Хубов Г. Мусоргский

Подождите немного. Документ загружается.

90 rputBpua\

f i II

За.чем 1 мве

i I Li I

Умеряя суетные порывы тщеславной души Григо-

рия, Пимен начинает рассказ о царях

Помысли, сын, ты о царях великих:

Кто выше их? (Единый бог!..) И что же?

О, как часто, часто они меняли

свой посох царский, и порфиру,

и свой венец роскошный

на иноков клобук смиренный...

И В этом многозначительном рассказе ведущую

роль играет лейт-тема летописца. Она выступает сте-

пенно, строго, «красной строкой» повествования («По-

мысли, сын...», As-dur). Но в первом же эпизоде, на

протяжении шестнадцати тактов, тема дважды преоб-

разуется, контрастом светотени углубляя смысл ре-

чи Пимена. Внезапным ладовым сдвигом (при сло-

вах «Кто выше их? и что же...») тема повергается из

торжественного As-dur в сумрачный es-moll, глухо

звучит и дробится в напряженном движении («...как

часто, часто они меняли свой посох царский...») и.

едва стихнув, возрождается «просветленная» в

G-dur («... на иноков клубок смиренный...»).

.439

Музыка вступительного эпизода, насыщенная вы-

разительно контрастным развитием лейт-темы лето-

писца, служит и обобщающим началом, и психологи-

ческой настройкой повествования, к которому жадно

прислушивается Григорий Пимен вспоминает Гроз-

ного, с умилением говорит о богомольном Федоре

(«Он царские чертоги преобратил в молитвенную

келью...») и о «чуде», свершившемся в час его кончи-

ны. Тема вновь и вновь преобразуется, озаряя рас-

сказ старца мягким сиянием кротости и таинственной

торжественности (лидийский F-dur, затем мерцающий

в уносящихся ввысь гармониях Des-dur).

Весь этот сдержанно-неторопливый рассказ —

«пытка чувств» для Григория. И когда Пимен, подой-

дя к событиям недавйих лет, глухо произносит: «Про-

гневали мы бога, согрешили: владыкою себе царе-

убийцу нарекли!» — у инока вырывается мучивший

его вопрос: «Давно, честной отец, хотелось мне тебя

спросить о смерти Димитрия царевича. Ты, говорят,

в то время был в Угличе?» Здесь — поворотный мо-

мент музыкально-сценического развития картины.

Пимен, муж многоопытный и мудрый, как будто ждал

этого вопроса, к тому, как будто, и вел повествова-

ние, чтобы поведать Григорию о тяжком преступле-

нии царя.

И вот «последнее сказанье» Пимена — о кровавых

событиях в Угличе. Оно звучит в суровых тонах дра-

матической баллады. Тема летописца исчезает. Во-

зникает и разрастается иная, новая тема, которой

предстоит важнейшая роль в драматургии всей опе-

ры. Характерные попевки этой темы слышны уже в

начальном мотиве рассказа-баллады («Пришел я в

ночь...», см. клавир, стр. 72), а ее становление (пер-

вое проведение) связано с образом убитого царевича.

9U Сдержанно

Г ^

i пц Hi if

.440

iB музыке рисуется картина злодеяния, набат тре-

воги, смятение негодующей толпы, стихийная распра-

ва с убийцами, «в ужасе, под топором» назвавшими

имя Бориса... Основою картинно-симфонического раз-

вития рассказа-баллады служит первоначальный мо-

тив (пример 91а). Он разрабатывается, преформи-

руется с несравненным мастерством интонационной

драмотургии. Из этого мотива — посреди зарастаю-

щего движения музыки («...ударили в набат; крик,

шум. Бегут IBO двор царицы...») образуется централь-

ная тема—-царевича Димитрия (пример 916).

В дальнейшем повествовании — «А там, на площа-

ди, «арод остервенясь...» — тот же мотив, модифици-

руясь в резко очерченных интонациях, ритмах, со-

звучьях, нагнетает динамику развития симфонической

картины, реально, зримо изображающей ярость наро-

да при виде царского чиновника «Иуды» Битяговско-

го («Вот он, вот, вот злодей!»), ужас, охвативший

схваченных убийц пред трупом царевича (здесь вы-

разительным контрастом вновь звучит тема Димит-

рия), неистовство толпы и предсмертное покаяние

злодеев...

