Хубов Г. Арам Хачатурян

Подождите немного. Документ загружается.

разработка в целом воспринимается как затянувшаяся

«перемена декораций» — перед заключительным апо-

феозом (репризой).

Громоподобные аккорды органа

(ffffl),

словно за-

стывшие гармонии начальной темы — под «триолевой

аркой» деревянных и струнных — вот пышная декора-

ция для вступления к репризе.

Перед слушателем развертывается торжественный

парад эффектов, картина, долженствующая потрясти,

ошеломить вас роскошью и мощью. Контрасты здесь уже

не надобны. Темы соревнуются в блеске и силе звуча-

ния пес plus ultra, — силе, достигающей предела физиче-

ских возможностей.

Вслед за главной партией, изложенной более ком-

пактно, но без существенных изменений (солирующие

трубы, орган, ударные), — импозантно звучит в ансамб-

ле труб sole и деревянных духовых вторая, рапсодиче-

ская тема, сопровождаемая бурными пассажами органа

(опять

ffff)

на фоне шумного оркестрового tutti.

Динамика силы этого звукового потока совершенно

стирает красочный контраст, привлекавший нас в экспо-

зиции. В дальнейших разработочных эпизодах — с эф-

фектной перекличкой тем (или, точнее, их мотивов) —

ведущую, инициативную роль получает ритм, придаю-

щий стихийному движению характер нарастающего

марша-шествия (все forte — fortissimo!). В кульминации

обе темы контрапунктически соединяются. Финальный

эффект, ради которого, очевидно, воздвигалось все это

архитектоническое сооружение, достигнут. И кода (все

forte — fortissimo!) замыкает произведение колоннадой

торжественных аккордов начальной темы...

Трудно описывать сочинение, столь однообразное в

своей расточительной роскоши. Однако ничего не поде-

лаешь: разбор (особенно нового произведения) невоз-

можен без описания, хотя бы сжатого, и пусть простит

меня читатель, если описание в данном случае получи-

лось слишком утомительным.

Да, слушатель действительно ошеломлен, даже по-

давлен грандиозностью композиции, но сердце его не

взволновано. Оно просто устало от чрезмерного обилия

поражающих эффектов силы, так и не ощутив в непре-

рывно шумном звуковом потоке Симфонии-поэмы «эмо-

ционального раскрытия современной темы».

291

— Сила не в силе звука, сила — в силе мысли му-

зыкальной, — заметил А. Серов, и он был тысячу раз

прав, что подтверждается и богатейшим творческим

опытом классиков.

В хачатуряновской Симфонии-поэме мысль, конечно,

есть, но — мысль неглубокая и до крайности наивная.

Торжество — в проявлении силы, сила — в проявлении

торжества: вот, в сущности, к чему сводится содержа-

ние Симфонии. Оно, вероятно, уложилось бы в жанро-

вую оркестровую пьесу вроде Торжественного марша,

Триумфального шествия или даже небольшой Празд-

ничной увертюры («к случаю»). Но для Симфонии оно

явно недостаточно, тем более, что и лишено внутреннего

развития. Сила мысли музыкальной незначительна, сила

привлеченных средств выражения чрезмерна. Первая

вовсе не требует второй, и вторая органически не оправ-

дана первой.

Слушая сочинение, все время ощущаешь это несоот-

ветствие, перерастающее в тягостное противоречие; раз-

бирая партитуру, убеждаешься с горечью в том, что

громадный труд автора не увенчался успехом, напря-

женные искания, новаторские стремления не привели

его в данном случае к желанной цели, ибо он поддался

ложным влечениям.

Смелая идея современной Победной симфонии оста-

лась им неосуществленной. Он написал сочинение импо-

зантное, экстравагантное, но не одухотворенное глубо-

кой думой и глубокой страстью; подлинная драматур-

гия образного развития в нем, по сути дела, отсутствует.

Такое сочинение нельзя назвать симфонией (условная

схема сонатного Allegro — признак формальный). Его

нельзя назвать и поэмой, ибо поэма принадлежит эпи-

ческому роду искусства. И вот

—

то, что нельзя назвать

ни симфонией, ни поэмой, можно, оказывается, назвать

Симфонией-поэмой. Не странно ли? Скажут, дело не в

названии. Да, не только в названии; однако и оно,

неотделимое от замысла, обязывает.

Собираясь в концерт — на премьеру Симфонии-поэ-

мы Хачатуряна, слушатель, естественно, ждал очень

многого, предвкушая эстетическое наслаждение от новой

музыки любимого и прославленного композитора. Тем

огорчительнее было разочарование.

