 90-е гг. [13]. С одной стороны, критики концепции Фуко указывали, что он не дает последовательного
объяснения возможностей сохранения социального порядка, роль культуры и политики сведена к
непосредственному применению силы, а социальная жизнь - к осуществлению власти "над телами"; отрицая
роль интерсубъективности в сохранении социальной интеграции, Фуко оказывается не в состоянии
объяснить, каким образом отдельные столкновения и конфронтации создают сеть отношений власти, а тем
более формирование социального порядка; утверждалось, что концепция власти Фуко затрудняет
понимание взаимоотношений между отдельным индивидом и социальным порядком. Но, с другой стороны,
концепция Фуко рассматривалась как критическое социолого-историческое исследование микрофизики
власти - ее действий на "капиллярном" уровне, то есть в точках ее непосредственного применения, а не в
центре легитимации; положительно оценивался рядом социологов призыв Фуко исследовать "позитивность"
власти, ее продуктивность в общественной жизни, а не отождествление власти исключительно с
репрессивными функциями; не менее важным считалось и то, что Фуко рассматривал власть и
сопротивление ей как подразумевающие друг друга [4, p. 421 - 423].
В западной социологии нередко проводилось сопоставление теорий Фуко и Хабермаса. Например, с точки
зрения Б. Фливберга, Хабермас выступает как "философ морали, основанной на консенсусе", а Фуко - как
"философ реальной истории, излагаемой в терминах конфликта и власти" [10, с. 127]; отмечалось, что
дискуссии, которые вели между собой Хабермас и Фуко, а также их последователи, оказали стимулирующее
воздействие на развитие социально-правовой теории. Несмотря на очевидные различия между концепциями
Хабермаса и Фуко, они могут рассматриваться как в какой-то степени взаимодополняющие [4, р. 427 - 428].
В работах Фуко содержится немало рекомендаций, как исследовать те социальные практики, к которым
неизменно проявляют интерес представители юридического поля. Однако вполне закономерно, что юристы
стремились дистанцироваться от Фуко, коль скоро он отвергал правовые нормы и моральные принципы как
инструменты сохранения социального порядка, подчеркивая лишь значение на микроуровне принуждения в
обеспечении социальной стабильности. Предложенное Хабермасом представление о праве как механизме
перевода коммуникативной власти в инструментальную, напротив, способствовало выделению особой роли
юристов как социально-профессиональной группы в реформировании социетальной системы и было
чрезвычайно благосклонно ими воспринято; в целом теории Хабермаса и Фуко в значительной степени
различаются по своему отношению к реформированию существующего социального порядка.
стр. 44
Одним из наиболее ярких представителей критического подхода в западной социологии последней четверти
XX в. выступает Пьер Бурдье. В целом концепция Бурдье рассматривается как одна из ведущих парадигм
современной французской социологии, однако анализ правовой сферы, осуществленный Бурдье, не сразу
получил столь же широкое признание за пределами Франции, как некоторые другие его исследования. Хотя
работа Бурдье "Власть права: основы социологии юридического поля" (опубликована в 1986 г. и уже в
следующем году переведена на английский язык [14]) не сразу вызвала интерес в англо-американской
социологии. Но к концу 90-х гг. концепция юридического поля Бурдье расценивалась как одно из основных
теоретических направлений в современной социологии права [3, p. 54 - 56].
Бурдье анализирует формирование юридического поля в широком социальном контексте; не ограничиваясь
исследованием современного состояния юридического поля, он прослеживает процесс его исторического
развития. Рассматривая эволюцию институтов государственной власти на примере стран западной Европы,
отмечает, что государство "претендует на монополию легитимного использования физического и
символического насилия на определенной территории" [15, с. 133 - 134]. Согласно Бурдье, государство
сосредотачивает в своих руках различные виды капитала: средства физического принуждения,
экономический, культурный, символический капитал. "Концентрация вооруженных сил и финансовых
ресурсов, необходимых для их содержания, сопровождается концентрацией символического капитала
признания легитимности" [15, с. 139]. Поскольку символическая власть не может осуществляться без
согласия тех, кто ей подчинен, одной из важнейших задач деятельности юристов выступает обеспечение
такого согласия. "Представляя собой высшую форму легитимного дискурса, право может быть действенно
лишь в той мере, в какой ему удается получить признание; иначе говоря - при том условии, что остается в
тени большая или меньшая часть произвола, лежащего в основе его функционирования" [см.: 16, p. 110 -
111]. Бурдье выделяет юридический капитал как особую разновидность символического капитала - его
объективированную, кодифицированную форму, подчеркивая, что процесс концентрации юридического
капитала следует собственной логике, результатом чего является становление относительно автономного
юридического поля, в рамках которого организуется и иерархизируется юридический корпус как
чиновничье сословие. Взаимосвязь формирования сословия юристов и юридико-административных
структур, являющихся составными частями государства, исследовалась в социологии права еще в работах
М. Вебера. Бурдье сосредотачивает внимание на совокупности объективных отношений, возникающих
между юридическим полем и полем власти, а через них - всем социальным полем: "Именно внутри этого
универсума отношений определяются средства, цели и специфические следствия юридической
деятельности" [16, p. 108].
