Хазанов А.М. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение классового общества
Подождите немного. Документ загружается.
А. М . Хаза н о в
РАЗЛОЖЕНИЕ ПЕРВОБЫТНООБЩИННОГО СТРОЯ И
ВОЗНИКНОВЕНИЕ КЛАССОВОГО ОБЩЕСТВА
Предпосылки и условия разложения первобытнообщинного строя
Первейшей предпосылкой и условием разложения первобытнообщинного строя было
появление регулярного прибавочного продукта. Регулярность получения прибавочного продукта,
пусть даже самого минимального, создала реальные возможности для общественного разделения
труда, парцеллизации производства, эксплуатации человека человеком, словом, для тех явлений,
которые, в конечном счете, привели к возникновению классового общества.
Появление регулярного прибавочного продукта обычно связывается с кардинальными
сдвигами в экономике первобытных производственных; коллективов. Важнейшим из них была,
безусловно, неолитическая революция, т. е. переход к земледелию и скотоводству,
завершившийся в наиболее передовых областях ойкумены в неолите. О количестве центров, в
которых происходило становление производящего хозяйства, в настоящее время ведется
дискуссия, однако при всех обстоятельствах наиболее важным и древним из них был
переднеазиатский. Совершившийся там в VII—V тысячелетиях до н. э. переход к земледелию и
скотоводству впервые открыл перед человечеством дорогу, приведшую к гибели
первобытнообщинного строя.
Переход к производящему хозяйству и связанное с ним развитие производительных сил
вызвали качественные изменения в жизни тех обществ, которые этот переход совершили.
Неизмеримо увеличилась устойчивость хозяйства, повысился жизненный уровень, резко возросла
численность населения, значительно усложнились социальные структуры, произошел
определенный психологический сдвиг.
Правда, в отдельных, достаточно редких случаях получение прибавочного продукта
возможно и на основе высокоспециализированного присваивающего хозяйства (как, Haпример, у
индейцев северо-западного побережья Северной Америки или у алеутов). Однако оно носит
исключительный и ограниченный характер и не приводит к полному разложению
первобытнообщинных отношений. В подобных случаях сохранялись полная зависимость от
природно-географических условий и как следствие этого низкая плотность населения, уже сама по
себе ограничивающая возможности специализации, слабое развитие общественного разделения
труда и относительная неразвитость частнособственнических отношений. При этом следует
отметить, что уровень развития производительных сил у таких племен, уже знакомых с
употреблением металла, был выше, чем у охотников и рыболовов эпохи мезолита и неолита.
Хотя отдельные общества, основанные на экономике присваивающего типа, могли
достигать сравнительно высокого уровня развития, в целом это направление хозяйственной
деятельности представляется тупиковым, ограничивающим возможности общественного
прогресса: «Народы, занимающиеся исключительно охотой и рыболовством, находятся вне того
пункта, откуда начинается действительное развитие» Видимо, не случайно ни в одном обществе
охотников и рыболовов государство не возникло.
Второй важной предпосылкой появления прибавочного продукта было освоение
металлов. Однако, хотя металлические орудия значительно увеличили производительность труда
между их появлением и появлением регулярного прибавочного продукта отсутствует прямая
зависимость. В обществах, находившихся в различных природно-хозяйственных условиях,
значение каждого из последовательно появляющихся металлов и появления металлов вообще
было неодинаковым
Таким образом, освоение металла, не будучи универсальной предпосылкой появления
прибавочного продукта, явилось, по крайней мере, в производящих обществах Старого Света,
важнейшим условием дальнейшего развития производительных сил, а следовательно, и роста
производимого прибавочного продукта. Не случайно в тех обществах, которые раньше других
перешли к земледелию и скотоводству и освоили металлы, экономическое и общественное
развитие шло наиболее быстрым темпом.
Однако прибавочный продукт был способен оказать разлагающее влияние на первобытное
общество лишь тогда, когда имелись возможности его реализации и перераспределения. Это
происходило через обмен и общественное разделение труда.
Как установлено археологией, спорадический обмен возник уже в верхнем палеолите, в
первую очередь за счет различий в природно-географических условиях. Но только появление
прибавочного продукта создало для обмена прочную основу в виде пищевых излишков и
продуктов межобщинной специализации. Наличие у общины определенного избытка пищи
позволило некоторым ее членам уделять больше времени для специализации в том или ином виде
ремесел.
Прибавочный продукт не просто расширял сферу обмена, он делал его необходимым, так
как в условиях еще неразвитой внутриобщинной специализации большая часть излишков. могла
реализоваться только через обмен.
С появлением регулярного прибавочного продукта впервые стало возможным товарное
производство, сперва в крайне примитивных, неразвитых и зачаточных формах. Излишки
продуктов питания, а также произведенные благодаря им орудия труда, украшения и т. д. стали
первыми товарами. Соответственно появляются первые мерила стоимости и средства обмена —
примитивные деньги.
Будучи порождением общественного разделения труда, обмен с появлением регулярного
прибавочного продукта стимулировал межобщинную специализацию и одновременно открыл
дорогу специализации внутриобщинной. Все это вело к дальнейшему росту производительных
сил.