Первое исполнение Симфонии-поэмы состоялось

292

25 декабря 1947 года в Большом зале Московской кон-

серватории. Государственным симфоническим оркестром,

дополненным группой солистов-трубачей, дирижировал

Е. Мравинский. В партии органа выступил И. Браудо.

В общем исполнение вполне соответствовало внешнему

блеску и пышному великолепию музыки. Премьера вы-

звала даже легкую сенсацию, чреватую, увы, нелегкими

(для автора) последствиями.

Толки, как обычно, были разные, но не столь различ

ные, чтобы могла разгореться дискуссия. Одни усматри-

вали интерес произведения в смелых экспериментах и

формальных изобретениях, другие утверждали, что эти

изобретения не что иное, как забавные трюки, третьи

находили произведение однообразным, тяжеловесным и

скучным, четвертые видели в нем подражание «модным

образцам» и склонны были обвинить композитора чуть

ли не в измене принципам народности и реализма.

Во всяком случае, если отбросить случайные мнения

и явные преувеличения, можно сказать с полной беспри-

страстностью, что Симфония-поэма утомила и озадачи-

ла слушателей. Никто не говорил об истинном увлече-

нии ею, но очень многие, в том числе видные музыкан-

ты и близкие друзья Хачатуряна, положительно отмечая

отдельные находки и некоторые любопытные частности

партитуры, считали это произведение в целом творче-

ской неудачей. И они были правы.

Разумеется, творческая неудача (у кого она не слу-

чается) еще не может служить основанием для обвине-

ний талантливого художника в идейных извращениях.

Симфония-поэма безусловно нуждалась в профессио-

нальной, научно-обоснованной, строго объективной кри-

тике и, конечно, заслуживала ее. К сожалению, ни

одной серьезной принципиальной статьи с ясным крити-

ческим разбором Симфонии-поэмы так и не появилось.

Между тем сенсационность «необычных звучаний и зву-

косочетаний» хачатуряновской пьесы возбудила азарт-

ные преувеличения субъективных оценок. Все это, вме-

сте взятое, способствовало печальному недоразумению.

Симфония-поэма, подоспевшая как раз в самый острый

период борьбы с чуждыми влияниями в искусстве, по-

спешно, т. е. необдуманно была причислена к категории

формалистских опусов и механически... выпала из ре-

пертуара. С тех пор она более не исполнялась,

.293

Такова история хачатуряиовской Симфонии-поэмы,

история вдвойне грустная — и потому, что произведе-

ние получилось действительно неудачное, и потому, что

оно послужило поводом для необоснованных, несправед-

ливых обвинений Хачатуряна в формализме, органиче-

ски чуждом всей художнической натуре композитора.

На этом, собственно, можно бы и кончить критиче-

ский очерк о данном произведении. Но разговор о нем

еще не окончен. Симфония-поэма—не замкнутый эпизод

в биографии автора. Это сочинение обнаруживает внут-

ренние связи некоторых характерно противоречивых тен-

денций в общем процессе развития творческой и музы-

кально-общественной деятельности Хачатуряна. Оно

освещает трудный, я бы сказал, драматический период

его жизни.

«МНОГО ПЕРЕЖИТО, МНОГО ПЕРЕДУМАНО...»

— Я искренно хотел написать к 30-й годовщине

Октября что-то большое, торжественное, необычайное.

Я. искал средства для выражения моих больших идей

(я так думал). Я хотел написать такое сочинение, чтобы

слушатель без объяснения почувствовал мою неписан-

ную программу. Я хотел в этом сочинении выразить

чувство радости и гордости советского народа за свою

великую и могучую Родину. Но, видимо, в выборе

средств я ошибся. Отсюда появились мои трубы в боль-

шом количестве, это заставило меня взять орган, мне

интересно было перевести орган из «духовного» состоя-

ния в светское. До сих пор все существующие инстру-

менты служили нашему искусству, только орган еще

не был использован в том плане, о котором я говорил

выше. Но, видимо, у меня не получилось. Я увлекся

внешней формой вещей и не сумел вовремя соблюсти

чувство меры. Я сейчас вспоминаю весь процесс творче-

ства над моей «Симфонией-поэмой» и убеждаюсь в этом.

Видимо, если бы эта критика была раньше, я бы стро-

же контролировал себя...

