Марков Б.В. Человек, государство и Бог в философии Ницше
Подождите немного. Документ загружается.
вали Бога или героя, а тот, кто восхвалял их, унижал самого
себя. Даже царь Иван Грозный, известный как ужасный
деспот, в своих посланиях характеризует себя как самого
никудышного человека. Наоборот, древние использовали
язык исключительно эгоистически и восхваляли если не
самих себя, то свой род. Поэт не отделял себя от героев, а
находился с ними рядом.
Этот подход сохраняется и в евангелиях. С коммуника
тивной точки зрения христианство является весьма не
обычным. В его основе лежит послание невидимого, транс
цендентного Бога, которое противоречит всему тому, что
знает человек из собственного опыта. Послание Бога резко
отличается от научных сообщений, которые можно прове
рить фактами, а также от приказов, которые отдаются зем
ной властью, если она сильна, авторитетна и может нака
зать ослушников. Император видим, и его власть ощутима.
Бога же не видел никто. Тем не менее он находит путь к ду
шам людей и отправляет с посланием к ним своего собст
венного сына, который обречен стать жертвой земной вла
сти.
В чем смысл евангелизации христианства? Что такое
Евангелие и почему их не одно, а четыре, почему недоста
точно было четко и ясно изложить послание Бога, как это
сделано в Коране? Наконец, кого славят евангелия: Бога,
его Сына или самих евангелистов, учеников Христа? Дума
ется, что ответы на эти вопросы следует искать в особенно
стях устройства раннефеодальной медиаимперии. При
глашение Бога стать членами его Царства направлено к той
или иной этнической коммуне. Это обстоятельство пре
восходно видно на примере развития ранней отечествен
ной религиозной литературы. Основной пафос Поучения
Владимира Мономаха или Сказания о Борисе и Глебе со
стоит в том, чтобы объединить разрозненные княжества и
враждующих друг с другом князей в единое русское царст
во. Борис и Глеб становятся не просто святыми, жителями
Божьего Царства, а нашими боевыми символами, защит
никами Руси.
«Сказание о Борисе и Глебе» является жизнеописанием
первых русских святых. Обычно обращают внимание на то,
554
что главной причиной возведения сыновей Владимира в
ранг святых является соблюдение ими закона старшинст
ва. Действительно, «Сказание» значительно отличается от
жизнеописаний последующих канонизированных святых.
Оно представляет собой вполне светскую историю брато
убийства ради захвата власти. Мрачные времена между
усобных войн, неприкрытая жажда богатства и власти. От
описания судьбы многочисленных жен Владимира охваты
вает ужас. В этот ряд насилий вполне закономерно вписы
вается и история убийства двух сыновей Владимира от же
ныболгарки старшим его сыном от другой жены, грече
ской монахини, которую расстриг брат Владимира Яро
полк, а Владимир, убив Ярополка, овладел его беременной
женой. Сказитель, естественно, полагает, что от такой свя
зи ничего хорошего не получилось, и окаянный Святополк
оказался настоящим исчадием ада. Когда отец умер, Свя
тополк замыслил убить братьевконкурентов, чтобы захва
тить княжеский престол в Киеве. Не совсем ясно, почему
он убил младших Бориса и Глеба, а не старших братьев Вы
шеслава и Изяслава. Правда, если разобраться, Святополк
не был родным сыном Владимира и не любил его. Зато Бо
рис и Глеб были любимцами отца, который воспитывал их
как своих преемников по собиранию земли русской.
Именно Борис был отправлен в поход против печенегов,
которые пошли ратью на Русь.
Почему эта история стала первым «русским евангели
ем», т. е. таким новым религиозным дискурсом, появление
которого означало органичное восприятие христианства?
Дело в том, что христианская история была рассказана на
общепонятном национальном языке и способствовала еди
нению народа. Она была хвалебным гимном становящего
ся сильного этноса и описывала его настоящих духовных
вождей. Святополк обманом овладел властью, но добром
это не кончилось. Именно кроткие, признающие закон
старшинства и невинно убиенные братья Борис и Глеб ста
ли образцом подражания для остальных. Наоборот, окаян
ный Святополк в конце концов был разбит Ярославом, об
ратился в бегство и скончался гдето между Чехией и Поль
шей. Так, заключает сказитель, Святополк потерял обе
555
жизни, здесь на земле он лишился княжения, а там не
только не получил Царства Небесного, но мукам и огню
был предан.
