Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ

321

рые с криками: «Vive le Roi, Vive la Rei-

ne!» — и с развернутыми знаменами перехо-

дят в чужой лагерь

. Ложь! Пустяки! Нет,

для патриотов не пустяки; не будет это пустя-

ками в один несчастный день и для Руаю.

Патриотизм может еще некоторое время

орать и болтать, но часы его сочтены: Европа

надвигается с 419 тысячами войска и француз-

ским рыцарством; можно надеяться, что висе-

лицы получат свое.

Глава шестая

РАЗБОЙНИКИ И ЖАЛЕС

Итак, у нас будет война, и при каких обсто-

ятельствах! При исполнительной власти,

«притворяющейся» все с большей и большей

естественностью «мертвой» и бросающей

полные вожделения взоры даже на врагов, —

вот при каких обстоятельствах у нас будет

война.

Энергичного и деятельного руководителя

у нее нет, если не считать таким Ривароля с

его генеральным штабом и 280 клакерами.

Общественные учреждения бездействуют,

даже сборщики податей забыли свои уловки и

в некоторых провинциальных управлениях

считают благоразумным удерживать те нало-

ги, которые удастся собрать для покрытия

своих собственных необходимых расходов.

Наш доход состоит из ассигнаций, и выпуски

бумажных денег следуют один за другим. А

армии, наши три большие армии: Рошамбо,

Люкнера, Лафайета? Исхудалые, безутеш-

ные, эти три великие армии оберегают грани-

цы, подобные трем стаям журавлей во время

линьки, — погибающие, непокорные, дезор-

ганизованные, никогда не бывавшие в огне, а

опытные генералы и офицеры их ушли за

Рейн. Военный министр Нарбонн, писавший

отчеты в розовых красках, требует рекрутов,

амуниции, денег, неизменно денег и, не полу-

чая их, грозится «взять свой меч», принадле-

жащий лично ему, и идти служить Отече-

ству

Но вопрос из вопросов в том: что же

делать? Обнажить ли нам сразу меч и с дерз¬

ким отчаянием, которому иногда благопри-

ятствует счастье, идти против этого вторга-

ющегося мира эмигрантов и обскурантов или

же ждать, затягивать время дипломатичес-

кими переговорами, пока наши ресурсы не

поправятся? Но поправятся ли они или наобо-

рот? Сомнительно, мнения наиболее вли-

ятельных патриотов разделились. Бриссо и

его бриссотинцы, или жирондисты, громко

кричат в Законодательном собрании за пер-

вый, вызывающий, план, а Робеспьер у яко-

бинцев так же громко ратует за последний, за

промедление, причем дело доходит до споров,

даже до взаимных упреков, смущая Мать

патриотизма. Подумайте, в каком возбужде-

нии проходят завтраки у г-жи д'Юдон на Ван-

домской площади! Все крайне встревожены.

Помогите, патриоты, или по крайней мере

соединитесь, ибо время не ждет. Еще не

миновали зимние морозы, как в «довольно

уютную квартиру Ниортского замка» пришло

письмо: генерала Дюмурье требуют в Париж.

Письмо от военного министра Нарбонна:

генерал должен дать совет во многих делах

В феврале 1792 года друзья-бриссотинцы при-

ветствуют своего Дюмурье-Polymetis, кото-

рого действительно можно сравнить с древ-

ним Улиссом * в современном костюме: у него

живые, пластичные движения, неукротимый

пыл и ум, делающий его «мужем совета».

Пусть читатель представит себе прекрас-

ную Францию, окруженную всей киммерийс-

кой Европой, словно надвигающейся на нее

черной тучей, готовой разразиться огненным

громом войны; сама же прекрасная Франция

не может двинуться, связанная по рукам и

ногам сложными путами своего социального

одеяния или состряпанной для нее конститу-

ции. Прибавьте к этому голод, заговоры ари-

стократов, отлучающих от церкви священни-

ков-диссентеров, «некоего Лебрена», подго-

* Т. е. Одиссеем.

322

КОНСТИТУЦИЯ

няющего своего вороного коня на глазах у

всех, и еще более страшного в своей незримо-

сти инженера Гогела *, скачущего с шифро-

ванными письмами королевы!

Неприсягнувшие священники вызывают

новые беспорядки на Мэне и Луаре; ни Ван-

дея, ни торговец шерстью Катлино не пере-

стают ворчать и брюзжать. А вот и опять

выступает на сцену Жалес: сколько раз при-

дется уничтожать этот реальный или вообра-

жаемый вражеский стан! Вот уже около двух

лет, как он то тускнел, то снова ярко разго-

рался в перепуганном воображении патрио-

тов; на самом деле, если бы знали патриоты!

Это один из изумительнейших продуктов при-

роды, действующей вместе с искусством.

Аристократы-роялисты под тем или иным

предлогом собирают простой народ в Севенн-

ских горах; народ этот не боится мятежей и

охотно дерется, только бедные головы его

туго поддаются убеждению. Роялисты ора-

торствуют, играя главным образом на рели-

гиозной струне: «Правоверных священников

преследуют, навязывают нам ложных пасты-

рей; протестанты (некогда подвергавшиеся

каре) теперь торжествуют, священные пред-

меты бросаются собакам»; таким образом

вызывается в набожных горцах глухой ропот.

