Гельман В.Я. Трансформация российской партийной системы: монополизация политического рынка
Подождите немного. Документ загружается.
перехода к чисто персоналистскому господству или даже замены ЕР в
качестве «партии власти» на другие инструменты) превышали издержки
сохранения статус-кво.
Примечательно, что именно «Единство», а отнюдь не ОВР стало
эффективной основой для создания «партии власти». Помимо высокой
персональной лояльности «Единства» Кремлю (не присущей лидерам ОВР),
немаловажным фактором были и организационные аспекты партийного
строительства. «Единство» строилось по принципу «сверху вниз» (а не путем
объединения региональных «электоральных машин» губернаторов, как ОВР),
а непосредственное управление партией на федеральном уровне не
находилось в руках политических лидеров и/или их клиентел. Иначе говоря,
«Единство» имело больше шансов на превращение в сильную
централизованную структуру «партии власти», которая пронизывает
управление страной на всех уровнях. Можно предположить, что в случае
победы ОВР над «Единством» в конфликте 1999 года «партия власти» едва
ли состоялась бы в качестве основы дисциплинированного парламентского
большинства; скорее, она могла представлять собой рыхлый конгломерат
отраслевых и региональных лоббистов (теоретические аргументы см.
Panebianco, 1988). Напротив, «партия власти», которая функционировала
благодаря «внешнему управлению» из Кремля, заметно выигрывала с точки
зрения организации. Если повседневный менеджмент был сосредоточен в
руках партийных функционеров ЕР, при необходимости легко заменяемых,
то принятие стратегических решений находилось под контролем внешних
акционеров. Разница между этими организационными моделями «партий
власти» может быть уподоблена различиям между картелью, состоящей из
семейных фирм, и компанией, являющейся частью многоотраслевого
холдинга. Первой гораздо сложнее завоевать и сохранять монополию на
рынке, нежели второй.
Вопреки расхожему утверждению, отсутствие у «партии власти»
выраженной идеологии (Рябов, 1998; Шейнис, 2000) отнюдь не ослабляло ее
положения, а скорее, стало одной из составляющих ее успеха. На фоне
снижения в России политической неопределенности переходного периода
роль идеологии как продукта, привлекательного для избирателей на
электоральном рынке, заметно снизилась (Hanson, 2003). Анализ динамики
программ российских партий на выборах 1995-2003 годов зафиксировал
тренд конвергенции практически всех партийных позиций (Попова, 2005). На
этом фоне занимаемая ЕР позиция «медианного избирателя» (Downs, 1957)
оказалась для нее весьма выигрышной. Эта позиция ЕР сохраняла «партии
власти» весьма широкие возможности для идеологических маневров
(симптомами чего стали и упомянутые левое и правое крыло), которыми не
обладали разрозненные сегменты оппозиции. Значительная идеологическая
дистанция между ними (Гельман, 2004; Попова, 2005) служит препятствием
на пути формирования коалиции «негативного консенсуса» из
представителей, например, КПРФ и «Яблока», не говоря уже о СПС.
Таким образом, формирование партийного механизма обеспечения
монополии правящей группы в России можно объяснить с помощью
«обусловленного пути» – взаимосвязанной цепочки причин и следствий
(Гельман, Рыженков, Бри, 2000). «Точками отсчета» на ней служат: (1)
наличие открытого электорального конфликта элит; (2) вынужденное
использование элитами партий в качестве своих инструментов в этом
конфликте; (3) разрешение конфликта по принципу «игры с нулевой
суммой»; (4) наличие стимулов к дальнейшему использованию победителями
конфликта «партии власти» в качестве своего инструмента; (5) наличие у
«партии власти» организационных и идеологических ресурсов, делающих ее
эффективным инструментом политики правящей группы. Отклонения от
этого пути на стадии (1) и (2) ведут к появлению персоналистских режимов;
в то время как отклонение на стадии (3) – к формированию конкурентных
партийных систем. Отклонения на стадиях (4) или (5) также могут вести к
появлению персоналистских режимов либо к использованию правящей
группой ad hoc «партий власти», сменяющих одна другую при подготовке к
очередным выборам. Графически этот «обусловленный путь» представлен на
схеме 1.