Итак, главным в этой истории является создание «на
циональной идеи», которая объединила русских, способст
вовала росту их национального самосознания и связала об
щехристианскую мораль с государственными добродете
лями русских людей. Страдания во имя процветания рус
ской земли — вот что глорифицирует «Сказание». Защит
ники ее будут щедро вознаграждены Богом, им уготована
вечная жизнь. Очевидно, что кроткие христолюбивые Бо
рис и Глеб после своей физической смерти стали посред
никами, защищающими добрых христиан. Они заменили
языческих богов, но в отличие от трансцендентного Бога
были своими, русскими, святыми. Их культ вполне объяс
ним с точки зрения задачи самосохранения русского этно
са. Именно соединение христианства с этой национальной
задачей и достигается в первом религиозном тексте, кон
ституирующем собственных святых.
Любопытно то, что сказитель еще не знает, как назвать
Бориса и Глеба. Он не решается наречь их ангелами, хотя
они являются защитниками всех скорбящих, и называет их
цесарями или князьями, которые превзошли смирением
даже самых простых людей. В заключение автор «Сказа
ния» раскрывает с полной откровенностью причины гло
рификации Бориса и Глеба. Он пишет: «Воистину вы цеса
ри цесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защи
той князь наши всех противников побеждают вашей помо
щью. Вы наше оружие, земли Русской защита и опора,
мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и
дьявольские козни на земле попираем. Воистину и без со
мнений могу сказать: вы небесные люди и земные ангелы,
столпы и опора земли нашей… О блаженные страстотерп
цы Христовы, не забывайте отечества, где прожили свою
земную жизнь, никогда не оставляйте его… Вам дана бла
годать, молитесь за нас!»
57
Смысл этой этнонарциссической операции состоит в
том, что с ее помощью русские люди выходят на широкий
простор истории и равняются на деяния греков и римлян.
556
Дальнейший рубеж и пункт прибытия «Москва — третий
Рим». Таким образом, русская версия евангелия имеет важ
ный политический смысл. Следует подчеркнуть, что эта
идеология обретает поэтическую и евангелическую форму
одновременно. Поэтика империи и Божьего Царства слита
в них воедино. Даже сегодня эти тексты оказывают на чи
тателей магнетическое воздействие. Летописец славит од
новременно Бога, князя и народ, пребывающих в трога
тельном единстве. При этом песнопевецлетописец отож
дествляет себя с объектом воспевания. Сам язык понима
ется как инструмент славословия. Отсюда стремление сде
лать его все более изысканным и напевным.
Христианизация сталкивается с одной трудностью, ко
торая лучше всего проявляется, например, в «Житии про
топопа Аввакума». Древнеславянский язык содержал про
стонародные грубые идиомы, не соответствующие задаче
мелодического воспевания Бога. Во всяком случае, эта же
проблема решалась при переводе Священных текстов на
древнеславянский язык. К сожалению, на Руси были чу
жие переводчики, да и сама письменность создавалась
иноземцами. Но к счастью, древнерусские летописцы на
шли мужество и силу соединить евангелические и народ
ноэпические мелодии. В сказаниях о земле русской бы
линный эпос соединяется с христианскими идеями, и по
своему значению это сравнимо с лютеровским переводом
Библии.
Судьба евангелий эпохи Просвещения. Наступила эпоха
ученых и сложилась новая евангелическая традиция, кото
рая в конце концов привела к научному подходу к религии.
Ницше усмотрел в этом окончательный крах христианства.
Сначала моралисты направили религию против жизни. За
тем теологи превратили Бога в абстракцию, которая уже не
согревала души людей, наконец ученые и философы вос
стали против примитивной веры и, поставив вопрос об ис
тине, окончательно опровергли веру. Розеншток Хюсси в
книге «Язык рода человеческого» указал на несостоятель
ность «научной критики» религии, которая опирается на
сбор исторического материала, на факты, а также на «кри
557
тику идеологии» как метод социальных наук. Они предста
вили Иисуса Христа как реальную личность, появившуюся
на свет около 3 г. до н. э. и казненную на кресте приблизи
тельно в 30 г. Этот еврейский юноша проповедовал своим
ученикам, которые записали его проповеди в виде еванге
лий. Не все из них принадлежат непосредственным учени
кам. Например, таинственный писатель по имени Иоанн,
претендовавший на статус «любимого ученика», жил через
столетие после смерти Учителя.