«Как же нам не вступиться, храбрые севен-

нские сердца, не поспешить на помощь? Ведь

нам повелевает это священная религия, наш

долг перед Богом и Королем». «Si fait, si fait

(Конечно, конечно), — отвечают всегда хра-

брые сердца. — Mais il у а de bien bonnes cho-

ses dans la Révolution!» (Но в революции есть

много хорошего!) Итак, дело это, что бы ни

говорили, вертится только вокруг своей оси,

не сходит с места и остается простой бутафо-

рией

Тем не менее больше льстите, играйте на

известной струнке все громче и. быстрее,

вельможные роялисты! Крайним напряже-

нием сил вы можете добиться того, что в

* Барон де Гогела — доверенное лицо королевы

Марии Антуанетты.

будущем июне этот Жалесский лагерь внеза-

пно превратится из бутафорского в насто-

ящий. В нем две тысячи человек, которые

хвастают, будто их семьдесят тысяч; вид у

него очень странный: развевающиеся флаги,

сомкнутые штыки, прокламации и комиссия

гражданской войны под председательством

д'Артуа! Пусть Ребекки или другой какой-

нибудь пылкий, но рассудительный патриот

вроде «подполковника Обри», если Ребекки

занят в другом месте, пусть они немедленно

двинут национальных гвардейцев и рассеют

Жалесский лагерь, да, кстати, разгромят и

старый замок

, чтобы по возможности

ничего больше не было слышно об этом лаге-

ре.

В феврале и марте страх, особенно у сель-

ского населения Франции, достиг крайних

пределов, почти граничащих с безумием. По

городам и деревням носятся слухи о войне, об

избиении, о близости австрийцев, аристокра-

тов, а главное — разбойников. Люди поки-

дают свои дома и хижины и, забрав жен и

детей, бегут с криками, сами не зная куда.

Такая паника, по словам очевидцев, никогда

еще не охватывала нацию и не охватит даже

во времена так называемого террора. Весь

край по течению Луары, весь центр и юго-

восточная область поднимаются в смятении

«одновременно, как от электрического уда-

ра» — ведь и хлеба становится все меньше и

меньше. «Народ запирает баррикадами

въезды в города, натаскивает камней в верх-

ние этажи, женщины готовят кипяток, с

минуты на минуту ожидая атаки. В деревнях

непрерывно звонит набат, толпы созванных

им крестьян бродят по дорогам в поисках

воображаемого врага. Они вооружены по

большей части косами на деревянных древ-

ках, и когда эти дикие полчища подходят к

забаррикадированным городам, то нередко

их самих принимают за разбойников».

Так бурлит старая Франция, готовая рух-

нуть. Каков будет конец, не известно ни

одному смертному, но, что конец близок, это

знают все.

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ 323

Глава седьмая

КОНСТИТУЦИЯ

НЕ ЖЕЛАЕТ ИДТИ

Всему этому наше бедное Законодательное

собрание, у которого вдобавок не ладится с

конституцией, не может противопоставить

ничего, что могло бы помочь, кроме всплес-

ков парламентского красноречия. Оно про-

должает дебатировать, обвинять, упрекать,

представляя собою шумный, волнующийся,

сам себя пожирающий хаос.

А две с лишним тысячи постановлений?

Читатель, к счастью, они не касаются ни

тебя, ни меня. Это случайные постановления,

глупые или нет, но рассчитанные только на

данный день, на злобу этого дня. Изо всех

двух тысяч не наберется и десяти, которые

могли бы быть нам полезны или вредны, да и

те большею частью при самом рождении

задушены королевским veto. Согласно одно-

му из них, 17 января в Орлеане открыл

свои заседания Верховный суд (Haute Cour)

Законодательного собрания. Теория его была

выработана Конституантой в прошлом мае и

теперь применяется на практике. Это суд для

разбирательства политических преступлений;

у него не будет недостатка в работе. По отно-

шению к этому суду было постановлено, что

он не нуждается в санкции короля, так что

здесь veto не могло иметь места. Другим

постановлением с прошлого октября допу-

щены браки священников. Один отважный

священник, мало того что женился до издания

этого закона, но еще пришел со своей моло-

дой женой в суд, чтобы все могли порадо-

ваться его медовому месяцу и чтобы добиться

издания закона.

Менее утешительны законы против про-

тестующих священников, и, однако, они не

менее нужны! Нас главным образом интере-

суют постановления относительно священни-

ков и эмигрантов: это две краткие серии

постановлений, выработанных в бесконе-

чных дебатах и уничтоженных королевским

veto. Верховное Национальное собрание обя-

зательно должно было привести в повинове-

ние этих непокорных, клерикалов или мирян,

и принудить их к послушанию, однако всякий

раз, когда мы направляем наш законодатель-

ный кулак и хотим придавить или даже разда-

вить совсем, чтобы непокорные уступили, в

дело вмешивается королевское veto, парали-

зуя нас, как волшебством, и наш кулак, едва

сжимающий, а еще меньше уничтожающий,

не оказывает никакого действия.