Как видно, констелляция факторов, которые привели к монополии
«партии власти» на российском политическом рынке, оказалась уникальной
на постсоветском пространстве. Институциональные изменения последних
лет создают благоприятную среду для сохранения монопольного положения
ЕР, по крайней мере, в ходе электорального цикла 2007-2008 годов. Поэтому
необходимо оценить шансы закрепления этой монополии и ее возможные
политические последствия.
Вместо заключения: вызовы и угрозы
Поскольку среди недемократических режимов однопартийные обладают
наибольшей продолжительностью существования по сравнению с
персоналистскими и военными режимами (Geddes, 2003: 47-88), то стратегию
формирования монополии «партии власти» в России следует признать весьма
успешной для ее создателей. Хотя создание монополии «партии власти» (в
отличие от персоналистского господства) требует значительных инвестиций
и приводит к не слишком быстрой окупаемости этих вложений, оно может
принести правящим группам долгосрочную и весьма высокую прибыль.
Напротив, создание персоналистских режимов на постсоветском
пространстве почти не требовало инвестиций от правящих групп, однако эти
режимы не всегда приносили их лидерам долгосрочную прибыль, и в ряде
случаев они терпели убытки, если не становились банкротами, о чем
свидетельствует опыт «цветных революций» в Украине, Грузии и
Кыргызстане. Но сможет ли избежать этих угроз режим, опирающийся на
монополию «партии власти»?
Американская исследовательница Р.Смит, анализировавшая стратегии
«партий власти» в сравнительной перспективе, выделяет две возможные
стратегии удержания их монополии на электоральном рынке с помощью
государственных ресурсов. Одна из них сводится к распределению «партией
власти» благ среди избирателей в целях укрепления своей электоральной
поддержки; она присуща правительственным партиям и в условиях ряда
демократических режимов (ХДП в Италии, шведские социал-демократы).
Такая стратегия предполагает сохранение доминирующего положения
«партии власти» средствами политического маркетинга в условиях
конкурентной среды. Другая стратегия основана на подавлении «партией
власти» оппозиции и поддержании монополии за счет механизмов
недобросовестной конкуренции, как в случае ИРП в Мексике (если не полной
ликвидации конкуренции, как в случае КПСС в Советском Союзе). Смит
демонстрирует, что при создании российской «партии власти» выбор
Кремлем исключительно второго пути был обусловлен потребностью
правящей группы к быстрому (в течение одного электорального цикла)
извлечению прибыли при условии сравнительно низких инвестиций в
партийное строительство (Smyth, 2004).
Хотя эта стратегия и принесла успех ЕР, выбор ее в качестве
доминирующей (то есть, не меняющейся в зависимости от воздействия
экзогенных факторов) может оказаться весьма дорогостоящим для правящей
группы. Прежде всего, проведение правящей группой курса, направленного
на снижение доли государственных расходов в ВВП (посредством реформ
образования, здравоохранения, ЖКХ) подрывает лояльность избирателей
«партии власти», о чем косвенно свидетельствовала и реакция на
монетизацию льготных выплат в начале 2005 года. Продолжение этого курса
может привести к тому, что «партия власти» рискует стать жертвой
непопулярных мер правительства; напротив, институционализация «партии
власти» в Мексике в 1930-е годы заметно упрочилась благодаря
популистской политике Л.Карденаса (Cornelius, 1973). В этом смысле куда
логичнее ожидать от Кремля сочетания данных стратегий на разных стадиях
электорального цикла: подавления оппозиции в ходе выборов и при
подготовке к кампаниям наряду с подкупом избирателей в их преддверии, в
духе известной модели «политического бизнес-цикла» (Нуреев, 2005: 420-
451).
В противном случае «партия власти» рискует столкнуться с кризисом
электорального рынка как такового – либо в варианте «ухода» избирателей с
рынка (Hirschman, 1970) и снижения явки на неконкурентные выборы, либо,
в худшем случае, с вариантами протестного голосования в различных
формах. Хотя последняя угроза и может быть минимизирована посредством
поддержки правящей группой «управляемой» квази-оппозиции, подобной
ЛДПР или «Родине» на думских выборах 2003 года, однако риски подобного
подхода достаточно велики. Во-первых, он влечет за собой для правящей
группы высокие издержки контроля, в том числе и на поддержание
лояльности своих сателлитов (не всегда оправданные, как в случае «Родины»
после 2004 года). Во-вторых, снижение уровня массовой поддержки грозит
расколом внутри правящей группы и подрывом организационного единства
«партии власти». В-третьих, наконец, расширяется структура политических
возможностей для реальной оппозиции, что повышает ее шансы на
электоральном рынке (в том числе и за счет объединения по принципу
«негативного консенсуса») (Гельман, 2004).