Обмен, через который происходила реализация произведенных излишков, способствовал
накоплению ценностей, возникновению и закреплению имущественного неравенства . "Этим
объясняется отмечаемое иногда стремление родоплеменной аристократии в разлагающихся
первобытных обществах монополизировать обменные операции.
Общественное разделение труда. Вопрос о рубеже, отделяющёй естественное разделение
Труда от общественного, и об этапах развития последнего является дискуссионным. Н. А.
Бутинов, например, усматривает общественное разделение труда лишь у полинезийцев, т. е. на
заключительном этапе первобытнообщинного строя; В. М. Вахта и А. А. Формозов считают, что
оно отсутствовало только в нижнем палеолите; другие исследователи полагают, что оно возникает
с установлением регулярного обмена на основе межобщинной специализации.
На наш взгляд, любой обмен свидетельствует о возникновении общественного разделения
труда, которое .проявляется хотя бы в добыче и транспортировке сырья, не говоря уже об его
обработке. Разумеется, раннему, нерегулярному обмену соответствуют зачаточные, спорадические
проявления межобщинного разделения труда. Устойчивая основа для него создается только с
появлением регулярного прибавочного продукта.
Если датировать первое крупное общественное разделение труда в Старом Свете концом
III тысячелетия до н. э., то получается, что оно произошло позднее второго и даже третьего.
Вероятно, поэтому В. С. Титов предлагает считать первым крупным общественным разделением
труда, взятым во всемирно-историческом масштабе, выделение земледельческо-скотоводческих
племен. Развитие производящего хозяйства, бесспорно, стимулировало обмен, в том числе
пищевыми излишками, и не только между племенами охотников, рыболовов и собирателей, с
одной стороны, и земледельцев-скотоводов—с другой, но в первую очередь между самими
земледельцами-скотоводами. Однако такой обмен стал возможным только после появления самих
излишков, так что одного только становления производящего хозяйства еще мало для
возникновения первого крупного общественного разделения труда. Предпосылку нельзя
смешивать со следствием, сколь бы малым временным интервалом они не были разделены.
По мнению Н. А. Бутинова, помимо разделения земледелия и скотоводства возможны и
другие варианты первого крупного общественного разделения труда: разделение труда между
земледельцами и рыболовами, рыболовами и охотниками и т. д.. Однако дифференциация видов
хозяйственной деятельности начинается не позднее мезолита (по-видимому, значительно раньше),
когда о сколько-нибудь развитом обмене говорить не приходится. Очевидно, все дело в степени
взаимозависимости обособившихся типов хозяйств, которая становится постоянной и прочной
лишь с появлением регулярного прибавочного продукта. Поэтому под первым крупным
общественным разделением труда надо понимать не любую межобщинную дифференциацию
хозяйственной деятельности, а лишь связанную с появлением регулярного прибавочного
продукта. Уже первое крупное общественное разделение труда способствовало росту
производительных сил и одновременно влекло за собой индивидуализацию производственного
процесса и зарождение частной собственности. Тем более это относилось ко второму крупному
общественному разделению труда, под которым, вероятно, надо понимать не только отделение
ремесла, но и освобождение от непосредственного участия в производстве пищи лиц,
специализировавшихся на организации производства и управления, а также на выполнении
идеологических функций. Что касается третьего крупного общественного разделения труда, то
широкие размеры оно приняло уже в классовых обществах, хотя, очевидно, зародилось в эпоху
разложения первобытнообщинного строя. Материалы по бронзовому веку Европы подтверждают
тот факт, что третье крупное общественное разделение труда в своих первоначальных формах
могло сопутствовать второму. Первые металлурги-профессионалы, странствующие по дорогам
Европы, были одновременно и торговцами. Вероятно, не так уж далека от истины гипотеза
Херцфельда о странствующих кузнецах, носивших на себе «печать Каина»— «знак, указывающий
на то, что этот незнакомец не враг, которого следует убить, а обладатель вещей, которые ты
хочешь приобрести, и знаний, полезных для тебя». Этот знак должен был защищать кузнецов,
отколовшихся от своей общины и тем самым лишенных ее защиты.
Зарождение частной собственности. Появление прибавочного продукта и развитие на его
основе обмена и общественного разделения труда были важнейшим стимулом к парцеллизации
производства и возникновению частной собственности. Одним из источников частного
присвоения стал индивидуальный труд. За вычетом доли, идущей на общественные нужды,
прибавочный продукт в виде излишков пищи, сырья, предметов ремесла отчуждался в пользу его
производителей, становился источником индивидуального обмена, в дальнейшем
аккумулировался в виде общепринятых эквивалентов или в превращенной форме сокровищ,
составлял основу частных богатств. Собственниками этих богатств становились отдельные семьи,
чьим трудом они были произведены. Другим источником возникновения частной собствен ности
отдельных семей становились созданные их трудом движимое имущество и орудия производства.
В родовой общине с ее коллективным производством орудия, труда были в личной собственности,
с индивидуализацией же производ-С1венного процесса они стали частной собственностью.
Данные археологии красноречиво свидетельствуют о появлении частных богатств в Азии и
Европе в конце неолита, энеолита и в бронзовом веке. Отражением этого процесса были и общий
рост богатств, помещенных в погребения, и (особенно) их неравномерное распределение, и
создание кладов оружия, орудий и украшений, находки которых столь часты в Центральной и
Восточной Европе, и появление знаков собственности, будь то в виде значков на сосудах из
погребений амудийской культуры Египта или пуговицевидных печатей в энеолите Переднего
Востока и Греции.