Поистине грустная серия постановлений,

даже несколько серий, парализованных этим

veto. Сначала 28 октября 1791 года мы имеем

возвещенную глашатаями и плакатами про-

кламацию Законодательного собрания, кото-

рая приглашает эмигрировавшего Monsieur,

брата короля, под страхом наказания возвра-

титься в течение двух месяцев. На это пригла-

шение Monsieur не отвечает ничего, если не

считать газетной пародии, в которой он под

страхом наказания приглашает высокое

Законодательное собрание «вернуться к здра-

вому смыслу в течение двух месяцев». Тогда

Законодательному собранию приходится при-

бегнуть к более строгим мерам. Так, 9 ноября

мы объявляем всех эмигрантов «подозревае-

мыми в заговоре» и, короче, «объявленными

вне закона», если они не вернутся к Новому

году, — скажет ли король veto? Что с владе-

ний этих людей должны взиматься «тройные

налоги» или даже что владения их должны

быть секвестированы, понятно само собой.

Затем, когда к Новому году никто не вернул-

ся, «мы заявляем» — и через две недели

повторяем еще внушительнее, — что Monsi-

eur лишается права на наследование короны

(déchu) и, мало того, что Конде, Калонн и

еще довольно длинный список других лиц

обвиняются в государственной измене и

подлежат суду Верховного орлеанского сове-

та. — Veto! Затем по отношению к неприся-

гающим священникам в минувшем ноябре

было постановлено, что они лишаются полу-

чаемых ими пенсий, «отдаются под надзор

surveillance» и в случае надобности подверга-

324

КОНСТИТУЦИЯ

ются изгнанию. — Veto! Следует еще более

строгая мера, но ответом на нее опять-таки

является veto.

Veto за veto; наш кулак парализован! Боги

и люди могут видеть, что Законодательное

собрание находится в ложном положении. Но

кто же не в ложном? Поднимаются уже

голоса за «Национальный Конвент»

. Бедное

Законодательное собрание, пришпориваемое

и побуждаемое к деятельности всей Францией

и всей Европой, не может действовать; оно

может только сыпать укоры, разглагольство-

вать, вносить бурные «предложения», для

которых закрыты все ходы, и кипятиться с

шумом и пенящейся яростью!

Какие сцены происходят в этом нацио-

нальном зале! Председатель звонит в свой

неслышный колокольчик или в знак крайнего

отчаяния надевает шляпу; «минут через двад-

цать шум утихает», и тот или другой нескром-

ный член Собрания препровождается на три

дня в тюрьму Аббатства. Надо пригласить и

допросить подозрительных лиц; старый де

Сомбрей из Дома инвалидов должен дать

отчет, почему он оставляет ворота открыты-

ми. Необычный дым поднялся над Севрской

фарфоровой фабрикой, указывая на заговор;

мастера поясняют, что это сжигаются «Ме-

муары» Ламот, героини истории с ожерельем,

скупленные Ее Величеством

, которые тем

не менее всякий желающий может читать и

поныне.

Затем рождается подозрение, что герцог

Бриссак и конституционная гвардия короля

«тайно изготовляют патроны в погребах»:

это шайка роялистов, честных и нечестных;

многие из них — настоящие головорезы, наб-

ранные в игорных домах и притонах; их 6000

вместо 1800, и они мрачно глазеют на нас,

когда мы входим во дворец

. Поэтому после

бесконечных прений Бриссака и королевских

гвардейцев решают распустить и действи-

тельно распускают после двух месяцев суще-

ствования, так как охрана эта не продержа-

лась и до марта того же года. Таким образом,

новый конституционный штат (Maison militai-

re) короля распущен, и ему опять приходится

довольствоваться охраной одних швейцарцев

и синих национальных гвардейцев. По-види-

мому, такова участь всех конституционных

начинаний. Король не согласился на учрежде-

ние при нем конституционного гражданского

штата (Maison civile), как ни настаивал на

этом Барнав; старые постоянные герцогини

косились на новых людей и держались в сто-

роне; к тому же и королева считала, что не

стоит этого затевать, так как дворянство

очень скоро вернется торжествующим

Продолжая следить за тем, что происходит в

национальном зале, мы видим, как епископ

Торне, конституционный прелат не слишком

строгих нравов, предлагает уничтожить «ду-

ховное одеяние и тому подобные карикатур-

ные вещи». Епископ Торне горячо защищает

свое предложение и кончает тем, что снимает

свой наперсный крест и бросает его в каче-

стве залога на стол. Крест этот немедленно

покрывается крестом Те Deum Фоше, а

потом и другими крестами и знаками духов-

ного сана, пока все не освобождаются от них;

вслед за тем один клерикальный сенатор сры-

вает свою ермолку, другой — свое жабо,

чтобы фанатизм не обрушился на них

Как быстро все это делается! И как несу-

щественно, туманно, бессильно, почти приз-

рачно, словно в царстве теней! Неугомонный

Ленге, кажущийся сморщившимся, словно

призрак, ходатайствует здесь о каком-то

своем деле, среди шума и перерывов, превос-

ходящих человеческое терпение, и в резуль-

тате этот раздражительный, сухой человечек

«разрывает свои бумаги и удаляется». Другие

почтенные члены в возбуждении также рвут

свои бумаги; Мерлен де Тионвиль рвет свои

бумаги, крича: «Так вам не спасти народа!»