Однако наиболее серьезные проблемы, связанные с монополией ЕР,
вызваны не только состоянием спроса на российском электоральном рынке,
сколько ролью партии в политической стратегии правящей группы с точки
зрения обеспечения организационной преемственности элит и режима в
целом. Пока что уровень институционализации «партии власти» не слишком
высок, что делает ее далеко не самым значимым каналом политического
рекрутирования и не позволяет говорить о ЕР как о главном инструменте
господства правящей группы. Но если «партия власти» станет окончательно
неустранима по мере вытеснения партийными стратегиями персоналистских
во взаимоотношениях внутри правящей группы, то возникает проблема
«принципал-агент», отмеченная в России и применительно к
взаимодействиям президента и правительства (Sokolowski, 2001). Иначе
говоря, «партия власти» получает стимулы для злоупотреблений
государственными ресурсами в своих целях, а издержки контроля за
действиями «партии власти» со стороны правящей группы резко возрастают.
Эти проблемы характерны и для доминирующих партий других стран, где
они решались путем конкуренции агентов благодаря созданию
организованных фракций внутри «партии власти» (ХДП, Либерально-
демократическая партия Японии) или путем неформального согласования
интересов внутри «партии власти» и/или между ней и государственным
аппаратом (КПСС, ИРП) (Smyth, 2004). Последнее решение влечет за собой
угрозу политизации государства, аппарат которого может быть поставлен на
службу монополии «партии власти» в ущерб эффективности управления. В
этом случае «захват государства» со стороны российской «партии власти»
может стать не менее опасным, чем аналогичные действия со стороны
крупного бизнеса в 1990-е годы (Hellman, 1998). В посткоммунистических
странах Восточной Европы барьер на пути попыток такого рода был создан
благодаря неустранимой политической конкуренции на электоральном рынке
(Grzymala-Busse, Jones Luong, 2002). В России же становление
неконкурентной политической среды заметно увеличивает вероятность
данного сценария.
Таким образом, трансформация российской партийной системы от
«бесформенного плюрализма» к «доминирующей власти» создала новые
политические вызовы, которые, предельно огрубляя, можно
охарактеризовать фразой «из огня да в полымя». В 1990-е годы фрагментация
и неустойчивость партийной системы вели к тому, что обилие мелких партий
препятствовало формированию эффективного политического рынка.
Российские партии не могли претендовать ни на обеспечение устойчивой
связи масс и элит, ни на выполнение функций политического
представительства, ни на обеспечение политической подотчетности
правительства. Эти тенденции, встречавшие повсеместную критику, все же
не закрывали дорогу для преобразования «бесформенного плюрализма» в
конкурентную партийную систему (о чем говорят тенденции развития
партийной системы после 2004 года в Украине). Но поворот к режиму
«доминирующей власти» в варианте монополии «партии власти» куда
губительнее для развития партийной системы. Помимо прочего, эта
монополия ведет к ослаблению, если не к «вымиранию» политической
оппозиции, подрывает стимулы к массовому политическому участию и
грозит политизацией государства. В отличие от «бесформенного
плюрализма», который можно рассматривать как острую и затянувшуюся, но
в принципе излечимую «болезнь роста» новых партийных систем, монополия
«партии власти» несет в себе угрозы хронической болезни. Один раз
возникнув, эта монополия воспроизводит себя, по крайней мере, до тех пор,
пока влияющие на политический рынок экзогенные факторы остаются
неизменными, а элитам удается сохранить организационное единство. Опыт
господства КПСС и ИРП говорит о том, что партийные монополии могут
сохраняться десятилетиями, хотя и они, в конечном итоге, не вечны. Будущее
покажет, насколько оправданны как ожидания «второго издания КПСС» со
стороны сторонников российской «партии власти», так и опасения со
стороны ее политических противников.
Литература
Гельман В. (2004). Политическая оппозиция в России: вымирающий вид? Полис, N4,
С.52-69.