Вместе с тем в драматическом развертывании

первоначального мотива все яснее ощущается скры-

тая интонационная связь с темою царя Бориса (моно-

лог «Скорбит душа...», см. выше, пример 87). Она

становится явной в заключительном проведении мо-

тива (d-moll), где упоминание о царе Борисе («Зло-

деи покаялись и назвали Бориса...-») тонко подчеркну-

то характерным гармоническим штрихом из его моно-

лога (аккорд шестой минорной ступени):

.441

Злолв.1 ио.кж.алсь а е» . зва-ли Бо.р«.са.

Так, три предначальных образа сплетаются не-

зримо в музыке драматического повествования Пиме-

на: образ убитого царевича Димитрия, образ народ-

ного возмущения и образ преступного царя Бориса.

И эта связь знаменательна. В ней затаена взрывча-

тая сила развития музыкальной драмы. Только би-

чом цензурных соображений можно было изъять из

оперы рассказ Пимена об углпцких событиях, игра-

ющий столь важную роль в драматургии сочинения.

Заключение картины складывается под непосред-

ственным воздействием рассказа Пимена. Встрево-

женная тищина кельи; вкрадчивый вопрос Григория:

«Каких был лет царевич убиенный?». Сосредоточен-

ное припоминание летописца (в оркестре промельки-

вает «мотив сказа»). Наконец, уверенный ответ: «Он

был бы твой ровесник и царствовал!». И тут вновь

гениальный щтрих интонационной драматургии, рас-

крывающий внутренний, психологический смысл мо-

мента. На словах «и царствовал» внезапно возникает

тема царевича Димитрия. Ее появленье оттенено не-

ожиданным тональным контрастом (D-dur-—Es-dur);

звучит она иначе, нежели в первоначальном, широ-

ком проведении (a-moll), и колорит у нее иной —

призрачный, холодный.

Тема является и исчезает, как призрак. Но дейст-

вие ее неотразимо. Вы слышите в ней внутреннее пе-

рерождение Григория! Идея венценосного самозван-

ства бесповоротно овладевает его сознанием. Неяс-

ным честолюбивым помыслам, давно лелеемым аван-

тюрной душой смиренного инока, открывается ясная

цель. И именно здесь, в данной сценической ситуа-

.442

ции, в сочетании с роковыми словами «и царство-

вал!..» тема царевича Димитрия обретает второе зна-

чение в развитии драмы — становится «присвоенной»

темой Самозванца. Весьма характерна здесь и мно-

гозначительная ремарка Мусоргского: «Григорий при

этих словах величественно выпрямляется во весь рост,

потом снова с притворным смирением опускается на

скамью». Он терпеливо выжидает. А простодушный

Пимен заканчивает речь торжественным завещанием

иноку: «Тебе мой труд передаю... Описывай, не мудр-

ствуя лукаво, все, чему свидетель в жизни будешь...»

(в оркестре—^строгая лейт-тема летописца). Разда-

ются протяжные удары монастырского колокола. За

сценой, в отдалении, тихий хор отшельников Пи-

мен уходит. Григорий один. В нем уже созрело ре-

шенье. Его монолог, завершающий сцену, обращен к

•преступному царю («Борис, Борис! все пред тобой

трепещет»). И как образ неминуемого возмездия про-

носится в оркестре тема убитого царевича («Никто

не смеет и напомнить о жребии несчастного младен-

ца...»).

А между тем отшельник в темной келье

Здесь на тебя донос ужасный пишет:

И не уйдешь ты от суда людского,

Как не уйдешь от божьего суда...

Тайным приговором звучат последние слова Григо-

рия. А в оркестре —затухающее движение «вещего

сказа». И отдаленные удары колокола...

Вторая картина первого действия.— Корчма на

Литовской границе. Музыкально-сценическое разви-

тие драмы, набирая темп, оттеняется контрастом жан-

ра. Бойкая шинкарка, монашествующие бродяги Вар-

лаам с Мисаилом, приставший к ним Григорий в

одежде крестьянина, алчные и тупые пристава. Свое-

образный колорит. Сочность бытовых зарисовок,

брызжущая юмором, и комизм с «трагической за-

JtBacKofi»,

.443

в центре сценического действия — бродяги и Гри-

горий. И именно их характеристики рельефно сопо-

ставлены, сдвинуты в кратком оркестровом очерке,

предваряющем картину корчмы. Размашистый зачин

песни «Как во городе было во Казани», грузное топ-

тание басов (мотив Варлаама), «сладкоглаголевый»