Исторические и филологические исследования, господ
ствующие в большинстве современных университетов, не
должны подменять ни философских, ни теологических
подходов. Здесь важно выявить статус философии религии.
Возможно, сегодня она должна стать деконструкцией ба
зисных религиозных понятий. Религиозные понятия вовсе
не безопасны, особенно во время расцвета фундаментализ
ма. Когда «Бог умер», философ может защищать религию.
Но в принципе ему следует дистанцироваться от «живой
веры», ибо теология и фанатизм, каждый посвоему, при
водят к кризису религии. У одних Бог оказывается грозным
судией, у других он превращается во все более абстрактную
сущность. Но в чем состоит деконструкция базисных рели
гиозных понятий? Пожалуй, лучше других ее осуществил
Ницше, хотя на исправление и прежде всего на улучшение
евангелий претендовали просветители, убиравшие не впол
не гуманные места и акцентировавшие рациональный и
моральный смысл Христовых заповедей.
Вопрос о том, почему канонизированы именно четыре
евангелия, не больше и не меньше, обсуждался давно. Еще
тысяча лет назад высказывалась идея дополнить их число в
соответствии с пятью человеческими чувствами. Но на
стоящая ревизия евангелий началась в эпоху Реформации
и Просвещения, при переводе Библии на национальные
языки. Французы, немцы, американцы и позже русские
использовали язык восхваления Бога для восхваления де
мократии, свободы и прав человека и гражданина. Неза
метно договор с Богом был переписан и подменен. Он при
обрел более рациональный вид, а также стал удовлетворять
экономическим, юридическим и моральным нормам бур
558
жуазного общества. Отчасти это проявилось и у Лютера,
учение которого в отличие от католицизма, опиравшегося
на идею долга, который необходимо вернуть, можно на
звать кредитной системой. В соответствии с принципами
двойной бухгалтерии каждый верующий сам подсчитывал
свои долги перед Богом. Лучше всего это видно на примере
Евангелия Джефферсона.
Проблема исправления и улучшения Евангелия состоя
ла в том, чтобы вместе с восславлением коллектива возвы
сился и индивид. За эту задачу взялся, например, не кто
иной, как сам Т. Джефферсон — президент США и редак
тор американской Декларации о независимости. Очевид
но, что он взялся за редактуру Евангелия с вполне опреде
ленной прагматической целью вмонтировать американцев
в семью «всемирных народов». США — это не только про
дукт независимости и борьбы против господства британ
ской короны, но и самостоятельное органическое образо
вание. Естественно, что христианское послание было ис
пользовано для прославления Америки. Джефферсон в
годы своего президентства нашел время для сравнения
греческой, латинской, французской и английской версий
перевода Евангелия и составления на их основе текста, на
званного «Жизнь и мораль Иисуса из Назарета» и извест
ного как «Библия Джефферсона». Критерии редактирова
ния Библии определялись попыткой соединить христиан
ский монотеизм с идеями Просвещения. Тот, кто воспитан
на идеях французской и американской революций, не мо
жет пользоваться библейским языком. Но Джефферсон,
утонченный представитель Просвещения, вынужден был
прибегнуть к риторике исторических евангелий. Язык ста
рой Библии использовался им для глорификации самого
себя как гражданина и гуманиста. Для этого не было более
убедительных аргументов, чем использование образа гос
служащего, отрывающего время для сравнения 6 списков
евангелий и составления собственной приватной книги,
своеобразного «силлабуса». Смесь сентиментальности и
рациональности проявляется в самопрезентации редакто
ра как куратора, отделяющего чистый текст от историче
ских наслоений. С наивностью человека эпохи Просвеще
559
ния Джефферсон отделяет то, что должен был говорить
Христос, от того, что он, по словам своих непросвещенных
учеников, сказал. Не удивительно, что реконструирован
ный Христос представляет собой носителя евроамерикан
ского просвещения. От заповедей остался один моральный
кодекс, уместившийся на 64 страницах. Джефферсон пи
сал о том, что стремился отделять золото от шлаков и среди
многих приписываемых Христу изречений отобрал лишь
те, которые не являются непонятными, абсурдными, не
соответствующими действительности. И всетаки главное
для Джефферсона не реконструкция реального, рацио
нального, исторически существовавшего Иисуса, а утвер
ждение новой морали, соответствующей эпохе Просвеще
ния.