Нет недостатка и в депутациях: депутации от

секций, обыкновенно с жалобами или доно-

сами и всегда с пылкими патриотическими

чувствами, депутация от женщин, например,

которые просят, чтобы им было разрешено

взять пики и упражняться на Марсовом поле.

Почему бы и нет, амазонки, если вам так

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ

325

этого хочется! Затем, исполнив поручение и

получив ответ, депутации «дефилируют по

залу с пением «Ça ira» или же кружатся в ней,

танцуя свою ronde patriotique — новую «Кар-

маньолу», или военный танец и танец свобо-

ды. Патриот Гюгенен, экс-адвокат, экс-кара-

бинер, судейский экс-писец, является в каче-

стве депутата в сопровождении представите-

лей Сент-Антуана и жалуется на антипатрио-

тизм, голод, продажность, людоедов, вопро-

шая в заключение высокое собрание: «Не-

ужели же в ваших сердцах не забьет набат

против этих mangeurs d'hommes?»

Но главным и постоянным занятием Зако-

нодательного собрания являются порицания

королевских министров. О министрах Его

Величества мы до сих пор не говорили да и

впредь не скажем почти ничего. Они еще

призрачнее! Грустное зрелище: ни один не

может удержаться, ни один по крайней мере

со времени исчезновения Монморена; «ста-

рейшему по службе в совете короля иногда не

более десяти дней»

. Это конституционали-

сты-фейяны, как наш почтенный Кайе де

Гревилль, как злополучный Делессар, или

конституционалисты-роялисты, как Монмо-

рен, последний друг Неккера, или аристокра-

ты, как Бертран де Мольвиль *. Все они мель-

кают, словно призраки, в огромном, кипучем

смятении; жалкие тени, брошенные во власть

бушующих ветров; бессильные, без значе-

ния — стоит ли обременять ими людскую

память?

Но как часто собирают вместе этих бед-

ных королевских министров, как их расспра-

шивают, опекают; им даже угрожают, их

почти запугивают! Они отвечают что могут, с

искуснейшим притворством и казуистикой, и

бедное Законодательное собрание не знает,

что делать с их ответами. Несомненно одно:

Европа надвигается на нас, и Франция (хотя

еще и не мертвая) не может двинуться с места.

Берегитесь, господа министры! Язвительный

Гюаде пронизывает вас перекрестными

вопросами с внезапными адвокатскими

заключениями; дремлющая буря, притаивша-

яся в Верньо, может проснуться. Неутоми-

мый Бриссо составляет доклады, обвинения,

бесконечные водянистые рассуждения:

настал великий праздник для этого человека.

Кондорсе пишет своим твердым пером «обра-

щение Законодательного собрания к фран-

цузскому народу»

. Пламенный Макс Инар,

который, впрочем, желает выставить против

этих киммерийских врагов «не меч и огонь, а

свободу», стоит за объявление «министров

ответственными под страхом смерти, nous

entendons la mort».

В самом деле, положение становится серь-

езным: время не терпит, и появились измен-

ники. У Бертрана де Мольвиля гладкий язык,

а в сердце этого известного аристократа

желчь. Как он скор на ответы и разъяснения

и как они изворотливы и приятны для слуха!

Но самое замечательное случилось однажды,

когда Бертран кончил отвечать и удалился.

Едва высокое Собрание начало обсуждать,

что с ним делать, как вдруг зал наполнился

дымом — густым, удушливым дымом, так что

совершенно нельзя было говорить; все

только хрипели и кашляли, и заседание приш-

лось отложить

. Чудо? Характерное чудо?

Чем оно объясняется — неизвестно; известно

только, что «истопник был назначен Бертра-

ном» или кем-то из его подчиненных. О

смрадное, смятенное царство теней с тантало-

выми муками, с яростными огненными пото-

ками и реками жалоб! Зачем нет у тебя Леты,

в которой можно было покончить с этими

страданиями?

Глава восьмая

ЯКОБИНЦЫ

Тем не менее пусть патриоты не впадают в

отчаяние. Разве нет у нас в Париже по край-

ней мере добродетельного Петиона и целого

патриотически настроенного муниципалите-

та? Добродетельный Петион уже с ноября

* Бертран де Мольвиль Антуан Франсуа — мор-

ской министр в 1791 г.