церковный напев — и вот уже вырисовываются силуэ-

ты бродяг-монахов:

5,3 Довольно скоро-бойко

Рядом с ними фигура Григория: его тема возни-

кает в оркестре сразу же после характеристики бро-

дяг, причем здесь она впервые дается в полном, за-

вершенном виде — «присвоенная» тема царевича Ди-

митрия расширена новым, заключительным мотивом

(сближающим ее с мелодией вступления к Прологу

оперы):

Умеренно

Так краткий симфонический очерк, служа соеди-

нительным звеном между соседними картинами, кон-

трастными и по содержанию, и -по жанру, обнаружи-

вает глубинные связи образно-тематического развер-

тывания музыкальной драмы: от истоков в Прологе к

финалу — Под Кромами, где вновь встретятся-столк-

нутся, но совсем в иной обстановке, Григорий-Само-

званец и бродяги...

.444

Бесхитростная песенка хозяйки корчмы «Поймала

я сиза селезня» (удачно присочиненная Мусоргским в

основной редакции оперы)—колоритное начало и

бытовой фон картины. Слова песни народные, а ме-

лодия очень сродни напеву «вдовушки-младешеньки»

из вокальной сценки «По грибы». В «Корчме» эта

обаятельная, ласково-лукавая тема преобразована и

мастерски разработана в соответствии с музыкально-

сценической задачей картины. Пение размечтавшейся

хозяйки естественно связывается с приближением

«гостей». В гармоническую ткань вариационного из-

ложения песни «вклинивается» грубоватый мотив

Варлаама (издали слышен говор и смех прохожих),

а на последнем куплете к ней присоединяется забав-

ным контрапунктом монашеский напев стоящих за

дверью бродяг (см. клавир, стр. 85). Песенка обры-

вается—входят Варлаам, Мисаил и следом за ними

Григорий...

Музыкально-сценическое движение в «Корчме»

развертывается с той жизненной непринужденностью,

какую мы наблюдали в «народных картинках» Му-

соргского. В точной интонационной мотивировке ха-

раетеров, в бесподобной живости диалогов мы узна-

ем руку мастера, отлично усвоившего «опыт драма-

тической прозы в музыке». Гибкое, многообразное

применение и претворение этого опыта, ощущаемое

во всей опере, особенно приметно (не только уху, но

и глазу) в картине «Корчмы», где линия внутренне-

го драматического развития обвивается жанровой ха-

рактерностью бытовых зарисовок с их терпким, горь-

коватым юмором (и у Пушкина сцена в корчме из-

ложена сочной «простонародной» прозой). Не удиви-

тельно, что Мусоргский здесь чаще пользуется выра-

зительными средствами и приемами интонационных

характеристик, выработанными и «опробованными» в

жанровых вокальных пьесах — «народных картин-

ках»— и в «Женитьбе». Более того, в самих харак-

теристиках проглядывают порой зримые черты схо-

жести. Так, в песенке шинкарки чувствуется близкое

родство с вокальной пьесой-сценкой «По грибы» и от-

даленное—со свахой из «Женитьбы». Сладкоглаго-

.445

левый распев беглых монахов-бродяг невольно за-

ставляет вспомнить Семинариста («Ах ты, Стеша,

моя Стеша...»). В характернейшем «неуклюжем»лейт-

мотиве Варлаама обнаруживается преемственная

связь с интонационным обликом Степана из «Женить-

бы» На это стоит обратить внимание: сравнение,

показываюшее схожесть, выявляет и различие.

Мусоргский не повторялся. То, что постигалось им

в творческих опытах, строго обусловленных конкрет-

ностью задания («народные картинки», «этюды для

камерной пробы»), служило предпосылкой нового раз-

вития, получало новое применение в масштабных за-

мыслах музыкальной драматургии. Вполне вероятно,

что лаконичная характеристика упрямого Степана

явилась исходным моментом в формировании образа

Варлаама. Какой же могучий размах придан его раз-

витию!

Варлаам — мужик в рясе странствуюш,его монаха.

Наивное простодушие и житейская смышленость, гру-

боватая норовистость и хмельное балагурство скво-

зят за напускным смирением «честного отца», утек-

шего вместе с подручным Мисаилом из «святой оби-

тели». Внешний облик этих двух скитальцев, выпра-

шивающих у богомольных христиан «копеечку на по-

строение храма», тонко очерчен церковнославянской

вязью смиренного напева (пример 93—в). Но Варла-

ам рельефно выделен своим острохарактерным моти-

вом (пример 93—б). Переменчивое интонирование

этого метафорически подвижного мотива живописует

его простонародную речь, пересыпанную прибаутками

да присказками, зримо передает его походку, повад-

ки, жесты. Угощенье с вином, поданное шинкаркой,

легко возбуждает бездомного бродягу, не упускающе-

го случая повеселить душу чарочкой. Он быстро

оживляется.