Эти слова горького признанья с волненьем, но и с

достоинством произнесены были Хачатуряном в речи

на памятном совещании деятелей советской музыки в

294

Центральном Комитете партии

. Оно состоялось в сере-

дине января 1948 года (т. е. менее чем через месяц по-

сле премьеры Симфонии-поэмы). При обсуждении прин-

ципиальных вопросов развития советской музыки, борь-

бы за реализм и народность — впервые резкой критике

подверглась и деятельность А. Хачатуряна, как компо-

зитора и, особенно, как одного из руководителей Орг-

комитета Союза советских композиторов.

Критика была суровая, как говорится, с пристрастием,

и если не во всем вполне обоснованная и справедливая

то во многом безусловно верная и полезная. Нет нужды

теперь пересказывать или комментировать те или иные

выступления деятелей советской музыки на этом сове-

щании; замечу только, что к критике принципиальной

Хачатурян отнесся мужественно и он честно признал

и неудачу Симфонии-поэмы, и неудовлетворительность

своего руководства творческою работою композиторской

организации.

Вскоре было опубликовано известное постановление

Центрального Комитета партии о музыке (от 10 февра-

ля 1948 г.) — программный документ большой идейной

силы и целеустремленности. В нем четко определены

были задачи развития советского музыкального искус-

ства на основе эстетических принципов и в духе идеалов

реализма и народности, решительно осуждены пагубные

формалистские и модернистские тенденции. К сожале-

нию, в этом важном документе «были допущены неко-

торые несправедливые и неоправданно резкие оценки

творчества ряда талантливых советских композиторов,

что было проявлением отрицательных черт, характерных

для периода культа личности». В частности, С. Про-

кофьев, Д. Шостакович, А. Хачатурян и другие, в отдель-

ных произведениях которых проявлялись неверные тен-

денции, бездоказательно, огульно были названы пред-

ставителями антинародного формалистического направ-

ления. — Обо всем этом с большевистской принципиаль-

См. стенографический отчет этого совещания, опубликован-

ный издательством «Правда». М., 1948, стр. 37.

Так, например, в выступлениях некоторых композиторов

дана была совершенно необоснованная отрицательная оценка

превосходного Виолончельного концерта Хачатуряна.

295

ностью и прямотой сказано в постановлении Централь-

ного Комитета партии от 28 мая 1958 года

Несправедливые обвинения сняты раз и навсегда. И

теперь, отмечая это с глубочайшим удовлетворением,

я должен «печатно» повторить то, что не раз говорил

Хачатуряну: очистительная гроза критики была и для

него полезной — она уберегла его от «пышной рутины»,

от засасывающего состояния самоуспокоенности, чрева-

того застоем, а это самое опасное состояние для худож-

ника. И ведь критика вовсе не была ограничена неспра-

ведливыми обвинениями, а то, что было в ней справед-

ливого, — несло обновление. Чувствовал ли это Хача-

турян?

Выступая на Первом Всесоюзном съезде советских

композиторов, в апреле того же 1948 года, он говорил:

— За это время много пережито и очень много переду-

мано. Я не могу сказать, чтобы этот период был для

меня легким и спокойным. Он был связан с тяжелыми

переживаниями, но сейчас уже многое стало мне ясно

Да, Хачатуряну пришлось многое пережить, многое

передумать и, вероятно, многое выстрадать. Особенно

в острый период съезда композиторов, где иные орато-

ры в полемическом задоре усиленно раздували обвине-

ния, не слишком заботясь об их обоснованности и спра-

ведливости (и это не только в отношении Хачатуряна).

Да и после съезда Хачатуряну нередко и не по заслу-

гам доставалось от «отдельных», не в меру усердных

администраторов и не в меру ретивых музыковедов, пы-

тавшихся перечеркнуть, либо поставить под сомнение

чуть ли не все творчество покритикованного компози-

тора

Все это было, греха таить нечего, все это тяжело,

Приведенные выше характеристики и цитаты заимствованы

из постановления ЦК КПСС — Об исправлении ошибок о оценке

опер «Великая дружба», «Богдан Хмельницкий» и «От всего серд-

ца» (28 мая 1958 г.). Исправляя ошибочные, несправедливые оцен-

ки творчества отдельных композиторов, ЦК вновь подчеркнул не-

зыблемость основных идейно-эстетических принципов и положений

постановления ЦК от 10 февраля 1948 г., которое в целом сыграло

положительную роль в развитии советского музыкального искус-

ства.

См. Стенографический отчет Первого Всесоюзного съезда со-

ветских композиторов. М., 1948, стр. 294.

Достаточно будет в качестве примера указать статью Т. JI и-

вановой

— А.

Хачатурян и его критики,

—

опубликованную в

№ 5 журнала «Советская музыка» за 1948 год.