Критическому анализу Бурдье подвергает стратегии юристов, принимающих за абсолютную норму своей
практики своего рода "пакт о ненападении", заключаемый между юристами и государством, который и
служит скрытым основанием юридической профессии. Профессия, интегрированная в иерархическую
структуру и сплоченная консенсусом относительно своего предназначения, является внутренне
дифференцированной.
Согласно Бурдье, юридическое поле представляет собой арену борьбы за монополию на толкование закона;
эта борьба ведется между агентами, обладающими профессиональной компетентностью, которая
заключается в общественно признанной способности интерпретировать свод текстов, закрепляющих
легитимное видение социального мира; конкуренция между обладателями различных видов юридического
капитала, вкладывающими в свои толкования очень разные интересы и мировоззрения, содействует
процессу рационализации в двойном смысле - Фрейда и Вебера, кроме того, эта конкуренция помогает
обосновать социальный разрыв между "профессионалами" и "профанами" и способствует постоянному
увеличению расхождений между ними, наконец, она создает видимость абсолютной независимости системы
юридиче-
стр. 45
ских норм от соотношения сил, которые она санкционирует и узаконивает. Тем не менее организация
разделения труда символического доминирования предполагает не только соперничество между
интерпретаторами, но и функциональную динамическую комплементарность.
Принцип функциональной динамической комплементарности является базовым в процессе конструирования
и поддержания юристами публичного образа единой группы специалистов, разделяющих общие ценности и
убеждения. Юридическая работа как таковая, заключающаяся в универсализации представлений о норме, по
отношению к которым все другие практики будут казаться девиантными, способствует внушению
"профанам" основ профессиональной идеологии, т.е. веры в нейтральность и автономию права. Бурдье
подчеркивает, что формирование юридического поля с необходимостью предполагает установление
границы между носителями юридического капитала и непрофессионалами. Последние могут выступать
лишь клиентами специалистов, обладающих необходимой компетентностью, которая позволяет установить
монополию профессионалов на производство и коммерциализацию той особой категории товаров, какой
являются юридические услуги. Компетентность как специфическая власть профессионалов позволяет
контролировать доступ в юридическое поле, переопределяя социальную реальность, конструируя
конфликты, предлагая оценку шансов на успех и последствий выбора той или иной тактики поведения. В
целом, специфическая власть профессионалов заключается в способности "манипулировать юридическими
нуждами, создавая их, в некоторых случаях усиливая, либо сводя на нет -в других"; при конструировании
конфликтов ими движут специфические интересы как представителей юридической профессии, финансовые
интересы, но также их этические или политические диспозиции, то есть принцип социальной близости с
клиентами [16, p. 98].
Процесс развития юридического поля происходит в условиях конфликта между стремлением к расширению
рынка юридических услуг и увеличением автономии, то есть разрыва между "профанами" и
"профессионалами". Усилия по увеличению спроса на юридические услуги осуществляются по самым
разным направлениям - от рекламы до правозащитных организаций и включения в юридическую систему
областей практики, ранее входивших в сферу компетенции доюридических форм разрешения конфликтов.
Жертвами этого процесса стали и примирительные конфликтные комиссии, и третейские суды, и комиссии
по разрешению трудовых споров, результатом является смещение границ между "профанами" и
"непрофессионалами". С одной стороны, в среде профессионалов, подчиняющихся логике конкуренции
внутри поля, происходит усиление наукообразности с целью сохранения монополии на легитимную
интерпретацию законов. С другой, - в среде профанов возрастает стремление все чаще основываться на
юридических аргументах и пользоваться услугами если не адвокатов, то хотя бы полупрофессиональных
посредников. Последние в свою очередь также озабочены приданием своим выступлениям большей
техничности, авторитетности и подчеркиванием нейтральности своей позиции.
Бурдье отмечает сходство в социальном положении и взглядах обладателей юридического капитала и
носителей политической и экономической власти: "не слишком велика доля вероятности того, что выбор,
который должны поминутно осуществлять специалисты права между различными интересами, ценностями
и мировоззрениями, окажется не в пользу власть имущих, поскольку этнос юридических агентов, лежащий в
его основе, и имманентная логика юридических текстов, цитируемых с целью его обоснования и
подкрепления, согласуются с интересами, ценностями и мировоззрением доминирующих групп" [см.: 16, p.