326

КОНСТИТУЦИЯ

состоит парижским мэром; в нашем муници-

палитете публика — теперь она допускается

туда — может видеть энергичного Дантона;

язвительного, неповоротливого, но надеж-

ного Манюэля; решительного, без тени рас-

каяния Бийо-Варенна, воспитанника иезу-

итов; способного редактора Тальена и других,

лучших или худших, но истых патриотов. Так

сложились ноябрьские выборы, на радость

большинству граждан; сам двор поддерживал

Петиона, а не Лафайета. Таким образом,

Байи и его фейянам, давно уже начавшим

уменьшаться, подобно луне, пришлось с гру-

стью откланяться и удалиться в небытие или,

пожалуй, в нечто худшее, в обманчивый

полусвет со страшной тенью красного флага

и с горькой памятью о Марсовом поле. Как

быстро двигаются вперед люди и явления!

Теперь Лафайет не будет, как в День Федера-

ции, бывший зенитом его жизни, «твердо опи-

раться мечом на Алтарь Отечества» и прися-

гать перед лицом Франции; о нет, с того дня

звезда его все бледнела и склонялась к закату

и теперь печально стоит на краю горизонта;

Лафайет командует одной из трех армий этих

верениц линяющих журавлей и ведет себя

крайне подозрительно и бездеятельно, чув-

ствуя себя неловко.

Но разве в крайнем случае патриоты, рас-

полагающие тысячами сил в этой мировой

столице, не могут справиться сами? Разве у

них нет рук, нет пик? Мэр Байи не мог поме-

шать ковать пики, а мэр Петион и Законода-

тельное собрание не только не мешают, но и

санкционируют это дело. Да и почему нет,

раз так называемая конституционная гвардия

короля «тайно изготовляла патроны»?

Реформы нужны и в самой Национальной

гвардии, весь ее фейяно-аристократический

штаб должен быть распущен. Граждане без

мундиров, пики рядом с мушкетами, несом-

ненно, могут быть допущены в гвардию в

нынешние времена; разве «активный» гражда-

нин и пассивный, могущий сражаться за нас, не

одинаково желанны оба? О друзья мои патрио-

ты, без сомнения, так! Более того, очевидно,

что патриоты, будь они даже и в белых жабо,

здравомыслящие и уважаемые, должны или

чистосердечно опереться на черную необъят-

ную массу санкюлотизма, или же исчезнуть

самым ужасающим образом, провалившись в

ад! Поэтому одни отворачиваются от санкю-

лотов, презирают их; другие готовы с чистым

сердцем опереться на них, третьи, нако-

нец, обопрутся на них нечистосердечно, и

каждую из этих трех групп постигнет своя

участь.

Однако разве в данной ситуации мы не

имеем сейчас добровольного союзника, кото-

рый сильнее всех остальных, — союзника по

имени Голод? Голод и тот вихрь панического

страха, который нагнетает голод и все прочие

наши беды, вместе взятые! Ведь санкюло-

тизм растет оттого, от чего другие явления

умирают. Тупоумный Пьер Бай произнес,

хотя и бессознательно, почти эпиграмму, и

патриоты смеялись не над ней, а над ним,

когда он писал: «Tout va bien ici, le pain

manque» (Здесь все идет хорошо — хлеба

нет)

Кроме того, у патриотов есть своя консти-

туция, способная ходить, и свой небессиль-

ный парламент, или назовем его вселенским

собором, собранием церквей Жан Жака Рус-

со, а именно: Якобинское общество «Мать».

Ведь у этой матери триста взрослых дочерей

с маленькими внучками, пытающимися

ходить, в каждой французской деревне, исчи-

сляемыми, по мнению Бёрка, сотнями тысяч!

Вот это настоящая конституция, созданная не

тысячью двумястами высокими сенаторами, а

самой природой и возникшая сама собой, бес-

сознательно, из потребностей и стараний 25

миллионов людей! Наши якобинцы — «го-

спода законодатели»; они изыскивают темы

дебатов для Законодательного собрания,

обсуждают мир и войну, устанавливают зара-

нее, что должно делать это Собрание, к

огромному возмущению философов и боль-

шинства историков, которые судят в этом

случае естественно, но не умно. Правящая

власть должна существовать; все ваши про-

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ

327

чие власти — обман; эта же — действительно

власть.

Велико «Общество—Мать»! Оно имело

честь быть обвиненным австрийцем Кауни-

цем

и потому еще дороже патриотам. Благо-

даря удаче и смелости оно уничтожило самих

фейянов, по крайней мере Клуб фейянов. 18

февраля якобинцы с удовлетворением наблю-

дали, как этот клуб, некогда высоко держав-

ший голову, закрылся, погас; патриоты с

шумом вошли туда, и последние его минуты

огласились их свистом. Общество «Мать»

увеличило свое помещение и заняло теперь

всю среднюю часть якобинской церкви.

