Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

МАРСЕЛЬЕЗА

361

ная из цельной скалы фигура льва отдыхает у

тихих вод озера, убаюкиваемая далекими зву-

ками rance-des-vaches (пастушеской песни);

вокруг безмолвно стоят на часах гранитные

горы, и фигура, хотя и неодушевленная, гово-

рит.

Глава восьмая

КОНСТИТУЦИЯ

РАЗРЫВАЕТСЯ НА ЧАСТИ

Таким образом, 10 августа и выиграно и прои-

грано. Патриоты считают своих убитых мно-

гими тысячами, так смертоносен был огонь

швейцарцев из окон; в конце концов число их

сводится к 1200. Это был нешуточный бой. К

двум часам дня резня, разгром и пожар еще не

прекратились, распахнутые двери Бедлама

еще не закрылись.

Как потоки неистовствующих санкюлотов

ревели во всех коридорах Тюильрийского

дворца, беспощадные в своей жажде мщения;

как убивали, рубили лакеев и г-жа Кампан

видела занесенную над ее головой марсель-

скую саблю, но мрачный герой сказал «Va-t-

en!» (Пошла прочь!) и оттолкнул ее, не тро-

нув

; как в погребах разбивали бутылки с

вином, у бочек вышибали дно и содержимое

их выпивали; как во всех этажах, до самых

чердаков, окна извергали драгоценную коро-

левскую мебель и как, заваленный золоче-

ными зеркалами, бархатными драпировками,

пухом распоротых перин и мертвыми челове-

ческими телами, Тюильрийский сад не похо-

дил ни на один сад на земле, — обо всем этом

желающий может найти подробное описание

у Мерсье, у желчного Монгайяра или у Больё

в «Deux Amis». 180 трупов швейцарцев

лежат, сваленные в груду, непокрытые, их

убирают только на следующий день.

Патриоты изорвали их красные мундиры в

клочья и носят их на концах пик; страшные

голые тела лежат под солнцем и звездами;

любопытные обоего пола стекаются посмо-

треть на них. Не будем этого делать! Около

сотни повозок с нагроможденными на них

трупами направляются к кладбищу святой

Магдалины, сопровождаемые воплями и пла-

чем, потому что у всех были родственники,

матери, здесь или на родине; это одно из тех

кровавых полей, о которых мы читаем под

названием «славная победа», очутившееся в

этом случае у самой нашей двери.

Но марсельцы свергли тирана во дворце;

он разбит и едва ли поднимется вновь. Какой

момент переживало Законодательное собра-

ние, когда наследственный представитель

вошел при таких обстоятельствах и гренадер,

несший маленького королевского принца,

спасая его от давки, поставил его на стол

Собрания! Момент, который нужно было

сгладить речами в ожидании того, что прине-

сет следующий. Людовик сказал несколько

слов: «Он пришел сюда, чтобы предупредить

большое преступление; он думает, что нигде

не находится в большей безопасности, чем

здесь». Председатель Верньо ответил в

коротких неопределенных выражениях что-

то о «защите конституционных властей», о

смерти на своих постах

. И вот король Людо-

вик садится сначала на одно место, потом на

другое, потому что возникает затруднение:

конституция запрещает вести прения в при-

сутствии короля; кончается тем, что король

переходит со своей семьей в «Loge of the

Logographe» — в ложу протоколиста, находя-

щуюся вне заколдованного конституционного

круга и отделенную от него решеткой. Вот в

какую клетку, площадью 10 квадратных

футов, с маленьким кабинетиком у входа,

замкнут теперь король обширной Франции:

здесь в продолжение шестнадцати часов он и

его семья могут смирно сидеть на глазах у

всех или время от времени удаляться в каби-

нетик. Вот до какой удивительной минуты

пришлось дожить Законодательному собра-

нию!

Но что за момент был этот и следующий

за ним, когда несколько минут спустя грянули

три марсельские пушки, затрещал беглый

362

КОНСТИТУЦИЯ

огонь швейцарцев и все загремело, словно

наступил Страшный суд! Почтенные члены

Собрания вскакивают, так как пули залетают

даже сюда, со звоном влетают сквозь разби-

тые стекла и поют свою победную песнь даже

здесь. «Нет, это наш пост; умрем на своих

местах!» Законодатели снова садятся и сидят,

подобно каменным изваяниям. Но не может

ли ложа протоколиста быть взломана сзади?