Однако индивидуальная (семейная) трудовая деятельность не была главным источником
накопления частных богатств. Этнографические факты показывают, что особенно быстрыми
темпами богатства росли у семей и отдельных лиц, которые имели возможность сосредоточивать у
себя отчужденный или перераспределенный прибавочный продукт, созданный чужим трудом, т. е.
у общинной и родовой верхушки. Зарождение частной собственности происходило в обстановке
острой борьбы с традициями коллективной собственности и уравнительного распределения
произведенного продукта. Сохранение последних обусловливалось тем, что уровень развития
производительных сил ставил определенный предел хозяйственному обособлению отдельных
семей и возможностям индивидуального труда, сохраняя потребность в определенных формах
кооперации и взаимопомощи. В результате возникал имевший универсальный характер конфликт
между отдельными семьями, стремившимися к бесконтрольному распоряжению накопленной или
приобретенной собственностью, и общиной в целом, настаивавшей на ее уравнительном -
перераспределении. Конфликт принимал многообразные формы и разрешался различными
способами. К его отдельным проявлениям следует относить помощь сородичам, нередко
носившую принудительный и обязательный характер, потлач, уничтожение и раздачу имущества
на похоронах, пиры и т. д.
Эти обычаи, однако, не только не могли надолго задержать зарождение частной
собственности, но зачастую даже стимулировали ее развитие. Распределение имущества
способствовало занятию общественных должностей, которые, в свою очередь, обеспечивали его
накопление. Богатства, розданные на потлачах, возвращались с процентами на ответных. (Боас
верно подметил эту сторону потлачей у квакиютлей, когда характеризовал их как институт
процентного вложения богатств в рост и страхования благополучия детей). С ростом
производительных сил и индивидуализацией производства основы коллективизма все больше
разрушались, а частная собственность расширяла свою сферу.
Однако до тех пор, пока основное условие и всеобщее; средство труда — земля —
находилась в коллективной собственности общины, развитие частной собственности имело
определенный предел. «Частная собственность, как противоположность общественной,
коллективной собственности, существует лишь там, где... внешние условия труда принадлежат
частным лицам». Это объясняется тем, что само существование общины, вызывавшееся
объективными условиями,, которые, как правило, действовали на протяжении всей эпохи
разложения первобытного общества, в значительной мере обусловливалось сохранением
коллективной собственности на землю в качестве связующего начала. Поэтому первоначально
развивающаяся частная собственность на землю принимала непрямые и прикрытые формы: право
первопоселения, право первой заимки, индивидуального и наследственного пользования и др.
Становление частной собственности происходило не только в борьбе между общиной в
целом и отдельными семьями, но и в борьбе внутри самих семей. Итогом этой борьбы нередко
было возникновение обособленной или отдельной собственности глав больших семей ,к
противостоящих всему семейному коллективу. Вопрос о том, имело ли это явление
универсальный характер в процессе развития большой семьи, нуждается в дополнительных
исследованиях. Сами большие семьи рано или поздно распадаются, и носителями
частнособственнического начала становятся выделившиеся из них малые семьи. По общему
правилу, это происходит уже в классовом обществе.
Зарождение общественных классов
Возникновение имущественного неравенства и социальной дифференциации. Появление
этих факторов, разлагающих первобытное общество, связано с неизбежными последствиями
появления регулярного прибавочного продукта и возможностей его перераспределения —
индивидуализацией производства, частным присвоением и общественным разделением труда.
Стремление к социальному выдвижению, к занятию общественных должностей помимо
чисто психологических мотивов имело под собой весьма реальные основания, потому что высокое
положение в обществе не только способствовало имущественному благосостоянию, но и являлось
наиболее прочной, его гарантией.
С развитием общественного разделения труда происходит обособление организационно-
управленческой деятельности от производственной. Необходимость такого обособления
диктовалась усложнившимися социальными структурами и производственными процессами.
Прибавочный продукт сделал возможной специализацию и в этой сфере деятельности, позволил
освободить занятых ею лиц от добывания пищи, сперва частично, а затем и полностью, поскольку
они выполняли общественно-полезные функции.
Наблюдается весьма четко выраженная закономерность: чем больше развиты
производительные силы общества, тем больший круг лиц в нем освобожден от непосредственного
добывания пищи.
Как побочный, но немаловажный результат специализации выделяются наиболее почетные
занятия: организация и руководство хозяйственной и общественной жизнью, религиозная
деятельность, обычно включающая в себя зачатки умственного труда, иногда. некоторые виды
ремесла. Первоначально в основе этого явления лежало стремление общества поощрить и
выделить те виды деятельности, которые являлись (или считались) наиболее полезными. Однако
одновременно с ростом производительных сил все более отчетливо проявлялась тенденция
превращения «управляющих» и их окружения в нетрудовую часть населения. Лица, занятые
организационно-управленческой деятельностью, не только имели большое влияние в обществе, но
и приобретали вполне ощутимые экономические преимущества и социальные привилегии. Раз
возникнув, социальная дифференциация в свою очередь служила стимулом к разложению
первобытного равенства: высокий социальный ранг давал право на получение большей доли в
совокупном прибавочном продукте.
