Хубов Г. Мусоргский

Подождите немного. Документ загружается.

сила» буйной народной вольницы—«Гайда! Расхо-

дилась, разгулялась удаль молодецкая»:

В этой беспримерной по размаху и мощи массовой

хоровой сцене поет стихия восстания. Главная, fis-

тоП'ная тема хора (заметим: интонационно родст-

венная теме вступления к Прологу оперы) исподволь

вызревала в сознании Мусоргского. Ее прообраз на-

чертан уже в песне «Дуют ветры, ветры буйные»

(1864 г. в «коммуне»). Там рисовалось ненастье, чре-

ватое бурею, здесь — сама буря... Тема русской воль-

ницы развертывается в могучем сокрушительном

движении (свободное фугато). После первой кульми-

нации — новый подъем и новая тема — раздольный

пляс «Ой, ты сила, силушка, ой, ты сила бедовая»

(G-dur, мелодия известной народной песни «Заиграй,

моя волынка»).

Пьянящей радостью свободы, торжеством неиз-

бывной силы веет от этой музыки народного лико-

48?

вания. Размашистая тема лихо кружит в крутых

поворотах пляса, сопровождаемого буйными пере-

кличками хора («Гой! — Ой, силушка бедовая!.. Ты

дай им понатешиться...»). Тематическое развитие ди-

намизируется тональными контрастами (G—Es—Н—

As—Des), красочной выразительностью интонацион-

ных и тембро-гармонических оттенков. Плясовое дви-

жение, достигнув вершины, возвращается к исходной

теме (cis—fis). Теперь она звучит в увеличении.

Вступают «отрезвляющие» голоса Варлаама, Мисаи-

ла и «старейших бродяг» из толпы: «Воспримите,

людие, царя законного, богом спасенного... Димит-

рия Ивановича!» (клавир, стр. 394—395).

Призывные возгласы принять «законного, богом

спасенного» царя Димитрия вызывают в толпе па-

родной не умилительный восторг, а тревогу и смя-

тенье, напоминая о ненавистном Борисе. Возникает

драматический хоровой диалог. «Рыщут, бродят слу-

ги Бориса, пытают люд пеповинный...» (b-moll, на-

чало нового развития главной темы). Набегающие

волны гневного возмущения сливаются в бурлящем

потоке мятежной вольницы. При кликах народной

толпы «Смерть Борису!» нарастающее движение

поднимается к последней, высшей кульминации

(fis-moll,//f).

И тут в драматургии сцены обозначается траги-

ческий перелом. Он был подготовлен ранее —усми-

ряющими призывами старцев «Воспримите, людие,

царя законного...». Теперь выясняется гибельный

смысл этих слов. Издали доносится непонятное пе-

ние на непонятном языке. Показываются иезуиты,

лазутчики и агитаторы «богом спасенного» Само-

званца. Народ, почуяв недоброе, встречает их него-

дующими репликами: «Словно волки воют!.. Что за

дьяволы?..». Не выдерживает и мужицкая натура

Варлаама. Зычным окриком—«Вороньё иоганое!.. Не

попустим!» (здесь мы вновь слышим своенравный

грузный мотив бродяги)—он вместе с .подручным Ми-

саилом увлекает возбужденную толпу на расправу

с «кровососами». Иезуитский хорал обрывается

грозными кликами мщения «Гайда! Души! Дави!..».

.490

в музыке эта стихийная вспышка гнева выражена

сумрачным наплывом ожесточенного движения

(Vivo, f-moll; клавир, стр. 404—408). Иезуитов схва-

тывают, вяжут, волокут в лес «на осину»... А из леса

раздается труба Самозванца. И в то же время в тре-

вожных отсветах приближающегося факельного ше-

ствия вырисовывается скорбная фигура одинокого

Юродивого («Юродивый вскакивает, осматривается

и снова ложится у камня» — ремарка Мусоргского).