Гельман В. (2005а). Уроки украинского. Полис, N1, С.36-49.
Гельман В. (2005b). Эволюция электоральной политики в России: на пути к
недемократической консолидации? Политическая наука, N2 (в печати).
Гельман В., Г.Голосов, Е.Мелешкина (ред.) (2002). Второй электоральный цикл в
России, 1999-2000 гг. М.: Весь мир.
Гельман В., С.Рыженков, М.Бри (ред.) (2000). Россия регионов: трансформация
политических режимов. М.: Весь мир.
Голосов Г. (1999). Партийные системы России и стран Восточной Европы. М.: Весь
мир.
Голосов Г. (2005). Сфабрикованное большинство: конверсия голосов в места на
думских выборах 2003 г. Полис, N1, С.108-119.
Голосов Г., А.Лихтенштейн (2001). «Партии власти» и российский
институциональный дизайн: теоретический анализ. Полис, N1, С.6-14.
Дюверже М. (2000). Политические партии. М.: Академический проект.
Колосов В., Р.Туровский (1996). Электоральная карта современной России: генезис,
структура и эволюция. Полис, N4, C.33-46.
Лихтенштейн А. (2002). «Партии власти»: электоральные стратегии российских элит,
в: В.Гельман, Г.Голосов, Е.Мелешкина (ред.). Второй электоральный цикл в России,
1999-2000 гг. М.: Весь мир, с.85-106.
Лихтенштейн А. (2003). Политические партии и российский президенциализм:
границы применения теорий. Политическая наука, N1, С.13-32.
Лихтенштейн А., Н.Яргомская (2005). Эквилибриум Дюверже в условиях
ограниченной конкуренции: думские выборы 2003 г. Полис, N1, С.135-155.
Нуреев Р. (2005). Теория общественного выбора: курс лекций. М.: ГУ-ВШЭ.
Пивоваров Ю., А.Фурсов (1999). Русская Система и реформы. Pro et Contra, т.4, N4,
С.176-197.
Попова Е. (2005). Программные стратегии и модели электорального соревнования
на думских и президентских выборах 1995-2004 годов. Рукопись, Европейский
университет в Санкт-Петербурге.
Рябов А. (1998). «Партия власти» в политической системе современной России, в:
М.Макфол, С.Марков, А.Рябов (ред.). Формирование партийно-политической системы в
России. М.: Московский центр Карнеги, С.80-96.
Туровский Р. (2002). Региональные аспекты общероссийских выборов, в: В.Гельман,
Г.Голосов, Е.Мелешкина (ред.). Второй электоральный цикл в России, 1999-2000. М.:
Весь мир, С.186-214.
Туровский Р. (2005). Федеральные выборы 2003-04 годов в региональном измерении.
Рукопись.
Шейнис, В. (2000). Третий раунд (к итогам парламентских и президентских
выборов). Мировая экономика и международные отношения, N9, С.45-61.
Щербак А. (2002). Коалиционная политика российских партий, в: В.Гельман,
Г.Голосов, Е.Мелешкина (ред.). Второй электоральный цикл в России, 1999-2000. М.:
Весь мир, С.107-133.
Щербак А. (2003). Коалиционная политика и дефрагментация партийной системы:
сравнительный анализ (на примерах Польши, России и Украины). Общественные науки и
современность, N4, С.47-62.
Яргомская Н. (2002). Эффекты избирательной системы и электоральные стратегии на
думских выборах, в: В.Гельман, Г.Голосов, Е.Мелешкина (ред.). Второй электоральный
цикл в России, 1999-2000. М.: Весь мир, С.65-84.
Aldrich J. (1995). Why Parties? The Origins and Transformation of Political Parties in
America. Chicago: University of Chicago Press.
Brader T., J.Tucker (2001). The Emerging of Mass Partisanship in Russia, 1993-1996.
American Journal of Political Science, vol.45, N1, P.69-83.
Carothers T. (2002). The End of the Transition Paradigm. Journal of Democracy, vol.13,
N1, p.5-21.
Colton T. (2000). Transitional Citizens: Voters and What Influences Them in the New
Russia. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Cornelius W. (1973), Nation Building, Participation, and Distribution: The Politics of
Social Reform Under Cardenas, in: G.Almond, S.Flanagan, R.Mundt (eds.), Crisis, Choice, and
Change: Historical Studies of Political Development. Boston: Little, Brown, p.392-498.