Наблюдается определенная зависимость между имущественным и социальным
положением индивидов, семей, групп семей. Разумеется, на нее нельзя смотреть как на жесткую и
одностороннюю. Не только в эпоху расцвета первобытного общества, но и на первых этапах его
разложения вождями и предводителями становились лица, обладавшие такими личными
качествами, которые считались полезными для всей общины или способствовали завоеванию
авторитета в обществе, а отнюдь не только самые богатые. У некоторых малых народов Сибири,
например, роды нередко возглавлялись шаманами и кузнецами, у индейцев зоны тропических
лесов — шаманами, у фанг вожди выбирались по различным признакам: старейший, богатейший,
самый красноречивый и т. д. Однако, во-первых, именно эти выдающиеся личности и их семьи
уже в силу своих личных качеств располагали сравнительно лучшими возможностями для
приобретения имущественного достатка, а, во-вторых, само богатство всегда было фактором, если
не автоматически обусловливавшим, то все же способствовавшим социальному продвижению.
Хорошим примером служит положение, еще недавно существовавшее на Гвадалканале
(Соломоновы острова). Там, чтобы стать главой родового подразделения или вообще повысить
свой социальный статус, надо было устраивать много пиров и празднеств, раздавать продукты, что
было под силу только богатым людям.
Даже в чисто идеологическом отношении богатство, нередко рассматривавшееся как дар
сверхъестественных сил (так было у гиляков, индейцев северо-западного побережья Северной
Америки, у меланезийцев и др.), повышало престиж его обладателя как их избранника.
Влиятельный и авторитетный человек мог легче рассчитывать на помощь сородичей и соседей в
мероприятиях, увеличивающих его богатство и престиж. Именно наиболее богатые и влиятельные
члены общины берут на себя роль предводителей.
В этой связи особенно интересен тип «большого человека», характерный для Новой
Гвинеи и некоторых районов Меланезии, но, очевидно, имевший широкое распространение на
ранних этапах разложения первобытного общества. Главным свойством его власти является ее
сравнительная нестабильность и ярко выраженный персональный характер. Позиции руководства
не наследуются, а достигаются серией действий, которые поднимают человека над общим
уровнем. Чтобы добиться и сохранить свое положение, чтобы привлечь и удержать сторонников,
«большой человек» должен устраивать потлачи и распределять имущество другими средствами, а
следовательно, должен быть достаточно богат.
Появление подобных лиц знаменует первые шаги начавшегося расслоения общества.
Индивиды и их семьи, выделяющиеся в имущественном отношении, как правило, являются
наиболее продвинутыми социально. Те, кто занимают наиболее высокие социальные позиции,
располагают наибольшими возможностями для накопления богатств и обычно реализуют их на
практике. Так формируется имущественно зажиточная и социально привилегированная
эксплуататорская верхушка общества.
Ранние формы эксплуатации. С разделением произведенного продукта на необходимый
прибавочный и появлением имущественного неравенства и социальной дифференциации возникли
экономические и социальные предпосылки для эксплуатации человека человеком. На начальных
этапах разложения первобытнообщинного строя она представлена примитивными
малодифференцированными формами, зачастую сливающимися или переплетающимися друг с
другом и потому трудно поддающимися классификации. В целом выделяются три главных вида
первичной эксплуатации: 1) рабство; 2) внутриобщинная эксплуатация; 3) данничество и другие
виды коллективной зависимости. Наиболее заметной и поэтому легко выделяющейся ранней
формой эксплуатации было рабство.
Рабство. Хотя в различных обществах рабство отличалось значительным своеобразием в
зависимости от местных условий, форм хозяйства, возможностей использования рабского труда и
других причин, в целом его развитие демонстрирует определенную, достаточно четко
выраженную закономерность.
По наиболее распространенной и наиболее аргументированной точке зрения первой
формой рабства является рабство военнопленных. Уже в амратской культуре Верхнего Египта
встречаются статуэтки, изображающие пленников со связанными за спиной руками. Это же
подтверждается этнографическими материалами, столь многочисленными, что нет возможности
их перечислить.
Мнение, что первоначально рабы являлись собственностью всей общины (так называемое
общинное или коллективное рабовладение), представляется недоказанным, во всяком случае в
качестве универсального явления. Коллективная эксплуатация зависимого населения,
существовавшая у спартиатов и в некоторых других обществах, на которую иногда ссылаются в
качестве примера, отнюдь не сводится только к рабству. К тому же она складывалась уже в эпоху
развитого классообразования и в специфических условиях завоевания. Более вероятно, что, даже
самые ранние формы рабовладения были частными, если не по форме, то по существу.
Довольно значительный материал свидетельствует о том, что первоначально рабство не
было наследственным, а иногда не было и пожизненным. У делаваров пленных мальчиков
держали на положении рабов, но когда они достигали совершеннолетия, их адаптировали в племя.