Аналогичным образом действовал Л. Н. Толстой, искав
ший особый русский путь слияния религии и просвеще
ния. В небольшой статье «Как читать Евангелие и в чем его
сущность?» (1896) он писал: «Я читал евангелия и нашел в
них вполне доступную истину… Для того чтобы понять вся
кую книгу, необходимо выделить из нее все вполне понят
ное от непонятного и запутанного, и из этого выделенного
понятного составить себе понятие о смысле и духе всей
книги, и тогда на основании вполне понятного выяснить
для себя места не вполне понятные и запутанные». Тол
стой, разочаровавшись во всех толкованиях религии, в
конце концов сам берет на себя исполнение функции по
сыльного. Подобно Августину, он описывает свою жизнь:
до 50 жил ни о чем, кроме удовольствий, не думая, а затем
перед лицом болезни и смерти впал в отчаяние. Толстой
стал читать евангелия и выделять в них то, что соответство
вало требованиям его разума и сердца. Он постиг даже не
откровения Христа, а то, что совпадает с мнением лучших
представителей человеческого рода: Моисея, Исайи, Кон
фуция, древних греков, Будды, Сократа, Паскаля, Спино
зы, Фихте, Фейербаха. Ответ на вопрос о смысле жизни,
даваемый ими и найденный самостоятельно, Толстой хо
чет передать людям. Он пишет: «…побуждает меня к тому,
что я делаю, не корысть, не слава, не мирские соображе
ния, а только страх не исполнить того, чего от меня хочет
560
Тот, Кто послал меня в этот мир, к Которому я каждый час
жду своего возвращения»
58
. Толстой писал о «вечном нача
ле истины и добра», которое проходит через него. Он видел
необходимость создания нового вероучения, соответст
вующего духу просвещения. Прежде всего, Толстой при
знает человека духовным существом, желающим блага не
только себе, но и всем другим существам. Бог, полагает
Толстой, проявляется в разумном человеке желанием блага
всему существующему. Это и есть любовь. Она раскрывает
ся в таких рациональных актах, как наблюдение, предание,
и размышление.
Современность признает лишь классиков, и не признает
евангелия. Цитирование классиков похоже на ренту. Искуп
ление же есть возвращение кредита. Просвещение — это
такая языковая игра, которая делает ставку на когнитив
ную победу. Последняя увеличивает счет в банке, в то вре
мя как вера, связанная с покаянием, не дает прибыли. Не
удивительно, что в джефферсоновской Библии и в тол
стовском Евангелии не нашлось места Апокалипсису. Бо
лее того, Просвещение превратило легенду в новеллу, а
Христа в литературного героя. Хвалебная речь стала под
цензурной и допускалась лишь относительно «политкор
ректных» личностей, которые ведут себя рационально.
С научной точки зрения апелляция к сверхчувственному
миру считалась недопустимой. Поэтому Христос превра
тился в реального человека, который мужественно боролся
с предрассудками своей эпохи и был казнен представите
лями церковной и светской власти, видевшими в нем угро
зу собственному существованию.