При звуках торжественного марша появляется Са-

мозванец, окруженный пышкой свитою; ратники с

факелами освещают ему путь. Варлаам с Мисаило.м,

забыв об иезуитах, бросаются величать «царевича,

богом спасенного». Оторопевшая толпа повторяет

слова величанья... Небезынтересно напомнить, что

для встречи Самозванца под Кромами Мусоргский

воспользовался музыкою «славления Молоха», мрач-

но-торжественный колорит которой здесь так уме-

стен Самозванец обращается к притихшей толпе

(тема «царевича» звучит хоралом; клавир, стр. 413,

Des-dur). Всем «гонимым Годуновым» он обещает

милость и защиту. И тут же милует... слугу Бориса

боярина Хрущева... Толпа, сбитая с толку обещанием

мнимого царевича, поддается демагогическому об-

ману.

Развенчивая в Кромах Самозванца, Мусоргский

показал и трагизм стихийного движения крестьян-

ских масс, восставших против ненавистного царя Бо-

риса и наивно поверивших «справедливому цареви-

чу»... Поезд Самозванца удаляется. Марш Лжеди-

митрия застилают тяжелые удары набатного коло-

кола. Из-за леса поднимается зарево пожарища.

Одинокий Юродивый затягивает песню, в которой

пламенеет народное горе:

Лейтесь, лейтесь, слезы горькие,

плачь, плачь, душа православная.

Скоро враг придет и настанет тьма,

темень темная, непроглядная...

С потрясающей силой выразительности Мусорг-

ский воплотил в этом образе трагический смысл со-

.491

бытий: Лжедимитрий, Изменой и обманом fitopr-

шийся с чужеземцами в русскую землю, несет ей

смуту и горе. На фоне всей, грандиозной по размаху,

Сцены под Кромами песнь Юродивого приобретает

значение вещего пророчества: впереди тяжелые ис-

пытания, долгая, многотрудная борьба — и не раз

еще поднимется грозной волной революционная сти-

хия могучей народной вольницы.

Мрачен финал сцены. Но светла пронизывающая

все развитие оперы, устремленная в будущее мысль

Мусоргского, высказанная им в посвящении друзь-

ям,— мысль о народе как великой личности, одушев-

ленной единою идеею.

Глава третья

ВЫСТРАДАННЫЕ ГОДЫ БОРЬБЫ

Крест на себя наложил я и с

поднятою головой бодро и весело

пойду, против всяких, к светлой

сильной, праведной цели, и к насто-

ящему искусству, любящему че-

ловека...

Мусоргский

Период высшего развития творческого гения, соз-

давшего «Бориса» и «Хованщину», менее всего был

спокойной порой безоблачного процветания. Напро-

тив. Борьба достигла крайнего напряжения. Обста-

новка предельно усложнилась. Произошли события

и перемены, положившие зловещий отблеск на судь-

бу Мусоргского.

Семидесятые годы —самая яркая и самая мрач-

ная полоса его жизни. Это время великих творче-

ских завоеваний и невозвратимых утрат, время му-

жественных порывов и опустошительных душевных

бурь...

Великих истин не открывают без горя и труда,

говорит Анатоль Франс. Печальное, но верное при-

знание. Мусоргский неудержимо шел вперед, к пра-

ведной цели. Он добывал истину в борьбе, познав и

.493

радость самозабвенного труДа, и горе тяжелых иС/

пытаний.

Он не сдавался, несмотря даже на гнетущий не-

дуг последиих лет, пока не разразилась катастро-

фа о бессмысленной жестокостью oi6opBaBmaH его

жизнь.

Многие современники композитора представляли

себе этот период его жизни как темный, загадочный

процесс нравственного и творческого падения. Мно-

го сочувственных и несочувственных слов было ска-

зано о том, что после «Бориса» дарование Мусорг-

ского стало клониться к упадку, что сам он мораль-

но опустился и, все больше предаваясь пагубной

страсти к вину, заставлявшей его чуть ли не целые

дни просиживать с компанией каких-то новых прия-

телей в «Малом Ярославце», уже неспособен был

создать ничего ценного, законченного. Различно тол-

ковали о причинах падения таланта, но почти все

сходились на том, что это — «падение».