Сломайте решетку, отделяющую ее от закол-

дованного конституционного круга! Сторожа

разбивают и ломают; Его Величество сам

помогает изнутри, и решетка уступает общим

усилиям; король и Законодательное собрание

теперь соединены, неведомая судьба парит

над ними обоими.

Один удар грохочет за другим; задыха-

ющиеся гонцы с широко раскрытыми от

ужаса глазами врываются один за другим;

отправляется приказ короля швейцарцам.

Ужасающий треск кончился. Запыхавшиеся

гонцы, бегущие швейцарцы, обвиняющие

патриоты, общий трепет — и конец. К четы-

рем часам почти все закончено.

Приходят и уходят при громе виватов

новые муниципальные советники с тремя

флагами: Liberté, Egalité, Patrie. Верньо,

предлагавший в качестве председателя

несколько часов назад умереть за конститу-

ционные учреждения, теперь в качестве

докладчика комитета вносит предложение

провозгласить низложение короля и немед-

ленно созвать Национальный Конвент для

выяснения дальнейшего! Толковый доклад,

должно быть, уже лежал готовым у председа-

теля в кармане. В подобных случаях у предсе-

дателя многое должно быть готово, но мно-

гое и не готово, и, подобно двуликому Янусу,

он должен смотреть вперед и назад.

Король Людовик все это слушает. Около

полуночи он удаляется «в три маленькие ком-

наты на верхнем этаже», пока для него не

приготовят Люксембургский дворец и «на-

циональную охрану». Лучшей охраной был

бы герцог Брауншвейгский. Впрочем, кто

знает? Может быть, и нет. Бедные развен-

чанные головы! На следующее утро толпы

приходят поглазеть на них в их трех комнат-

ках наверху. Монгайяр говорит, что августей-

шие пленные имели беззаботный, даже весе-

лый вид, что королева и принцесса Ламбаль,

присоединившаяся к ней ночью, глядя в отк-

рытое окно, «стряхивали пудру со своих волос

на стоявший внизу народ и смеялись»

. Но

Монгайяр — желчный, изломанный человек.

Впрочем, можно догадаться, что Законо-

дательное собрание и главным образом

новый муниципалитет продолжают свою

деятельность. Гонцы от муниципалитета или

Законодательного собрания и быстрые эста-

феты летят во все концы Франции, преиспол-

ненные торжества, смешанного с негоду-

ющим сожалением, потому что победа стоила

жизни 1200 человек. Франция шлет свой сме-

шанный с негодованием ликующий ответ: 10

августа будет тем же, что и 14 июля, только

еще кровавее, еще многозначительнее *. Двор

замышляет заговор? Бедный двор: он побе-

жден, и ему придется нести последствия опу-

стошения и пренебрежения. Падают все ста-

туи королей! Даже бронзовый Генрих, хотя

когда-то на нем красовалась трехцветная

кокарда, рушится вниз с Пон-Нёф, где разве-

вается знамя «Отечество в опасности». Еще

стремительнее опрокидывается Людовик XIV

на Вандомской площади и даже, падая, разби-

вается. Любопытные могут заметить надпись

на копытах его коня: «12 августа 1692» — сто

лет и один день.

10 августа было в пятницу. Еще до конца

недели старое патриотическое министерство

призвано вновь на свой пост в том составе,

какой оказался возможным: строгий Ролан,

* 10 августа 1792 г. в Париже победило народное

восстание. Его важнейшим непосредственным

результатом было свержение тысячелетней монар-

хии и ликвидация цензовой антидемократической

системы, установленной конституцией 1791 г.

Народное восстание 10 августа изменило соотноше-

ние сил во Французской революции. 10 августа

была фактически свергнута не только монархия, но

и политическое господство фейянской крупной бур-

жуазии.

МАРСЕЛЬЕЗА

363

женевец Клавьер, затем тяжеловесный

Монж *, математик, бывший каменотес, и в

качестве министра юстиции Дантон, приве-

денный сюда, как он образно говорит,

«сквозь брешь патриотических пушек!» Эти

люди должны под руководством законода-

тельных комитетов вести, как умеют, разби-

тый корабль. Много будет смятения со ста-

рым, утлым Законодательным собранием и с

энергичным новым муниципалитетом! Но

составится Национальный Конвент — и тог-

да! Однако пусть без промедления будет уста-

новлен в Париже новый суд присяжных и уго-

ловный трибунал, чтобы произнести приго-

вор над всеми преступлениями и заговорами,

относящимися к 10 августа. Верховный суд в

Орлеане далек, медлителен, а за кровь 1200

патриотов должно быть заплачено кровью

же, какой бы ни было. Трепещите, преступ-

ники и заговорщики: министром юстиции

стал Дантон! Робеспьер после победы тоже

заседает в новом муниципалитете, револю-

ционном «импровизированном муниципалите-

те», называющем себя Генеральным советом

Коммуны.

