должна была расширить канонический список дисциплин сверх классического формата
либеральных наук и искусств. Библейские подсказки постоянно питали философский
дискурс современности с самого ее начала вслед за открытием Нового Света, обретая
целостность у философий истории и академическую респектабельность у классических
социальных теорий. Чувство надвигающегося кризиса придавало критической мысли
непривычное измерение рокового ожидания Второго Пришествия. Через понятие
эмансипации эгалитарная концепция свободы пропитывалась динамизмом критики
политических репрессий и бунта против них. Призыв ко вселенскому братству и
солидарности заряжала энергией память о некоей форме общинной жизни, которая
объединяет верующих через пространство и время. Однако это тайное проникновение
не затрагивало светского характера новых манер критической мысли - факт, который
уже следует из несовместимости антропоцентрического склада мысли с любой
теоцентрической или метафизической ориентацией. В то же время, однако,
практическая философия, принимая в качестве своего принципа методологический
атеизм, выкапывала элементы когнитивного содержания из богооткровенных истин и
"переводила" их на язык своего собственного дискурса, в рамках которого имеют
значение только "публичные" доводы, т.е. только те, что претендуют на способность
внушать убеждение и за пределами конкретного религиозного сообщества.
Поэтому тот факт, что постметафизическая мысль вдохновлялась элементами
религиозного содержания, никоим образом не стирает границы между "верой" и
"знанием". Даже если семантические элементы могут пересекать эту границу в ином
обличье, разные способы "верования" и "признания истиной" остаются незатронутыми.
Соответствующие констатации апеллируют к разным основаниям для своего
оправдания и связываются с такими претензиями на правильность, которые различаются
по своему роду и охвату [Vgl... 2007: 239ff]. Признание истин веры связано с членством
в практикующем сообществе, которое обеспечивает ритуальные корни религиозных
верований. Любой, кто верует в самопожертвование Иисуса Христа, является
христианином и в силу этого понимает себя как члена всемирного сообщества. В
противоположность этому, философ вроде Гегеля, который понимает триипостасный
концепт Божества, например, как диалектическую схему и преобразует ее в
соответствующее движение мысли, выдвигает универсальную претензию на
справедливость своих заявлений и желает убедить каждого, хотя и без социальной
коннотации обращения в сообщество последователей.
стр. 19
Гегель в "плавильном котле" своей диалектики даже в большей степени, чем Кант,
высвобождал элементы содержания христианской доктрины из догматической
оболочки. Но подобно Канту он толковал религиозные идеи как "репрезентативную
мысль" и предоставлял философии решать, что в религии истинно или ложно. В
"постижении" религиозных традиций он полагал, что религия есть по сути своей
феномен прошлого, от которого философии нечему больше научиться. Но можем ли мы
быть уверены, что завершили задачу дискурсивного освоения элементов религиозного
содержания? То и дело вновь и вновь, от Кьеркегора до Бенджамена, Левинаса и
Дерриды, появлялись "религиозные писатели", которые, безотносительно к своим
персональным воззрениям, обогащали светскую мысль своим переводом элементов
теологического содержания.
Постметафизическая мысль должна занять одновременно агностическую и
восприимчивую позицию по отношению к религии без ущерба для своего светского