Короткий мотив, так метко обрисовывающий не-

складную фигуру Варлаама, таит початок неизбытной

силы, которой словно лень проявить себя, но уж если

она прорывается, то — разгульно, грубо, мощно и яр

ко. Тут сказывается стихийность мужицкой натуры

Варлаама. Его неуклюжий, грузный облик становится

.446

...» ,г .щ 1 , i .1. t .а:

' -Ь. ; - -•„. • . . . »

•

J йГ'ГР ^ ГТТ ГГТ ^ гТТ fW

М" i.

. Т^

, ,

.л.

• г

-11

^ • = - i - I' :

Заключительная страница Сданы в корчме.

Рукопись

Грозным. Таков он в буйной песне «Как во городе

было во Казани», разрастающейся в колоритную

симфоническую картину, полную огня, красок, дви-

жения: своенравный мотив Варлаама, внезапно раз-

вернувшись, вздымает широкозвучную тему песни

(пример 93—а), динамизирует ее блестящее вариаци-

онное развитие (взгляните в клавир, стр. 91—97).

Но увлеченье угасает вместе с песней. Захмелев-

шего Варлаама охватывает сонная одурь. Лениво

развалившись, он тянет сквозь дрему уныло-безра-

достный напев: «Как едет ён, да погоняет ён. Шапка

на ём торчит как рожон. Весь, ах, весь-то грязен...»

(в оркестре — одинокие протянутые звуки гобоя с

валторной и расплывающийся в зыбком покачивании

струнных мотив Варлаама).

Глухой тоской неприютной скитальческой жизни

веет от полусонной песни Варлаама (гениально пере-

фразированная Мусоргским народная мелодия «Зво-

нили звоны...»). Это не песня, а тайное рыдание, го-

ворил Шаляпин.

447

Внутренний драматизм эпизода углублен сцени-

ческим сопоставлением: на фоне песни дремлющего

Варлаама начинается диалог Григория и шинкарки.

Григорий все время держался в стороне, не притра-

гиваясь к вину, отделываясь от грубых шуток и по-

преков Варлаама короткими сухими репликами. Но

почти каждая его реплика отзывалась в оркестре

тревожным отрывочным напоминаньем темы Димит-

рия— Самозванца. Неотвязная мысль не давала ему

покоя. Едва «честные отцы» угомонились и задрема-

ли, он подходит к шинкарке, осторожно выведывая

дорогу в Литву. Торопливая речитация их диалога

причудливо сплетается с сонным бормотанием Вар-

лаама. Этот своеобразный терцет прерывается неожи-

данным появлением приставов, разыскивающих бег-

лого чернеца Гришку Отрепьева. В музыку вторгает-

ся назойливый, гнетущий мотив полицейской власти.

Контраст сценической перемены великолепно очер-

чен двумя — контрастными же штрихами интонацион-

ной драматургии. Грубый окрик пристава («Вы что

за люди?») вызывает комичную оторопелость сми-

ренных иноков, повторяющих свой заученный бого-

спасаемый напев. Тот же окрик, обращенный к Гри-

горию («Ты кто такой?»), упирается в непроницае-

мую самоуверенность последнего. Жесткому мотиву

пристава противопоставлена в оркестре широко рас-

петая тема Самозванца, предупреждающая «бойкий»

ответный речитатив Григория: «Мирянин из приго-

рода. Проводил старцев до рубежа, иду восвояси».

Он обманывает невозмутимо, ибо сам верит в свой

обман. Поверили ему и пристава. Недолго думая, они

избирают жертвою своей поживы «подозрительного»

Варлаама.

Выразительность дальнейшего музыкально-сцени-

ческого движения, устремленного к финалу, обостря-

ется смелым сочетанием гротескности и драматизма.

Смешная своей важностью тупость пронырливых при-

ставов, то и дело попадающих впросак, отчаянная из-

воротливость Григория, одержимого честолюбивой иде-

ей, горькая и в то же время комичная озадаченность

Варлаама, упрямо выпутывающегося из беды, жа-

.448