Три дня уже Людовик и его семейство слу-

шают в ложе протоколиста в Законодатель-

ном собрании дебаты, а на ночь удаляются в

маленькие верхние комнаты. Люксембург-

ский дворец и национальную охрану не успели

приготовить, к тому же в Люксембургском

дворце оказывается слишком много выходов

и погребов: никакой муниципалитет не может

взять на себя его охрану. Непроницаемая

тюрьма Тампль, правда не столь элегантная,

была бы гораздо надежнее. Так в Тампль! В

понедельник 13 августа 1792 года Людовик и

его печальная низложенная семья переез-

жают туда. При проезде их по Вандомской

площади разбитая статуя Людовика XIV еще

валяется на земле. Петион боится, что взгляд

* Монж Гаспар (1746—1818) — создатель начерта-

тельной геометрии, морской министр с 10 августа

1792 г. до 13 апреля 1793 г.

королевы может показаться толпе насмешли-

вым и вызвать раздражение, но она опускает

глаза и ни на что не смотрит. «Давка чудо-

вищная», но все спокойно; кое-где кричат:

«Vive la Nation!», но большая часть смотрит

молчаливо. Французский король исчезает за

воротами Тампля; старые зубчатые башни

накрывают его, подобно огнетушителю,

называемому Bonsoir; из этих самых башен

пятьсот лет назад французская королевская

власть вывела на сожжение несчастных Жака

Моле и его тамплиеров *. Вот как изменчива

судьба людей на нашей планете! Все ино-

странные послы, в том числе английский,

лорд Гауер, потребовали свои грамоты и в

негодовании разъезжаются, каждый к себе на

родину.

Итак, с конституцией покончено? Отныне

и вовеки! Кончилось это мировое чудо; пер-

вый двухгодичный парламент, потерпев кру-

шение, дожидается только, пока явится

Национальный Конвент, и тогда погрузится в

бездонные глубины времени. Можно предста-

вить себе молчаливую ярость бывших членов

Учредительного собрания, создателей кон-

ституции, вымерших фейянов, полагавших,

что конституция выживет. Лафайет во главе

своей армии поднимается до высот положе-

ния. Законодательное собрание посылает к

нему и к армии на северной границе комисса-

ров, чтобы склонить их к признанию нового

порядка. Но Лафайет приказывает Седан-

скому муниципалитету арестовать этих

комиссаров и держать их под строгим карау-

лом, как мятежников, до дальнейших его рас-

поряжений. Седанский муниципалитет пови-

нуется.

Муниципалитет повинуется, но солдаты?

Солдаты армии Лафайета, подобно всем сол-

* Тамплиеры — члены католического духовно-

рыцарского ордена, основанного в Иерусалиме ок.

1118 или 1119 г. В конце XIII в. обосновались во

Франции. Жак Моле (ок. 1243—1314) — последний

магистр ордена тамплиеров. Вместе с другими чле-

нами ордена был обвинен в манихействе и пригово-

рен к сожжению на костре.

364 КОНСТИТУЦИЯ

датам, испытывают смутное чувство, что они

сами санкюлоты в кожаных поясах, что

победа 10 августа — их победа. Они не хотят

подниматься и следовать за Лафайетом в

Париж; они предпочитают подняться и

послать туда его самого. Поэтому уже в бли-

жайшую субботу, 18-го числа, Лафайет,

наведя по мере возможности порядок в своих

войсках, уезжает в сопровождении двух или

трех негодующих офицеров своего штаба, в

том числе бывшего члена Конституанты

Александра де Ламета. Они поспешно пересе-

кают границы и направляются в Голландию.