Так сложилось, а затем и упрочилось однобокое,

и потому уже неправильное, представление о твор-

честве последних лет жизни Мусоргского, о том пе-

риоде, когда создавались «Хованщина» и «Сорочин-

ская ярмарка», вокальные циклы «Без солнца»,

«Песни и пляски смерти», фортепианная сюита

«Картинки с выставки» и многое другое. Как ни

странно, но и некоторые близкие товарищи Мусорг-

ского укоризненно отнеслись к последним годам его

трагической борьбы.

Суровый приговор вынес ему (уже много лет спу-

стя) Римский-Корсаков. «Со времени постановки

«Бориса»,— писал он в своей «Летописи», — нача-

лось постепенное падение его высокоталантливого

автора. Проблески сильного творчества еще долго

продолжались, но умственная логика затемнялась

медленно и постепенно». И далее: «Что было причи-

ной нравственного и умственного падения Мусорг-

ского? Сначала успех «Бориса Годунова», а после —

его неуспех, так как оперу сначала посократили, вы-

кинув превосходную сцену под Кромами, а года

через 2, бог знает почему, перестали давать, хотя

.494

успехом она пользовалась постоянным и исполнение

ее Петровым, а по смерти его Ф. И. Стравинским,

Платоновой, Коммиссаржевским и другими было пре-

красное. Ходили слухи, что опера не нравилась цар-

ской фамилии; болтали, что сюжет ее неприятен

цензуре, что мало вероятно по нынешним временам.

В результате оказалось, что оперу, шедшую 2—3 го-

да на сцене и имевшую успех, с репертуара сняли.

А между тем, авторское честолюбие и гордость раз-

растались; поклонение людей, стоявших несравненно

ниже автора, но составлявших приятельскую собу-

тыльническую компанию, все-таки нравилось. С од-

ной стороны, восхищение В. Стасова пред яркими

вспышками творчества и импровизаций Мусоргского

поднимало его самомнение. С другой стороны, по-

клонение приятелей собутыльников и других, восхи-

щавшихся его исполнительским талантом и не отли-

чавших действительный проблеск от удачно выкину-

той шутки, раздражали его тщеславие. Буфетчик

трактира знал чуть не наизусть его «Бориса» и «Хо-

ванщину» и почитал его талант, в театре же ему из-

менили, не переставая быть любезными для виду, а

Русское музыкальное общество его не признавало.

Прежние товарищи: Бородин, Кюи и я, любя его

по-прежнему и восхищаясь тем, что хорошо, ко мно-

гому отнеслись однако критически. Печать с Ларо-

шем, Ростиславом и другими бранила его. Вот при

таком-то положении вещей страсть к коньяку и за-

полуночным сиденьям в трактире развивалась у него

все более и более. Для новых его приятелей «про-

коньячиться» было нипочем, его же нервной до бо-

лезненности натуре это было сущим ядом. Сохраняя

со мной, так же как с Кюи и Бородиным, дружест-

венные отношения, Мусоргский однако глядел на

меня с некоторым подозрением. Мои занятия гармо-

нией и контрапунктом, начинавшие меня заинтере-

совывать, не нравились ему. Казалось, что он начи-

нал во мне подозревать отсталого профессора-схо-

ластика, могущего его уличить в параллельных

квинтах, а это ему было неприятно. Консерваторию

же он терпеть не мог. К Балакиреву отношения его

.497

были давно уже довольно холодны. Балакирев, не

появлявшийся теперь на нашем горизонте, еш,е /в

былые времена говаривал, что у Модеста больиюй

талант, но слабые мозги, и подозревал его в CKJ^H-

ности к вину, чем оттолкнул его от себя тогда 'же.

1874 год может считаться началом упомянутого па-

дения Мусоргского, продолжавшегося постепенно до

дня его кончины»

Невозможно усомниться в искренней убежденно-

сти этих слов Римского-Корсакова, отличавшегося

безупречной честностью суждений. Но невозможно

согласиться с его .несправедливым приговором и тем

более невозможно умолчать о нем: высказанный

крупным, неукоснительно авторитетным представи-

телем Могучей кучки, он, независимо от субъектив-

ных намерений, способствовал распространению од-

ностороннего, т. е. тенденциозного взгляда на по-

следний период жизнедеятельности Мусоргского.