У непему военнопленные оставались рабами лишь до ознакомления с языкам и обычаями
захватившего их племени. Про ительменов Стеллер писал: «Если пленник вел себя хорошо, его
иногда отпускали домой после двух-трех лет плена». Такое положение могло сохраняться и в
весьма развитых обществах, если использование рабского труда в них не получало большого
распространения: дети рабов считались свободными не только у ирокезов, материковых селишей и
других, но и в древней Мексике и Дагомее. Сфера применения рабского труда первоначально
была крайне ограниченной, поэтому у многих народов рабы использовались в основном для
выполнения домашней и женской работы. Так было, например, у абипонов, юкагиров, народов
Нижнего Амура, маори, нуба, в большинстве районов Меланезии и т. д.
Рабский труд не сразу нашел применение в производстве, и рабы долгое время находились
на положении младших, неполноправных членов семьи, что было также вызвано отсутствием
особого аппарата принуждения. Случаи жестокого обращения с рабами отмечены сравнительно
редко. Между свободными и рабами, а тем более их потомством не было еще непроходимой
пропасти: у чукчей рабы часто становились полноправными членами общества, у тонга легко
адаптировались, в род или племя, у кава не подвергались дискриминации, участвовали в
общественной и религиозной жизни.
Именно отсутствие емкой сферы применения рабского труда могло приводить к
непроизводительному использованию рабов, к позднему возрождению каннибализма, убийству их
в ритуальных целях, при погребении и т. д. Бои гладиаторов в Риме были не чем иным, как
поздним пережитком этого обычая, — раз укоренившись, он мог сохраняться даже тогда, когда
рабство приобрело важное хозяйственное значение.
Однако даже начальные, не имеющие важного производственного значения формы рабства
оказывали ускоряющее влияние на развитие общественной дифференциации. Наличие рабов
увеличивало престиж их владельцев, освобождало их от занятия домашними работами, позволяло
уделять больше времени общественным делам.
Наиболее ранние формы рабства обычно называют патриархальными или домашними.
Первый термин в настоящее время представляется устаревшим, потому что «патриархальное»
рабство в равной мере присуще и позднематеринским обществам. Второе название вполне
приемлемо, так как хорошо отражает главные особенности раннего рабства: отсутствие особого
класса рабов и особой сферы применения рабского труда в общественном производстве. "По мере
дальнейшего разложения первобытнообщинного строя наблюдаются две взаимосвязанные
тенденции. Во-первых, в тех обществах, в которых рабство приобретает производственное
значение, особенно в земледельческих, сфера применения рабского труда расширяется, а его
удельный вес в производстве постепенно растет. Во-вторых, рабство становится наследственным,
очевидно, иногда через ряд промежуточных этапов.
Развитие наследственного рабства, несомненно, связано с увеличивающимися
возможностями эксплуатации рабского труда, однако не сводится только к этому. Существуют и
иные, дополнительные причины, в частности усиливающаяся социальная дифференциация
общества и как следствие выделение благородных и неблагородных прослоек,
противопоставление свободных рабам. У индейцев северо-западного побережья Северной
Америки на человеке, попавшем в рабство, лежало «пятно рабства», от которого можно было
избавиться только потлачем. В Полинезии рабы считались стоящими вне каст. У маори, если раб
бежал в свое племя, его отсылали обратно, так как считалось, что он перестал находиться под
покровительством духов племени и поэтому потерял в нем все права.
По мере роста значения рабского труда растет потребность в рабах и увеличивается их
ценность. Возникает новый вид товара — «живой», а с ним — покупное рабство и работорговля.
Там, где в силу различных обстоятельств приток рабов -извне был недостаточным или
ненадежным, усиливалось стремление использовать внутренние ресурсы — поработить
соплеменников, в результате чего могли получить широкое распространение различные виды
долгового рабства. В целом подобное явление было характерно для раннеклассовых обществ,
однако зарождаться оно могло уже в эпоху классообразования. Долговое рабство отмечено у
цимшиян, батаков, даяков, ифугао, кава, у многих африканских народов. При этом приходилось
преодолевать противодействующую тенденцию, основанную на традициях и потребностях
сохранения общинного и племенного единства. Борьба их наряду с другими факторами могла
определить удельный вес рабов-соплеменников в данном обществе, а также их положение и
конкретные формы эксплуатации, иногда значительно отличавшиеся от классических видов
рабства. Нередко возникали компромиссные формы, когда нельзя было держать рабов-
соплеменников, но разрешалось продавать их за границу. Так было у бушонго, йоруба и в целом
ряде раннеклассовых обществ.
Поиски наиболее эффективного использования рабского труда могли привести к тому, что
рабов сажали на землю, особенно когда имелся ее избыток. У ишоко (дельта Нигера) раб работал
на хозяина два дня из четырех, в Старом Калабаре — четыре дня на хозяина и три на себя, на
Золотом Береге — три дня на хозяина и два на себя. В государстве Мали нормы отработок для
рабов и свободных общинников были одинаковы — пять дней на господина (или общину) и два на
себя. В результате рабы в экономическом, а затем и в социально-правовом отношении сближаются
с подвергающимися эксплуатации рядовыми общинниками и все общество в целом
эволюционирует по нерабовладельческому пути развития. Примеры подобного развития
неоднократно отмечались в Африке.
Внутриобщинные формы организации. Параллельно с рабством возникает эксплуатация
рядовых общинников формирующейся общинной и родовой знатью. Многообразие ее конкретных
проявлений, их недифференцированность, нередко случайный и непостоянный характер вполне
понятны, если учесть, что процесс классообразования только начинался.