Увы, Лафайет стремительно скачет, чтобы

попасть в когти австрийцев! Долгое время

колеблясь и трепеща, простояв на краю гори-

зонта, он исчезает в казематах Ольмюца, и

роль его в истории первой Французской рево-

люции кончается. Прощай, герой двух миров,

тощий, но плотно сколоченный, достойный

почтения человек! Среди долгой суровой

ночи плена, среди прочих неурядиц, триум-

фов и перемен ты будешь держаться стойко,

«зацепившись якорем за вашингтонскую фор-

мулу», и будешь считаться героем и совер-

шенным характером, хотя бы героем только

одной идеи. Седанский муниципалитет кается

и протестует, солдаты кричат: «Vive la

Nation!» Полипет Дюмурье из лагеря в

Мольде назначается главнокомандующим.

Скажи, о Брауншвейг! какого рода «воен-

ной экзекуции» заслуживает теперь Париж?

Вперед, вы, хорошо дрессированные истреби-

тели с вашими артиллерийскими повозками и

гремящими походными котлами! Вперед,

статный, рыцарский король Пруссии, кичли-

вые эмигранты и бог войны Брольи! Вперед,

«на утешение человечеству», которое вои¬

cтину нуждается в некотором утешении!

ГИЛЬОТИНА

Сентябрь

Цареубийство

Жирондисты

Террор

Террор в порядке дня

Термидор

Вандемьер

Alle Freiheits-Apostel,

sie waren mir immer zuwider;

Willkür suchte doch nur Jeder am Ende für sich.

Willst du Viele befrein,

so wag'es Vielen zu dienen.

Wie gefährlich das sey,

willst du es wissen? Versuch's!

Goethe

Ох, до чего не люблю я поборников ярых свободы:

Хочет всякий из них власти — но лишь для себя.

Многим хочешь ты дать свободу? —

Служи им на пользу!

«Это опасно ли?» — ты спросишь. Попробуй-ка сам!

Гёте

Книга I

СЕНТЯБРЬ

Глава первая

ИМПРОВИЗИРОВАННАЯ

КОММУНА

Итак, вы заставили Францию восстать, вы,

эмигранты и деспоты мира. Франция подня-

лась! Долго вы поучали и опекали этот бед-

ный народ, размахивая над ним, подобно

жестоким, самозваным педагогам, своими

железными и стальными ферулами; долго вы

кололи его, угощали щелчками и стращали,

когда он беспомощно сидел, закутанный в

саван своей конституции; вы обступили его со

всех сторон, с вашими армиями и заговорами,

вторжениями и шумными угрозами; и вот,

смотрите, вы задели его за живое, он восстал,

и кровь его кипит. Он разорвал свой саван,

как паутину, и выступает против вас со

страшной силой, которой наделила его при-

рода и которую никому не измерить, которая

граничит с безумием и адом. Как-то вы спра-

витесь с ним!

Этот сентябрь 1792 года — один из приме-

чательнейших месяцев в истории, представля-

ется в двух весьма различных видах: совер-

шенно мрачным, с одной стороны, и ослепи-

тельно ярким — с другой. Все ужасное в пани-

ческой ярости двадцати пяти миллионов

людей и все великое в одновременном презре-

нии к смерти тех же самых двадцати пяти мил-

лионов стоит перед нашим взором в резком

контрасте, почти соприкасаясь одно с другим.

Так обыкновенно бывает, когда человек

доведен до отчаяния, но насколько же силь-

нее этот контраст, когда до отчаяния дове-

дена целая нация. Ведь природа, зеленеющая

на поверхности, покоится, если заглянуть

поглубже, на страшном фундаменте; и

Пан *, под музыку которого пляшут нимфы,

хранит в себе крик, могущий довести до

безумия всех людей.

Крайне опасно, когда нация, отбросив

свои политические и общественные установ-

ления, превратившиеся для нее в погребаль-

ный саван, становится трансцендентальной и

должна прокладывать себе дикие тропы

сквозь хаотическое Новое, где сила еще не

отличает дозволенного от запрещенного и

преступление и добродетель бушуют вместе,

нераздельные, во власти страстей, ужаса и

чудес! Именно такой мы видим Францию в

последней, третьей части нашей истории, в

течение трех предстоящих лет. Санкюлотизм

царит во всем своем величии и гнусности:

евангелие (божественная весть) прав челове-

ка, его мощи или силы проповедуется еще раз

в качестве неопровержимой истины, а наряду

с ним, и еще громче, разносится страшная

весть сатаны — о слабостях и грехах челове-

ка; и все это в таком размере и виде: туманное

«смерть-рождение мира», огромное дымное

облако, с одной стороны прорезанное как бы

небесными лучами, с другой — опоясанное

как бы адским пламенем! История рассказы-

вает нам многое, но что из рассказанного ею

за последние тысячу с лишним лет может

сравниться с этим? Поэтому, читатель, оста-

* Пан (греч. миф.) — первоначально почитался как

бог стад и полей, покровитель пастухов, затем при-

обрел значение всеобъемлющего божества, олице-

творяющего природу.