Честное и самое искреннее заблуждение не пере-

стает быть заблул<дением со всеми его печальными

последствиями. И то обстоятельство (для нас несо-

мненное), что заблуждение Римского-Корсакова воз-

никло не от умысла, а от искреннего и, быть может,

доброго чувства, не меняет сути дела. Он опирался

в своих выводах на один ряд фактов, особенно его

огорчавших, даже возмущавших, и вольно или не-

вольно отвлекся от другого ряда фактов, весьма су-

щественных, важных. Вот почему обобщающее су-

ждение Римского-Корсакова, непогрешимое субъек-

тивно, погрешило против объективной истины.

Музыка, созданная Мусоргским в те трудные,

горькие годы, свидетельствует не об упадке, а о на-

пряженном развитии творческих сил, о новых, уди-

вительных открытиях. В свете этой непреложной

истины бледнеют рассуждения о самомнении, непо-

мерном тщеславии и обидах болезненного самолю-

бия композитора, что будто бы послужило причиной

его «нравственного и умственного падения». За-

блуждение в обобщающем выводе неизбежно обес-

ценивает и выставляемые в качестве причинных до-

водов наблюдения — если и достоверные, то, очевидно,

.496

Мусоргский.

По рис. с. Александровского

(итал. карандаш). 1876

не характерные, случайные. Самомнение, высокоме-

рие, тщеславие, неприязнь к критике — черты вовсе

не типичные, более того, чуждые облику Мусоргско-

го, человека необычайно скромного, мягкого и доб-

росердечного, непримиримого лишь в идейной борь-

бе, в отстаивании своих художественных принципов.

Ну а в творчестве — согласуется ли гениальная му-

зыка «Хованщины» (хотя бы только «Хованщины»)

с падением таланта?!..

.497

Нет, не о падении должна идти здесь речь, а/об

испытаниях и страданиях великого художника, пере-

живавшего в последний, кризисный период жизнен-

ной борьбы глубокую духовную драму. Суровый

приговор Римского-Корсакова не упоминает, однако

невольно напоминает о ней. О, эти страницы «Ле-

тописи» писались не без горечи и скрытой боли; в

них звучит не только осуждение, но и сожаление

«прежнего товарища». Римский-Корсаков несомнен-

но любил Мусоргского, но никогда не мог до конца

понять его, а значит, и простить — простить в нем

то, что казалось ему «непростительным».

Тут мы вновь соприкасаемся с внутренними про-

тиворечиями характеров и воззрений в Могучей куч-

ке. В сложной обстановке общественной жизни се-

мидесятых годов, после распада кружка, противоре-

чия еще более углубились. Особенно остро сказыва-

лось это в отношениях Мусоргского с композитора-

ми кучки — «прежними товарищами», как выразился

(и не случайно) Римский-Корсаков. Да, теперь это

были прежние товарищи. Их связывала, и еще креп-

ко связывала, общая устремленность передового

движения, но в самом движении явственно обозна-

чились развилины дорог.

В тревожное время распада кружка, создания

«Бориса Годунова» и разгоревшихся споров о нем

резко обнажились глубокие творческие разногласия

между Мусоргским и друзьями, которым многое в

его «крайних» реформаторских замыслах и сверше-

ниях представлялось неприемлемым. Быть может,

именно тогда впервые Мусоргский остро ощутил

свою одинокость среди товарищей. Летом 1872 года,

вскоре после окончания «Бориса» (но еще задолго

до его постановки), он писал Л. Шестаковой: «Свет-

ло прошлое кружка,— пасмурно его настоящее: хму-

рые дни настали. Не стану винить за это ни одного

из сочленов, «бо несть злобы в сердце моем», но по

прирожденному мне доброму смеху не могу не по-

чтить кружок изречением Грибоедова: «одни повы-

были, другие, смотришь, перебиты»; то, что служило

на пользу Скалозубу, зело печально для кружка, и

.498