Вместе с тем современный культ героев наталкивается
на ту трудность, что их воспевание определяется критерия
ми научной рациональности, которые и являются крите
риями политкорректности. Необходимо постоянно иметь
в виду побочные последствия славословия и постоянно
учитывать угол отклонения самовозвышения. Главное пра
вило состоит в том, что все славословия должны оставаться
онтологически корректными и не предпринимать интер
венций из сверхчувственного мира в реальный. Игровое
пространство славословия существенно сузилось; культур
561
ная стратегия косвенного самовозвеличивания заставляла
инвестора повышать расходы при снижении нарциссиче
ского дохода. Это положение дел суммирует тезис гуманиз
ма, как он звучит в современной этике: всем говорящим
рекомендуется возвращение к самоаффирмации, которая
отличается от опустошающей депрессии весьма малой
сплоченностью. Из этого затруднительного положения на
ходит выход только массовая культура ХХ столетия, ибо в
ней самовосхваление выдающихся деяний и прочих дости
жений руководствуется высокими критериями чуда, пред
ставления которого на сцене так ждет наше примитивное
чувство, ищущее выход в бурных аплодисментах. Джеф
ферсон еще не дождался такого бурного изъявления чувств
со стороны публики. Ему пришлось связывать свой порыв
со Священным Писанием и использовать традиционные
средства для выражения культурных абстракций своей
эпохи на языке человеческих чувств. Джефферсон писал
своим корреспондентам: Я есть Христос в том единствен
ном смысле, которого он желал — чтобы всякий был спо
собен всерьез следовать его учению и самому себе придать
человеческие качества. О Джефферсоне говорили, что его
лицемерие спонтанно и когерентно. Он выхватил брилли
ант из навозной кучи традиций, и это хорошо иллюстриру
ет американскую способность к селекции европейского
наследия. Импорт из Иерусалима, Рима, Женевы и Вит
тенберга также прошел американскую таможню.
Редакция Библии реформаторами показывает, что за
долго до Ницше ее рецепция и использование стали про
блематичными. То, что в западной традиции казалось
столь хорошим, совершенным и, кроме того, прибыль
ным — признание человеком своего родства со сверхчувст
венным Богом,— оказалось утратой посыльного: слишком
изменились представления о коммуникации, чтобы при
знавать возможными послания трансцендентного Бога.
Сообщающий такого рода послания выглядит как тот, кто
берет слово, но неверно говорит. Если продумать еще раз
замысел философовпросветителей от Джефферсона до
Толстого, то проблема рецепции христианского наследия
становится поистине драматической.
562
Можно ли сегодня забывать об опыте своих предшест
венников? Интеллигенция в России все чаще говорит об
отрицательных последствиях безбожия и, ничтоже сумня
шеся, переходит на язык Евангелия. Но что получается в
результате. Лицемерие? Является ли Иисус Джефферсона,
Гегеля и Толстого Сыном Бога, который отправил его на
Землю с Посланием к людям? Очевидно, что нет. Но тогда
как же выглядит Христос в дискурсе современных россий
ских религиозных философов. Ясно, что для реанимации
гуманизма нужен весьма авторитетный посланник и лучше
Христа никто не сыграет эту роль. Всетаки, несмотря на
десятилетия атеизма, его образ не пострадал. Можно даже
допустить, что его культ был использован и при советской
власти. Если римский император, почувствовав силу Хри
ста, чеканил монету, на одной стороне которой был изобра
жен он сам, а на другой Христос, то большевики использо
вали не столько Бога — ибо, будучи трансцендентным, он
не способен воздействовать на реальность,— сколько его
трон. На месте икон в «красном углу» появились портреты
вождей. Да и они, по правде говоря, сменили изображения
императора, который правил от имени Бога. Но культ им
ператора также проблематичен сегодня, как и культ Христа.
Между тем творцы «новой русской идеи» усиленно исполь
зуют этих персонажей, символический капитал которых
подвергся существенной инфляции и уже не дает высоких
прибылей, как раньше. Надо придумывать чтото новое.
Проект Просвещения также поучителен в том отноше
нии, что нельзя полностью отбросить наследие. Попытка
отредактировать и рационализировать Библию интересна
в том отношении, что при этом использовалась ее евлоги
ческая риторика. Как кажется, «Манифест» Маркса и «Бы
тие и время» Хайдеггера также используют эту риторику, и
в этом секрет их воздействия на людей. Если современные
философы хотят воздействовать на поведение людей, они
тоже вынуждены писать «пятое евангелие».
Бог теологов. В основе иудейской религии лежит не тео
рия, а «завет» — закон, договор. Например, Яхве говорил
Моисею: «…взойди ко Мне на гору и будь там; и дам тебе
563