368

ГИЛЬОТИНА

новимся с тобою ненадолго на этих событиях

и попытаемся извлечь из их неисчерпаемого

значения то, что при данных обстоятельствах

может быть для нас пригодно.

Прискорбно, хотя и естественно, что исто-

рия этого периода писалась почти исключи-

тельно в припадках истерики. Множество

преувеличений, проклятий, воплей и, в

общем, много неясного. Но когда погрязший

в разврате Древний Рим должен был быть

стерт с лица земли и в него вторглись север-

ные народы и другие страшные силы приро-

ды, «сметая прочь формулы», как это делают

теперь французы, то гнусный Древний Рим

также разразился громкими проклятиями,

так что истинный образ многих вещей также

пропал для нас. У гуннов Аттилы руки были

такой длины, что он мог поднять камень, не

нагибаясь. В название бедных татар прокли-

нающая их римская история вставила лиш-

нюю букву, и они до сих пор называются tar-

tars, сынами Тартара. И здесь также, сколько

бы мы ни рылись в разнообразных, бесчи-

сленных французских летописях, мрак слиш-

ком часто окутывает события, или же нас

поражают такие показания, которые кажутся

продиктованными безумием. Трудно предста-

вить себе, что солнце в этом сентябре светило

так же, как светит в другие месяцы. Тем не

менее солнце светило, это непреложный

факт; и была такая или иная погода, и кипела

работа; что касается погоды, то она не благо-

приятствовала уборке урожая! Злополучный

писатель может стараться изо всех сил, в

конце концов все-таки приходится просить,

чтобы ему поверили на слово.

Мудр был бы тот француз, который, наб-

людая с близкого расстояния мрачное зрели-

ще, представляемое Францией, стремящейся

и кружащейся по новым, неизведанным

путям, сумел бы различить, где находится

центр этого движения и какое направление в

нем господствует. Другое дело теперь, через

44 года. Теперь в сентябрьском вихре для всех

достаточно ясно определились два главных

движения или великих направления: бурное

течение к границам и яростное стремление к

городским советам и ратушам внутри страны.

Освирепевшая Франция кидается отчаянно,

презирая смерть, к границам, на защиту от

иностранных деспотов, и стремится к рату-

шам и избирательным комитетам, чтобы

защититься от домашних аристократов.

Пусть читатель постарается хорошенько

понять эти два основных стремления и завися-

щие от них боковые течения и бесчисленные

водовороты. И пусть он решит сам, могли ли

при таком внезапном крушении всех старых

авторитетов оба этих основных течения,

полунеистовые сами по себе, быть мирного

характера. Франция напоминала иссушенную

Сахару, когда в ней просыпается ветер, взды-

мающий и крутящий необозримые пески!

Путешественники говорят, что самый воздух

превращается тогда в тусклую песчаную

атмосферу и сквозь нее смутно мерещатся

необыкновенные, неясные колоннады песча-

ных столбов, несущихся, кружась, по обеим

ее сторонам, похожие на вертящихся безум-

ных дервишей в 100 футов ростом, танцу-

ющих чудовищный вальс пустыни!

Тем не менее во всех человеческих движе-

ниях, даже только что возникших, есть поря-

док или начало порядка. Обратите внимание

на две вещи в этом вальсе Сахары, который

танцуют 25 миллионов французов, или, ско-

рее, на одну вещь и на другую надежду: на

Парижскую коммуну (муниципалитет), кото-

рая уже существует, и на Национальный Кон-

вент, который появится через несколько

недель. Революционная Коммуна, неожи-

данно образовавшаяся вечером 10 августа и

произведшая приснопамятное освобождение

народа посредством взрыва, должна управ-

лять им, пока не соберется Конвент. Эта

Коммуна, которую называют самозваной или

импровизированной, теперь царит над Фран-

цией. Может ли Законодательное собрание,

черпающее свою власть из старого, иметь

какой-нибудь авторитет теперь, когда старое

осуждено восстанием? Впрочем, некоторые

СЕНТЯБРЬ 369

вещи, лица и интересы еще держатся за него,

как за оставшийся после крушения плывущий

обломок, — это добровольные защитники

отечества, карабинеры или копьеносцы в

зеленых мундирах или красных ночных кол-

паках, ежедневно проходящие перед ним,

отправляясь в поход против Брауншвейга;