По существу даже расходы, которые община в целом несла на содержание лиц, занятых
организационно-управленческими функциями, довольно скоро стали завуалированной формой
эксплуатации, так как превышали непосредственные потребности этих лиц. Например, у связи,
тсвана, венда и других племен южноафриканских банту подношения вождю рассматривались как
племенная собственность. Вожди не должны были распределять ее среди членов своего семейства
или использовать в личных целях, но практически они часто именно так и делали.
Другие виды внутриобщинной эксплуатации носили более индивидуализированный
характер. Они возникали и развивались по мере того, как в обществе появлялись люди, лишенные
средств производства и возможности вести самостоятельное хозяйство.
Возникло ростовщичество, нередко принудительное. Традиции первобытного общества
обычно препятствовали его распространению, и подлинное развитие оно получило уже в
раннеклассовых обществах. Тем не менее отдельные виды его практиковались вождями, например
в Меланезии, где на Банксовых островах и северных Новых Гебридах процент доходил до 100. У
кава первыми ростовщиками были вожди и колдуны, и в некоторых деревнях до 70% семей были в
долгу. У ифугао за рис, взятый взаймы весной, надо было отдавать вдвое больше после уборки
урожая. Займы и ростовщичество делали неизбежным появление кабалы в ее различных
проявлениях — от отработки в хозяйстве заимодавца до долгового рабства. Таким образом,
отдельные виды внутриобщинной эксплуатации могли сближаться с эксплуатацией рабов-
иноплеменников.
Большое распространение получает эксплуатация людей, не имеющих (полностью или
частично) собственных средств производства и живущих на положении клиентов, слуг или
работников в хозяйствах богатых соплеменников или даже практикующих издольную аренду.
Различные проявления подобных форм эксплуатации мы встречаем у папуасов горы Хаген,
эскимосов, индейцев северо-западного побережья Северной Америки, кучинов, северных
калифорнийцев, ифугао и многих других племен. Такие формы эксплуатации могут еще носить
замаскированный характер, прикрываться традициями общинной взаимопомощи, но и сами эти
традиции обычно переосмысливаются и используются для экономического угнетения.
Различные виды эксплуатации рядовых общинников выделяющейся верхушкой вряд ли
можно рассматривать как исторически особый способ эксплуатации хотя бы потому, что они
содержат в зародышевой форме и недифференцированно различные такие способы. В ходе
дальнейшего развития, со становлением классового общества одни черты таких зародышевых
форм эксплуатации становятся второстепенными и несущественными, другие, наоборот,
приобретают доминирующий характер в соответствии с господствующим в обществе способом
производства.
Данничество и другие формы коллективной зависимости. Данничество и близкие к нему
формы зависимости одних коллективов от других, более сильных, особенно характерны для эпохи
классообразования, но зарождаются они весьма рано. На п-ове Газель жители побережья
обложили населявших внутренние районы байнингов различными натуральными повинностями.
Аналогичные формы эксплуатации отмечены на о-вах Адмиралтейства, где племя моанум
подчинило племена узнай, и на о-ве Бугенвиль.
В ходе своего развития данничество и другие формы коллективной зависимости
приобретали черты, сближавшие их с ведущей формой эксплуатации. Там, где подчиненные
коллективы сливались и интегрировались с подчинившими, нередко возникали кастовые системы.
Долго сохранявшаяся коллективная форма эксплуатации и различная степень отчуждения членов
подчиненных коллективов от средств производства могли приводить к тому, что положение их с
правовой и фактической стороны выглядело весьма своеобразно, сочетая черты рабской
эксплуатации с зависимостью крепостнического типа (достаточно напомнить илотов в Спарте,
пенестов в Фессалии, мноитов и войкеев на Крите, мариандинов в Гераклее Понтийской и др.).
«Несомненно, крепостное право и зависимость не являются какой-либо специфически
средневеково-феодальной формой, — писал Энгельс, — мы находим их всюду или почти всюду,
где завоеватель заставляет коренных жителей обрабатывать для него землю...».
По вопросу о первичности той или иной формы эксплуатации существуют различные
точки зрения. Если Ю. И. Семенов, как раньше С. П. Толстов, считает рабство самой пер вой
формой эксплуатации, то другие исследователи склонны усматривать ее не в рабовладении, а в
эксплуатации рядовых общинников Вероятно, здесь не может быть однозначного решения: в
конкретных обществах процесс классообразования мог развиваться по-разному, факторы же,
благоприятствующие развитию тех или иных форм эксплуатации, остаются по существу
неизученными. В связи с этим заслуживает упоминания старая гипотеза Г. Нибура, несмотря на то
что она была сформулирована с излишней категоричностью. По мнению Г. Нибура, рабство
возникает в «открытых» обществах, т. е. в таких, в которых имеется избыток годной к обработке
земли и нет свободных источников рабочей силы, в то время как в обществах «закрытых», где
свободной земли нет, оно может и не возникнуть.
Конечно, одним этим фактором ранние формы эксплуатации определяться не могли. На их
возникновение и преимущественное развитие оказывали влияние тип хозяйственной
деятельности, степень сохранности общинно-родовых традиций, уровень развития
производительных сил, характер социальной и имущественной дифференциации в обществе и т. д.