296

порой даже мучительно переживалось и, хоть медленно,

но неуклонно преодолевалось. Гораздо более серьезные

трудности предстояло преодолеть Хачатуряну для

успешного решения главной задачи — завоевания но-

вых творческих высот искусства. И «фермент невзго-

ды» — в сложившихся обстоятельствах жизни компози-

тора — должен был способствовать этому. Такова диа-

лектика развития.

Симфонию-поэму нельзя рассматривать как частный

эксперимент или случайную неудачу, тем более, что в

сам автор придавал этому сочинению принципиальное

значение «нового слова». Впоследствии, констатируя

неудачу, он, как честный и взыскательный художник,

стремился выявить и осознать ее причину: — Я увлекся

внешней формой вещей и не сумел вовремя соблюсти

чувство меры, — сказал он, и это признание, искрен-

ность которого несомненна, гораздо важнее, чем может

показаться на первый взгляд.

В музыке Хачатуряна мы и ранее замечали тенден-

цию (правда, лишь тенденцию) изощренности, увлече-

ние красочными эффектами, великолепием пышных

форм. Смолоду это случалось от избытка сил, когда

щедрость, свойственная дарованию композитора, не

умудренного опытом, легко уступает.расточительности.

Порою подобное увлечение разрасталось как раскиди-

стая ветвь импровизационности, захлестывающей роман-

тическим многословием. Нередко оно сказывалось и в

блеске концертантности, в самозабвенном упоении рос-

кошью эффектных звучаний, виртуозной игрой ритмов

и красок.

Однако никогда это увлечение не становилось само-

целью, и если одних оно радовало и восхищало, а дру-

гих оставляло в равнодушии, то надо было быть завзя-

тым пуристом с ханжеской нетерпимостью, чтобы осуж-

дать его. Да и можно ли осуждать композитора за эти,

вольные или невольные, проявления здоровой «мускуль-

ной энергии» таланта? Даже и в музыке гениального

Бетховена встречаются страницы, которые, как говорит

П. Беккер, «обнаруживают скорее наслаждение веселы-

ми эффектами, чем глубину переживаний»

Пауль Беккер. Бетховен. Фортепьянные произведения.

М., 1913, стр. 46. Речь идет в данном случае о бетховенско# Сона~

те для фортепьяно

— G-dur

(op 31,

Кя

1).

297

Кипучей, темпераментной натуре Хачатуряна любы

эстетические наслаждения чувственной красотой музы-

ки, виртуозным блеском, роскошью и силой красочных

эффектов. Мы не осуждали и не осуждаем естественных

влечений его художнической натуры. Напротив —

искренно восхищались щедростью его таланта в вопло-

щении больших идей и страстей, предостерегая его

только от излишеств расточительности, вызывающих мо-

нотонию роскоши, импровизационную расплывчатость,

блеск однообразия.

В послевоенные годы эти влечения композитора за-

метно усиливаются и, я бы сказал, деформируют харак-

тер его музыки, отягощая ее внешней, несколько наиг-

ранной возбужденностью и «вычурностью изобретения».

В Виолончельном концерте, завершающем давний замы-

сел Инструментальной триады, этого еще нет, или почти

нет, но уже в Трех ариях для голоса с оркестром (осо-

бенно в вокальной партии, но не только в ней) признаки

деформации хачатуряновского стиля явственно ощути-

мы. Тут обозначается грань, разделяющая два произ-

ведения, написанные в один и тот же период и во мно-

гом ином близкие друг другу (о чем говорилось выше).

Все более заметен недостаток простоты выражения—

той обаятельной и самобытно-сильной простоты, кото-

рая увлекает и покоряет слушателя в лучших, даже са-

мых сложных произведениях Хачатуряна. Все более за-

метно пристрастие к изощренным, «искусно придуман-

ным» и «роскошно сервированным» эффектам, за коими

все более трудно уследить живую мелодическую мысль...

То, что ранее было лишь тенденцией, грозит стать теперь

самоцелью

—

перед нами Симфония-поэма.

Характерно, хоть и может показаться парадоксаль-

ным: самому Хачатуряну представлялось, что именно в

данном сочинении он выступает истинным новатором,

смелым и принципиальным борцом как против упрощен-

чества, уак и против абстрактно-формалистических тен-

денций в современной музыке (вспомним его высказыва-

ния об «эмоциональном раскрытии больших тем совре-

менности»).

Внимательно наблюдая на протяжении многих лет

за ростом и развитием Хачатуряна, я замечал, что про-

махи его и ошибки возникали не от идейных пороков и

заблуждений, а от страстей, стихийно овладевавших

298

темпераментной натурой композитора и уводивших его

в сторону от благородной цели, к которой он стремился.