они размахивают оружием, всегда с оттенком

красноречия, в стиле Леонида *, часто с пла¬

менной смелостью, грозящей превзойти

Ирода **, причем галереи, «особенно дамы,

разражаются нескончаемыми рукоплескани-

ями»

. Такие или подобные же приветствия

принимаются, и на них отвечают перед лицом

всей Франции; зал Манежа все еще служит

местом всяких провозглашений. Собственно,

он служит теперь главным образом для этого.

Верньо произносит вдохновенные речи, но

всегда только в пророческом стиле, указывая

на грядущий Конвент. «Пусть погибнет наша

память, — кричит Верньо, — лишь бы Фран-

ция была свободна!» В ответ на что все вска-

кивают и восклицают: «Да, да, périsse notre

mémoire, pourvu que la France soit libre!»

Бывший капуцин Шабо *** заклинает небо,

чтобы мы по крайней мере «избавились от

королей», и, как порох, в который попала

искра, мы снова все вспыхиваем и, махая шля-

пами, восклицаем и клянемся: «Да, nous le

jurons; plus de rois!»

Все это как способ про-

возглашения весьма удобно.

Впрочем, нельзя отрицать того, что наши

деятельные Бриссо, строгие Роланы, люди,

* Леонид (508—507—480 гг. до н. э.) — спартан-

ский царь. В греко-персидских войнах в 480 г. воз-

главил греческое войско против персидского царя

Ксеркса. В античных преданиях Леонид — образец

патриота и воина.

** Ирод I (ок. 73—4 гг. до н. э.) — царь Иудеи с

40 г. до н. э.; мнительный, властолюбивый прави-

тель. В христианской мифологии ему приписыва-

лось «избиение младенцев» при известии о рожде-

нии Христа. В нарицательном смысле — злодей.

*** Шабо (1759—1794) — настоятель монастыря

капуцинов в Родезе, епископальный викарий кон-

ституционного епископа в Блуа, депутат Законода-

тельного собрания, а затем Национального Кон-

вента от департамента Луара и Шер.

некогда пользовавшиеся авторитетом, кото-

рый теперь все убывает, люди, любящие

законность и желающие, чтобы даже взрыв

происходил по возможности по правилам,

неофициально находят такое положение дел

крайне неудовлетворительным. Подаются

жалобы, делаются попытки, но безрезультат-

но. Попытки производят даже обратное дей-

ствие и должны быть оставлены из опасения

худшего; скипетр навсегда выскользнул из

рук Законодательного собрания. Рок был так

жесток к этому бедному Собранию, что оно

позволило себя сковать по рукам и пригвоз-

дить к скале, подобно Андромеде, и могло

теперь только жаловаться земле и небу;

чудесным образом из сияющей лазури спу-

стился крылатый Персей (импровизирован-

ная Коммуна) и освободил ее *. Но кто теперь

будет иметь решающий голос: оно ли, с его

кротостью и музыкальной речью, или этот

Персей, с его грубостью и острым мечом и

щитом? В порядке вещей было гармоничное

созвучие голосов! Если же будет иначе и

голоса разделятся, тогда, несомненно, участь

Андромеды — плакать; хорошо еще, если

только слезами благодарности!

Будь довольна, Франция, этой импровизи-

рованной Коммуной, какова она есть! Она

имеет нужные орудия и имеет руки; время не

терпит. В воскресенье 26 августа соберутся

наши предварительные ассамблеи и присту-

пят к избранию выборщиков; в воскресенье 2

сентября (да окажется этот день счастли-

вым!) выборщики начнут избирать депута-

тов, и таким образом составится всеисцеля-

ющий Национальный Конвент. Никакие marc

* Андромеда (греч.) — дочь эфиопского царя

Кефея и Кассиопеи. Мать Андромеды, гордясь

красотой своей дочери, заявила, что она прекраснее

любой из Нереид (нимф моря). Оскорбленные

Нереиды пожаловались Посейдону, богу морей,

который послал в страну эфиопов чудовище, пожи-

рающее людей. По предсказанию оракула, страна

должна была избавиться от чудовища, если ему

отдадут Андромеду. Повеление оракула было

исполнено, но Андромеду спас Персей. Он убил

чудовище, женился на Андромеде и увез ее в Аргос.