109].
Французский социолог не разделяет характерной для последователей марксизма уверенности в том, что в
условиях капиталистического общества вся правовая система действует в интересах правящего класса,
однако обращает внимание на близость высшего слоя судебной иерархии к экономически и политически
господствующим группам, указывает на близость к правящему классу судейского корпуса. Вместе с тем
стр. 46
юристы, основными клиентами которых являются представители низших слоев, не имеют значительного
влияния в рамках юридического поля, что подтверждается результатами эмпирических исследований [17, p.
185 - 187]. С точки зрения Бурдье, правовая система не является полностью автономной: юридическое поле
обладает меньшей автономией, чем, например, поле науки, то есть внешние изменения непосредственно
отражаются в юридическом поле, а внутренние конфликты этого поля в большей степени определяются
влиянием внешних сил. В действительности структурные границы эффективности юридического действия
"зависят от того, чему принадлежит приоритет: "власти закона" (the rule of law) или "бюрократическому
регламентированию"" [16, p. 86].
Концепция юридического поля Бурдье оказала значительное влияние на развитие французской социологии
права в 80 - 90-е гг., где складывалось новое теоретическое направление в социально-правовых
исследованиях, опиравшееся на его идеи [18, с. 269]. Хотя идеи Бурдье в целом достаточно подробно
обсуждались в работах отечественных исследователей, его вклад в развитие социологии права лишь
сравнительно недавно получил отражение в российской социологической литературе [19, с. 14 - 18].
Следует подчеркнуть, что концепция юридического поля применима и для исследования правовых
институтов российского общества.
"Критическая теория" обладает значительным потенциалом для анализа правовой сферы. Заметное
воздействие на некоторые новейшие исследования в области социологии права оказали идеи М. Фуко и Ю.
Хабермаса, которые отличает междисциплинарный подход к изучению правовых институтов. Если для
Хабермаса, в особенности, характерна ориентация на теоретический синтез различных направлений
социологии и философии, то традиция критической социологии получила развитие в работах П. Бурдье,
который в исследованиях правовой сферы опирался на общесоциологическую теорию, рассматривая как
внутреннюю логику развития права, так и воздействие на юридическое поле других полей, в особенности
экономики и политики. Исследование Бурдье юридического поля наглядно демонстрирует возможности
социологического анализа правовых институтов.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Фуре В. Н. Контуры современной критической теории. Минск, 2002.
2. Wacquant L. Pierre Bourdieu // R. Stones (ed). Key sociological thinkers. L., 1998.
3. Anleu S. Law and social change. L., 2000.
4. Simon J. Between power and knowledge: Habermas, Foucault and the future of legal studies // R. Cotterrell (ed).
Sociological perspectives on law. Aldershot, 2001. Vol. 1.
5. Habermas J. Postscript to Between Facts and Norms // M. Deflem (ed). Habermas, modernity and law. L., 1996.
6. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб., 2001.
7. Хабермас Ю. Демократия, разум, нравственность. М., 1995; Денежкин А. "Фактичность и значимость" Ю.
Хабермаса: новые исследования по теории права и демократического правового государства // Хабермас Ю.
Демократия, разум, нравственность. М., 1995.
8. Фуре В. Н. Философия незавершенного модерна Ю. Хабермаса. Минск, 2000.
9. Rasmussen D. How is valid law possible? // M. Deflem (ed). Habermas, modernity and law. L., 1996.
10. Фливберг Б. Хабермас и Фуко - теоретики гражданского общества // Социол. исслед. 2000. N 2.
11. Фуко М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М., 1999.
12. Hunt A., Wickham G. Foucault and law: Towards a sociology of law as governance. L., 1994.
13. Bourdieu P. The force of law: Toward a sociology of the juridical field // The Hastings Law Journal. 1987. Vol.
38. N 4.
14. Бурдье П. Дух государства: генезис и структура бюрократического поля // Поэтика и политика (сборник
статей). СПб., 1999.
15. Бурдье П. Власть права: основы социологии юридического поля // Бурдье П. Социальное пространство:
поля и практики. СПб., 2005.
16. Cotterrell R. The sociology of law: An introduction. 2 edition. L., 1992.
17. Noreau P., Arnaud A.-J. The sociology of law in France: Trends and paradigms // Journal of Law and Society.
1998. Vol. 25. N 2.
18. Масловская Е. В., Масловский М. В. Социологические теории права // Социологический журнал. 2005. N
1.
19. Масловская Е. В. Трансформации юридического поля в СССР и постсоветской России // Личность.
Культура. Общество. 2007. Т. 9. Вып. 2 (36).
стр. 47