Заглянем в нее вместе с достойным Тулонжо-

ном, нашим старым другом из бывшей Кон-

ституанты, который, к счастью, не лишен

способности видеть. «Неф * церкви якобин-

цев, — говорит он, — превращен в обширную

арену, в которой места поднимаются полу-

кругом, наподобие амфитеатра, до самого

верха куполообразной крыши. Высокая пира-

мида черного мрамора, построенная около

одной из стен и бывшая раньше надгробным

памятником, одна оставлена на месте; к ней

примыкает теперь помещение для членов

бюро. Здесь, на возвышенной эстраде, засе-

дают председатель и секретари; сзади над

ними стоят белые бюсты Мирабо, Франклина

и многих других, в том числе даже Марата.

Напротив — трибуна, поднимающаяся до

середины пространства между полом и вер-

хом купола, так что оратор находится как раз

в центре. С этого места гремят голоса, потря-

сающие Европу; внизу безмолвно куются

перуны и тлеют головни будущих пожаров.

Если проникнуть в этот огромный круг, где

все безмерно, гигантских размеров, то нельзя

подавить чувства страха и удивления; вообра-

жению рисуются ужасные храмы, которые

исстари поэзия посвящала мстительным

божествам»

Какие сцены происходят в этом якобин-

* Неф (корабль) — название продольной части

западноевропейского христианского храма.

ском амфитеатре! К сожалению, у истории

нет времени заняться ими! Здесь дружно раз-

вевались флаги «трех свободных народов

мира», три братских флага Англии, Америки

и Франции; с одной стороны, выступала лон-

донская депутация вигов и их клуба; с дру-

гой — молодые французские гражданки; пре-

красные, сладкоголосые гражданки торже-

ственно посылали депутатам приветствия и

братские поцелуи, трехцветные, собственно-

ручно вышитые значки и, наконец, колосья

пшеницы, в то время как своды дрожали от

единодушных криков: «Vivent les trois peuples

libres!» (Да здравствуют три свободных наро-

да!) Поистине драматичная сцена! Девица

Теруань рассказывает с этой воздушной три-

буны о своих бедствиях в Австрии; она явля-

ется, опираясь на руку Жозефа Шенье, брата

поэта, просит освобождения несчастных

швейцарцев полка Шатовьё

. Надейтесь, 40

швейцарцев, гребущих в брестских водах, вы

не забыты!

Депутат Бриссо ораторствует с трибуны;

Демулен, наш безбожный Камиль, громко

выкрикивает снизу: «Coquin!» * Здесь же,

хотя гораздо чаще в церкви кордельеров, гре-

мит и львиный голос Дантона. Злобный

Бийо-Варенн также здесь; Колло д'Эрбуа

кипятится, ратуя за 40 швейцарцев. Любитель

изрекать Манюэль выразительно заканчи-

вает речь словами: «Один из министров дол-

жен погибнуть!», на что амфитеатр отвечает:

«Tous, tous!» (Все, все!) Но местным верхов-

ным жрецом и главным оратором является

Робеспьер, неподкупный, но скучный чело-

век. Какой патриотический дух жил в людях

того времени, это доказывает уже один тот

факт, что полторы тысячи человек могли

каждый вечер добровольно, целыми часами,

слушать речи Робеспьера и рукоплескать ему,

ловить каждое его слово, как будто от этого

зависела их жизнь. А между тем редко более

несносный человек открывал рот на оратор-

* Бездельник.

328

КОНСТИТУЦИЯ

ской трибуне. Желчный, бессильно-неприми-

римый, скучно-тягучий, сухой, как гармат-

тан *, он ратует в бесконечно серьезной, но

поверхностной речи против немедленной вой-

ны, против шерстяных колпаков или bonnets

rouges, против многого другого, являя со-

бой далай-ламу патриотов. Тем не менее

ему почтительно возражает маленький чело-

вечек с резким голосом, но с красивыми гла-

зами и прекрасным высоким лбом; по сло-

вам газетных репортеров, это Луве, автор

прелестного романа «Faublas». Будьте стой-

ки, патриоты! Не расходитесь по двум до-

рогам теперь, когда Франция, охваченная па-

никой, рушится в сельских округах и кимме-

рийская Европа надвигается на вас грозой!

Глава девятая

МИНИСТР РОЛАН

Однако в преддверии весеннего равноден-

ствия патриотов неожиданно озаряет луч

надежды — назначение нового министерства,

насквозь проникнутого духом патриотизма.

Король в своих бесчисленных попытках сме-

шать огонь с водой хочет попробовать и это.

Quod bonum sit! Завтраки г-жи д'Юдон при-

обретают новый смысл; нет ни одного чело-

века, не исключая женевца Дюмона, который

не высказал бы на них своего мнения, и вот

переговоры, продолжавшиеся с 15 по 23

марта 1792 года, приходят наконец к счастли-

вому результату — к назначению патриоти-

ческого министерства.

Генерал Дюмурье, которому вверен порт-

фель министра иностранных дел, должен

выступить против Кауница и австрийского

императора в ином тоне, чем бедный Делес-

сар **, который предан за мягкотелость орле-

анскому Верховному суду. Военный министр

* Знойный ветер побережья Западной Африки.

** Делессар Антуан (1742—1792) — министр ино-

странных дел, предшественник Дюмурье на этом

посту.