370

ГИЛЬОТИНА

d'argent, ни деление на пассивных и активных

не оскорбляют теперь французских патрио-

тов: у нас всеобщая подача голосов, неогра-

ниченная свобода выборов. Бывшие члены

Конституанты, нынешние члены Законода-

тельного собрания, вся Франция могут быть

избраны. Даже можно сказать, что это право

распространено на цвет всего мира, так как

на этих же днях актом Собрания мы «натура-

лизовали» главных иностранных друзей чело-

вечества: Пристли *, которого сожгли за нас в

Бирмингеме; Клопштока **, всемирного

гения; Иеремию Бентама ***, утилитарного

юриста; благородного Пейна, мятежного

портного; и некоторые из них могут быть

выбраны, как и подобает такого рода Кон-

венту. Словом, 745 неограниченных повели-

телей, восхищающих мир, должны заменить

это жалкое, бессильное Законодательное

собрание, из которого, вероятно, вновь будут

избраны лучшие члены и Гора в полном

составе. Ролан готовит Salle des cent suisses

для их первых собраний; это один из залов

Тюильри, теперь пустого и национального,

и не дворца более, а караван-сарая.

Что касается самозваной Коммуны, то

можно сказать, что на земле не бывало более

странного городского совета. Задача, выпав-

шая на ее долю, состоит в управлении не

большим городом, а большим королевством в

состоянии ярого возмущения. Нужно вести

записи, заготовлять провиант, судить, разби-

рать, решать, делать, стараться сделать: при-

ходится удивляться, что человеческий рассу-

док выдержал все это и не помрачился. Но к

счастью, мозг человека имеет способность

воспринимать только то, что он может вме-

* Пристли Джозеф (1733—1804) — английский

химик, философ-материалист. В 1794 г., преследу-

емый реакционными кругами, эмигрировал в США.

** Клопшток Фридрих Готлиб (1724—1803) —

немецкий поэт, автор прославленной в свое время

поэмы «Мессиада». Творчеством Клопштока начи-

нается расцвет немецкой литературы XVIII в.

*** Бентам Иеремия (1748—1832) — английский

философ, социолог, юрист, родоначальник филосо-

фии утилитаризма.

стить, и игнорирует все остальное, пренебре-

гая им, как будто его не существует! При

этом он кое о чем действительно заботится, а

многое заботится о себе само. Эта импровизи-

рованная Коммуна идет вперед без тени сом-

нений; быстро, без страха или замешатель-

ства в любую минуту идет навстречу потреб-

ностям момента. Если бы весь мир был в

огне, то и тогда импровизированный трех-

цветный муниципальный советник может

потерять только одну жизнь. Это квинтэссен-

ция, избранники санкюлотского патриотиз-

ма; они призваны вернуть утраченную наде-

жду, и наградой им будут неслыханная победа

или высокие виселицы. И вот, эти удивитель-

ные муниципалы сидят в городской Ратуше,

заседают в Генеральном совете, в Наблюда-

тельном комитете * (de Surveillance), который

делается даже Комитетом общественного

спасения (de Salut Public), или во всяких дру-

гих комитетах и подкомитетах, в каких ока-

зывается надобность; ведут бесконечную

переписку, утверждают бесконечное число

декретов: известен даже случай «девяноста

восьми декретов в день». Готово! — вот их

пароль. Они носят в кармане заряженный

пистолет и какой-нибудь наспех собранный

завтрак для подкрепления. Правда, со време-

нем с трактирщиками заключают условие о

доставке им обедов на место, но потом вор-

чат, что это слишком расточительно. Вот

каковы эти советники в трехцветных шар-

фах, с муниципальными записными книж-

ками в одной руке и с заряженным пистоле-

том в другой. У них имеются агенты по всей

Франции, говорящие в ратушах, на базарных

площадях, на больших и проселочных доро-

гах, агитирующие, призывающие к оружию,

воспламеняющие сердца. Велико пламя анти-

аристократического красноречия: некото-

рые, как, например, книгопродавец Момо-

ро **, издалека намекают на что-то пахну-

* Наблюдательный комитет Парижской коммуны

был организован 14—15 августа 1792 г.

** Моморо Антуан Франсуа — активный член