В результате на самых ранних этапах зарождения общественных классов мы обычно встречаем
параллельное развитие различных форм эксплуатации, из которых впоследствии одна становится
ведущей.
Эпоха классообразования и происхождение государства
В широком смысле слова эпоха классообразования отнимает все этапы разложения
первобытного общества с момента появления регулярного прибавочного продукта. Но поскольку
очевидно, что появляющиеся в обществе имущественное неравенство и социальная
дифференциация далеко не сразу достигают того уровня, когда они начинают перерастать в
классовые различия, мы применяем этот термин в узком смысле слова, подразумевая под ним
заключительные этапы разложения первобытного общества, когда формируются противостоящие
друг другу антагонистические классы и происходит становление государственности.
Возникновение наследственной аристократии. По мере роста имущественной и социальной
дифференциации и возникновения начальных форм эксплуатации происходит стратификация
общества. Выделяется наследственная прослойка людей, у которой общественно-полезные
функции «управляющих» сочетаются со все более явственно выступающими паразитическими
чертами. Обычными терминами, принятыми для обозначения этой прослойки, являются: родовая
знать, родовая аристократия, родоплеменная аристократия. Все они более или менее приемлемы,
ибо представители привилегированной прослойки действительно выступали обычно в качестве
вождей и глав родов или их локализованных частей. Для того чтобы подчеркнуть, другой аспект
их положения — в качестве глав первобытных соседских общин, состоящих из локализованных
частей нескольких родов, — может быть, иногда лучше употреблять термин «родовая и общинная
знать» или «родовая и общинная аристократия».
Такую знать, соединявшую управление общиной с руководством локализованными
частями рода, мы встречаем в Меланезии, у батаков и других народов Индонезии, у хопи и многих
других племен североамериканских индейцев, у монгонкунду, бакуба и других народов Африки и
т. д.. Ее зарождение можно видеть у папуасов, например у абелям, у которых вождь самого
сильного рода одновременно является наследственным вождем всей общины. Формирование
племенной знати обычно происходит несколько позднее, когда племенная организация получает
преобладание над общинно-родовой.
В проблеме появления наследственной родоплеменной аристократии наименее
исследованным остается сам механизм возникновения наследования должностей и связанных с
ними преимуществ и привилегий. Вероятно, здесь следует учитывать одновременное действие
нескольких факторов.
В свое время Н. И. Зибер предполагал, что «наследственность должностей в значительной
степени обусловливается чисто экономическими причинами, какова, например, сравнительная
недостаточность производительной силы труда на ранних ступенях развития, которая дает
возможность покрывать, расходы на содержание и подготовку к общественной деятельности лишь
небольшого числа племени, составляющего особый класс» Определенный резон в этом есть,
особенно если вспомнить, как рано иногда появляется наследственная власть вождей. Однако
гораздо важнее, на наш взгляд, другая причина: стремление выделяющейся общинной и родовой
верхушки передать потомству позиции, дающие социальные и экономические преимущества,
наподобие того, как с началом разложения первобытного общества возникает стремление передать
прямым наследникам движимое имущество, индивидуально обработанные участки земли и т. д.
С. А. Токарев предположил, что выделению родоплеменной аристократии способствовал
существовавший уже в родовой общине принцип старейшинства, позволивший генеалогической
верхушкё захватить средства производства. Эта мысль заслуживает всяческого внимания, хотя в
реальной действительности принцип старейшинства вряд ли соблюдался с неукоснительной
последовательностью. Скорее надо говорить об идеологическом обосновании привилегий
родообщинной знати. Как справедливо заметил Те Ранги Хироа, генеалогии «не играли большой
роли до тех пор, пока не началось расслоение общества и вожди не испытали потребности
укрепить свое положение при помощи длинных родословных». Когда же такая потребность
возникла, с нею вместе появились и поддельные генеалогии.
Экономической основой привилегированных позиций родообщинной знати был
осуществлявшийся ею контроль над производственными процессами, общинными ресурсами и
коллективным продуктом, произведенным в интересах всей общины. Сохраняя внешнюю
видимость действий на пользу коллективу и отчасти в самом деле действуя подобным образом,
знать в то же время укрепляла собственное экономическое и общественное положение. На п-ове
Газель вождь, будучи хранителем общественных фондов, извлекал из них выгоды для себя лично:
вносил выкуп за жен, делая молодых людей своими должниками, и нанимал людей для расчистки
своих насаждений. На о-ве Манам вожди заставляли общинников работать на своих огородах под
предлогом необходимости подготовки празднеств. У басонго и майомбе старейшины расходовали
на личные нужды часть общинного фонда, предназначенного для помощи сородичам. У многих
народов Африки вожди и старейшины, предоставляя участки общинной земли выходцам из
других общин, что нередко было выгодно всему коллективу, получали от этого личную выгоду в
виде подношений и пр. Одновременно с этим знать добивается закрепления своих имущественных
и социальных притязаний. Это достигается различными путями: вожди и старейшины получают
право на первинки и подношения, на преимущественную долю продуктов коллективной охоты и
рыболовства, для них из общинного фонда выделяются большие и лучшие участки земли и угодья,
которые обрабатываются силами рядовых общинников, вожди имеют много жен, а следовательно,
рабочих рук и т. д.