Нарбонн смыт рекой времени; бедный

Шевалье де Грав *, избранный двором, тоже

вскоре исчезнет; затем внезапно главой воен-

ного министерства станет серьезный Серван,

способный военный инженер. Женевец

Клавьер видит, как сбывается одно его пред-

чувствие: проходя однажды, много лет назад,

бедным женевским изгнанником мимо мини-

стерства финансов, он был внезапно озарен

странной мыслью, что ему суждено быть

министром финансов; и вот он получает это

назначение, а его бедная больная жена, на

излечение которой врачи потеряли всякую

надежду, встает и ходит, уже не как жертва

своих нервов, а как победительница их

. Но

прежде всего кто у нас министр внутренних

дел? Ролан де ла Платьер из Лиона! Так

решили бриссотинцы, общественное или

частные мнения и завтраки на Вандомской

площади. Строгий Ролан, похожий на разря-

женного квакера (Quaker endimanché), от-

правляется на целование руки в Тюильри в

круглой шляпе, гладко причесанный, завязав

башмаки простыми лентами или шнурками.

Церемониймейстер отзывает в сторону

Дюмурье: «Quoi. Monsieur! У него башмаки

без пряжек!» «Ах, месье, — отвечает

Дюмурье, взглянув на шнурки, — все пропа-

ло!» (Tout est perdu!)

И вот наша красавица Ролан переселяется

из своего верхнего этажа на улице Сен-Жак в

роскошные салоны, которые некогда зани-

мала г-жа Неккер. Еще раньше в этом поме-

щении жил Калонн; он завел всю эту позоло-

ту, инкрустированную мебель и бронзу, пове-

сил эти люстры, венецианские зеркала, отпо-

лировал весь паркет и превратил эти салоны в

настоящий дворец Аладдина. А теперь, смо-

трите, он уныло бродит по Европе, чуть не

потонул в Рейне, спасая свои бумаги. Vos non

vobis! Красавица Ролан, умеющая найти

* Маркиз де Грав Пьер Мари (1755—1823) — воен-

ный, политический деятель, писатель. С марта по

май 1792 г. занимал пост военного министра, эми-

грировал в Англию, вернулся в 1804 г.

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ 329

выход из любого положения, устраивает по

пятницам парадные обеды, на которых при-

сутствуют все министры; по окончании обеда

она удаляется за свой столик и, по-видимому,

усердно пишет, однако не пропускает ни сло-

ва, и, если, например, депутат Бриссо и

министр Клавьер слишком горячо спорят,

она, не без робости, но с лукавой грацией,

старается примирить их. Голова депутата

Бриссо, забравшегося вдруг на такую высоту,

говорят, начинает кружиться, что часто слу-

чается со слабыми головами.

Завистники распускают слух, что насто-

ящий министр — жена Ролана, а не он сам; по

счастью, это худшее, в чем могут упрекнуть

ее. Во всяком случае чья бы голова ни кружи-

лась, но только не голова этой мужественной

женщины. Она так же величаво спокойна в

этих апартаментах, как некогда на собствен-

ном наемном чердаке в монастыре урсулинок!

Она, молодой девушкой лущившая бобы для

своего обеда, побуждаемая к этому рассуди-

тельностью и расчетом, знает цену этой рос-

коши и самой себе; ее нельзя смутить этими

инкрустациями и позолотой. Калонн, создав-

ший это великолепие, давал здесь обеды, при-

чем старик Безанваль дипломатически шеп-

тал ему, что нужно, на ухо; Калонн был

велик, и все-таки мы видели, как в конце кон-

цов ему осталось только «ходить большими

шагами взад и вперед». Потом был Неккер, а

где теперь Неккер? И новых министров

также принесла сюда быстрая сме-

на событий; такая же быстрая смена и уне-

сет нас отсюда. Это не дворец, а караван-

сарай! *

Так колышется и кружится этот беспокой-

ный мир день за днем, месяц за месяцем.

Улицы Парижа и всех городов ежедневно

залиты волнующимся морем людей, которые

к ночи исчезают, принимая горизонтальное

положение в своих кроватях, чтобы наутро,

проснувшись, снова занять вертикальное

* Караван-сарай (тур.) — постоялый двор.

положение и прийти в движение. Люди ходят

по своим делам, умным или глупым; инженер

Гогела разъезжает взад и вперед с шифрован-

ными письмами королевы. Г-жа де Сталь в

хлопотах: она не может вытащить своего

Нарбонна из реки времени; принцесса Лам-

баль тоже в хлопотах: она не может помочь

своей королеве. Барнав, видя, что фейяны

рассеялись и Кобленц слишком оживлен, про-

сит позволения на прощание поцеловать руку

королевы, «не предвидя ничего хорошего из

ее новой линии поведения», и удаляется в род-

ной Гренобль, где женится на богатой наслед-

нице. В кафе «Валуа» и ресторане «Мео»

ежедневно слышны гасконады — громкая

болтовня роялистов на половинном жало-

ванье с кинжалами или без. Остатки аристо-

кратических салонов называют новое мини-

стерство Ministère Sansculotte (министерством

санкюлотов). Луве, автор «Фобласа», занят у

якобинцев. Казотт, автор романа «Le diable

amoureux», занят в другом месте. Лучше бы

тебе сидеть смирно, старик Казотт, ведь это

мир, в котором волшебное становится явью.