Так именно получилось с Симфонией-поэмой. Хача-

турян не достиг цели, не сумел осуществить в данном

произведении свои идеалы не потому, что отрекся от

них, а потому, что — легко поддавшись посторонним

влечениям — утратил живую связь с жизнью, ясную це-

леустремленность творческих исканий. Это лишний раз

подтверждает высказанную мною мысль, что постигшая

композитора крупная неудача не имеет ничего общего

с формалистскими извращениями. Формализм гнездится

в духовном (идейном) скепсисе, чего уж никак не об-

наружишь в мировоззрении и в творчестве Арама Хача-

туряна.

Рассуждение это не оправдывает и не смягчает ошиб-

ку художника, однако помогает уяснить ее действитель-

ные причины. Для многих она явилась полной неожи-

данностью. Хачатурян потерпел серьезное поражение

вскоре после блестящих творческих побед («Гаянэ»,

Симфония с колоколом), в тот самый период, когда, ка-

залось, все благоприятствовало дальнейшему расцвету

его дарования, когда солнечный диск славы высоко под-

нялся над горизонтом его жизнедеятельности.

Да, все это так, но это еще не все. Внутренний про-

цесс развития Хачатуряна в те годы раскрывает иную,

более сложную картину, и данная выше характеристика

этого процесса показывает, что неожиданность неудачи

Симфонии-поэмы была кажущейся.

Еще одно обстоятельство, лишь косвенно связанное

с творчеством Хачатуряна, усугубило неудачу — и впе-

чатление от нее, и, особенно, ответственность автора за

нее (и не только за нее): он был тогда руководителем

и, по существу, главным, ведущим руководителем Орг-

комитета Союза советских композиторов Это положе-

ние его много обязывало. К сожаленью, в руководстве

творческой организацией он допустил серьезные прома-

хи и ошибки.

Председателем Оргкомитета Союза композиторов СССР но-

минально был маститый Р. Глиэр. По состоянию здоровья, да и по

возрасту (ему было более семидесяти лет) он не мог уделять мно-

го сил и времени работе в Оргкомитете. А. Хачатурян, будучи его

заместителем, фактически возглавлял руководство всей творческой

организацией советских композиторов и музыковедов.

299

Мы хорошо помним энергичную и успешную деятель-

ность Хачатуряна на этом поприще в годы Великой Оте-

чественной войны. Он с честью выдержал суровые испы-

тания трудного времени, выполняя поставленные перед

ним ответственнейшие задачи. Как ни странно, но в по-

слевоенные годы, когда условия работы стали значи-

тельно лучше, а перспективы — шире, Хачатурян не

сумел сплотить творческие силы композиторов для ре-

шения жизненно-важных, кардинальных проблем совре-

менности в музыкальном искусстве.

Правда, условия стали не только лучше, но и слож-

нее, а открывшиеся новые перспективы обещали не толь-

ко успехи, но и неизбежные трудности, каковые не за-

ставили себя долго ждать. Я имею в виду не обычные

в большом деле организационные или организационно-

творческие неполадки и недочеты, которые устраняются

сравнительно быстро, а трудности идейно-творческого,

характера, связанные с войной и ее последствиями,

оставляющими тяжелый след в сознании современни-

ков, в умах и сердцах художников.

Преодоление такого рода трудностей дело очень тон-

кое, требующее в руководителе (и вообще в руковод-

стве) и мудрости большого жизненного опыта, и чутко-

сти воспитательного таланта, и, конечно, убеждающей

ясности художественных идеалов (не говорю уже об

элементарном требовании понимания единства цели в

разнообразии задач искусства). Не берусь утверждать,

что Хачатурян лишен этих качеств идейного руководи-

теля. Во всяком случае он их по-настоящему не проявил

и, думаю, скорей всего потому именно, что сам испыты-

вал подобные трудности (Симфония-поэма обнажила

это с беспощадной откровенностью...).

Увлекаемый собственными исканиями, он уходил от

решения животрепещущих вопросов советской музыки,

а их настойчиво выдвигала жизнь, и их надо было ре-

шать принципиально, вдумчиво и упорно. Наивно пола-

гать, конечно, что Хачатурян один мог решать эти во-

просы. Нет, — но призвание руководителя в том и со-

стоит, чтобы сплотить идейно и организационно творче-

ские силы коллектива, воодушевить и повлечь его к за-

воеванию новых высот искусства. Увы, такой сплочен-

ности не было даже и в Оргкомитете, деятельность ко-

торого все меньше отвечала требованиям и запросам со-

временности.

300