Следующим шагом была постепенная узурпация народившейся верхушкой общества
совокупного общественного прибавочного продукта путем захвата и отчуждения от
непосредственных производителей средств производства или в форме внеэкономической
эксплуатации производителей. Все это и составляло основное содержание эпохи
классообразования.
На океанийском материале можно проследить различные этапы этого длительного
процесса. В Меланезии вожди еще не имеют особых земельных прав. У маори землевладение
также было общинным, и поползновения отдельных вождей на землю встречали отпор. На
Маркизах хотя и сохранялись заметные следы общинного землевладения, вожди рассматривали
большую часть племенной территории как свою собственность. У тонганцев вся земля считалась
принадлежащей вождям на наследственном праве. Таити, Гавайи, Маршалловы острова
Микронезии демонстрируют дальнейшее развитие этого процесса.
Фактическая собственность на средства производства или на отчужденный прибавочный
продукт могла долгое время прикрываться пережитками старых представлений, рассматривающих
родоплеменную знать как олицетворение племенного единства и распорядителей общинной
собственности. У южных банту урожай со специальных полей, обрабатывавшихся общинниками,
шел вождю, но считался принадлежащим не ему лично, а его должности. Даже в раннеклассовом
обществе йоруба право обычно рассматривало дворцовые земли как общинную собственность, как
фонд по обеспечению расходов на управление государством, и использование их правителем по
собственному усмотрению вызывало народные волнения.
Стратификация общества не ограничивалась выделением аристократической верхушки. На
противоположном полюсе возникали зависящие от нее прослойки обедневшего и
неполноправного населения, такие, как аильку у квакиютлей, варе у маори, армеау на о-вах Палау
и т. д. Рядовые свободные общинники нередко также разделялись на более или менее
привилегированные группы в зависимости от своей близости к аристократической верхушке. Для
первобытной соседской общины, состоявшей из локализованных частей различных родов, было
характерно выделение рода «первопоселенцев», основателей деревни, поставлявшего из своей
среды общинных вождей и пользовавшегося преимущественными земельными и иными правами.
Между родственными и неродственными родами, подразделениями родов, общинами и
даже отдельными семьями могли устанавливаться сложные системы соподчинения. Как
отмечалось выше, идеологическим обоснованием этого нередко служило присущее многим
формам родовой организации разделение «старших» и «младших» линий, которое теперь
переосмысливается в интересах общинной и родовой знати. Там, где родовые связи сохраняли
свое значение, возвышение родовой аристократии могло сопровождаться возвышением
возглавлявшегося ею рода или его подразделения, как это случилось с родом Сайло у лушеев, Анг
— у коньяк нага, Крокодила — у мемба, Медведя — у хопи, с родами Идьирик и Еродья на
Маршалловых островах, как это происходило с субкланом Тулува рода Маласи на Тробрианах.
Включение в подобные структуры населения, находившегося в различных видах
коллективной зависимости, и представителей профессиональных групп, выделившихся из общины
и нередко занимавших неполноправное положение, делало их особенно сложными и нередко вело
к установлению сословно-кастовой системы.
Вместе с тем все эти структуры были различными проявлениями одного и того же
процесса выделения наследственной аристократической верхушки, которая, несмотря на еще
сохраняющееся общинное и родовое единство, в экономическом и социальном отношении уже
противостоит остальному обществу.
Мужские союзы и тайные общества Социальные противоречия в разлагающемся
первобытном обществе могли вызывать к жизни особые общественные институты, призванные
охранять интересы родообщинной знати, — тайные (мужские) союзы или общества. Нередко эти
союзы противопоставляли себя традиционным родообщинным и племенным органам управления.
У гунантуна и на о-вах Банкс мужские союзы почти заменили вождей в качестве органов власти,
на о-вах Герцога Йоркского главы союзов делили власть с вождями, на о-вах Палау мужские и
женские союзы также были сильнее родовых вождей. Такое противопоставление вызывалось тем,
что родоплеменные формы управления, несмотря на свою трансформацию в интересах знати,
были слишком сильно связаны с традиционными представлениями, согласно которым верховная
власть в обществе принадлежала всем его членам. Необходимо было поэтому подкрепить
традиционные структуры новыми образованиями.
В эпоху разложения первобытнообщинного строя тайные общества были по существу
зародышевыми органами власти общинной и родовой знати, орудием, с помощью которого
осуществлялось ее господство и угнетение рядовых общинников. Так, про общества Сукве и
Тамате в Меланезии Риверс писал, что они «составляют сложную организацию, посредством
которой приобретается богатство, и так как продвинуться в этих корпорациях могут только
богатые или лица, имеющие богатых друзей, эта организация является средством для закрепления
и даже подчеркивания социального ранга, поскольку этот ранг зависит от обладания богатством».
Еще одной стороной деятельности тайных обществ было расшатывание родовых структур,
сковывавших развитие новых общественных отношений (такова, например, была роль общества
мидевивин у оджибвеев). Тайные общества могли пережиточно сохранять и другие функции:
уменьшение общественной роли женщин (особенно там, где, как в Меланезии, переход к
патриархальным отношениям происходил сравнительно медленно), подготовку молодежи к
общественной жизни, организацию совместных работ в земледелии. В Африке, где тайные
общества дожили до возникновения раннеклассовых государств (например, общество огбони и др.