Все заняты и при этом лишь наполовину соз-

нают, что делают: разбрасывают семена,

большей частью плевелы, по огромному

«полю времени», которое покажет впослед-

ствии, что они посеяли.

Социальные взрывы несут в себе нечто

страшное, как бы безумное, волшебное, но

это жизнь и на самом деле хранит в своих тай-

никах; так, по легенде, немая земля, если

вырвать из нее волшебный корень, издает

демонический, сводящий с ума стон. Эти

взрывы и возмущения зреют, разряжаются,

подобно немым страшным силам природы, и

все же они — человеческие силы, и мы сами

часть их. Демоническое, заключающееся в

человеческой жизни, разразилось над нами,

оно сметет и нас! Один день похож на другой,

и все же они не одинаковы, а различны.

Сколько вещей на свете растут безмолвно,

неудержимо, каждую минуту! Растут мысли,

формы речи, обычаи и даже костюмы; еще

заметнее растут поступки и дела и роковая

330

КОНСТИТУЦИЯ

борьба Франции с самой собой и с целым

миром.

Теперь слово «Свобода» никогда не произ-

носится одно, а всегда в сочетании с другим:

Свобода и Равенство. Что же в царстве сво-

боды и равенства могут означать такие слова,

как «господин», «ваш покорный слуга»,

«имею честь быть» и тому подобные? Лох-

мотья и волокна старого феодализма, кото-

рые, хотя бы только в грамматическом отно-

шении, должны быть искоренены! В Якобин-

ский клуб давно уже внесены такого рода

предложения, но он не мог заняться ими в

настоящий момент. Заметьте, какой символи-

ческий головной убор носят теперь якобин-

цы: шерстяной колпак (bonnet de laine) —

ночной колпак, более известный под назва-

нием «bonnet rouge» (красный колпак),

потому что он красного цвета. Колпак этот

принято носить не только как фригийскую

шапку свободы, но и ради удобства и отчасти

в честь патриотов низших классов и героев

Бастилии; значит, красный ночной колпак

имеет троякое значение. Даже кокарды

теперь начинают делать из трехцветной шер-

сти: кокарды из лент, как признак фейянской

гордости высших классов, становятся подоз-

рительными. Знамения времени!

Далее, обратите внимание на родовые

муки Европы или, вернее, на плод, который

она принесет, потому что отмечать последо-

вательно муки и крики австрийско-прусского

союза, антиякобинские депеши Кауница,

изгнания французских послов и так далее

было бы слишком долго. Дюмурье переписы-

вается с Кауницем, Меттернихом или

Кобенцлем * в другом тоне, чем делал это

Делессар. Отношения становятся все более

натянутыми; по поводу кобленцских дел и

многого другого требуется категорический

ответ. Но его нет! А так как его нет, то 20

апреля 1792 года король и министры явля-

ются в Salle de Manège, излагают положение

* Кобенцль Людвиг (1753—1809) — граф, австрий-

ский дипломат и государственный деятель.

дел, и бедный Людовик «со слезами на гла-

зах» предлагает, чтобы Собрание постано-

вило объявить войну. После должных пото-

ков красноречия война декретирована в тот

же вечер.

Итак, значит, война! Париж, полный ожи-

дания, толпой явился на утреннее и в еще

большем числе на вечернее заседание. Здесь

и герцог Орлеанский с двумя сыновьями; он

смотрит, широко раскрыв глаза, с противопо-

ложной галереи

. Можешь смотреть,

Филипп: эта война будет богата результатами

как для тебя, так и для всех. Киммерийский

обскурантизм и трижды славная революция

будут сражаться за исход ее около двадцати

четырех лет, топча и давя все в титанической

борьбе, прежде чем придут не к соглашению,

а только к компромиссу и к приблизитель-

ному признанию каждым того, что есть в дру-

гом.

Так пусть наши три генерала * на границах

основательно все взвесят и пусть бедный

Шевалье де Грав, военный министр, обду-

мает, что ему делать! Чего можно ожидать от

трех армий с их генералами, это легко пред-

видеть. Что касается злосчастного Шевалье

де Грава, то в вихре надвигающихся событий

и обрушивающихся на него дел он теряет

голову, бестолково вертится в круговороте,

подписывается в конце концов: «Де Грав, мэр

Парижа», затем выходит в отставку и пере-

правляется через Канал, чтобы погулять в

Кенсингтонских садах

. На его пост назна-

чается строгий Серван, способный военный

инженер. Почетный ли это пост? Во всяком

случае трудный.

Глава десятая

ПЕТИОН-НАЦИЯ-ПИКА

И все же как шаловливо играют в темных,

бездонных стремнинах фантастически окра-

* Лафайет, Рошамбо, Люкнер.