Downs A. (1957). An Economic Theory of Democracy. New York: Harper and Row.
Eke S.M., Kuzio T. (2000). Sultanism in Eastern Europe: The Socio-Political Roots of
Authoritarian Populism in Belarus. Europe-Asia Studies, vol.52, N3, P.523-547.
Filippov M., P.Ordeshook, O.Shvetsova (2004). Designing Federalism: A Theory of Self-
Sustainable Federal Institutions. Cambridge: Cambridge University Press.
Fish M.S. (2000). The Executive Deception: Superpresidentialism and the Degradation of
Russian Politics, in: V.Sperling (ed.), Building the Russian State: Institutional Crisis and the
Quest for Democratic Governance. Boulder, CO: Westview, P.177-192.
Furman D. (1999). «Centres» and «Peripheries»: The Political Systems of the Three East
Slavic Republics. Russian Politics and Law, vol.37, N2, P.16-35.
Geddes B. (2003). Paradigms and Sand Castles: Theory Building and Research Design in
Comparative Politics. Ann Arbor, MI: University of Michigan Press.
Gel’man V. (2003). Russia’s Elites in Search of Consensus: What Kind of Consolidation?,
in: A.Steen, V.Gel’man (eds.), Elites and Democratic Development in Russia. London and New
York: Routledge, P.29-50.
Golosov G. (2004a). Political Parties in the Regions of Russia: Democracy Unclaimed.
Boulder, CO: Lynne Rienner.
Golosov G. (2004b). What Went Wrong? Regional Electoral Politics and Impediments to
State Centralization in Russia, 2003-2004. PONARS Policy Memos, N337.
Grzymala-Busse A., P.Jones Luong (2002). Reconceptualizing the State: Lessons from
Post-Communism. Politics and Society, vol.30, N4, P.529-554.
Hale H. (2005a). Why Not Parties? Electoral Markets, Party Substitutes, and Stalled
Democratization in Russia. Comparative Politics, vol.37, N2, P.147-166.
Hale H. (2005b). Democracy and Revolution in the Postcommunist World: From Chasing
Events to Building Theory. PONARS Working Papers, N24.
Hanson S. (2003). Instrumental Democracy: The End of Ideology and the Decline of
Russian Political Parties, in: V.Hesli, W.Reisinger (eds.), The 1999-2000 Elections in Russia:
Their Impact and Legacy. Cambridge: Cambridge University Press, P.163-185.
Hellman J. (1998). Winners Take All: The Politics of Partial Reform in Postcommunist
Transition. World Politics, vol.50, N2, P.203-234.
Higley J., O.Bayulgen, J.George (2003). Political Elite Integration and Differentiation in
Russia, in: A.Steen, V.Gel’man (eds.), Elites and Democratic Development in Russia. London
and New York: Routledge, P.11-28.
Hirschman A. (1970). Exit, Voice and Loyalty: Response to Decline in Firms,
Organizations, and States. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Jones Loung P. (2002). Institutional Changes and Political Continuity in Post-Soviet
Central Asia: Power, Perceptions, and Pacts. Cambridge: Cambridge University Press.
Kitschelt H., Z.Mansfedlova, R.Markowski, G.Toka (1999). Post-Communist Party
Systems: Competition, Representation, and Inter-Party Cooperation. Cambridge: Cambridge
University Press.
Laakso M., R.Taagepera (1979). The Effective Number of Parties: A Measure with
Application to Western Europe. Comparative Political Studies, vol.12, N1, P.3-27.
Linz J. (1990). The Perils of Presidentialism, Journal of Democracy, vol.1, N1, P.51-69.
Lipset S.M., S.Rokkan (1967). Cleavage Structures, Party Systems, and Voter Alignment,
in: S.M.Lipset, S.Rokkan (eds.) Party System and Voter Alignment: Cross-National
Perspectives. New York: Free Press, P.1-64.
McFaul M. (2001). Explaining Party Formation and Non-Formation in Russia: Actors,
Institutions, and Change. Comparative Political Studies, vol.34, N10, P.1159-1187.
Moser R. (1998). The Electoral Effects of Presidentialism in Post-Soviet Russia. The
Journal of Communist Studies and Transition Politics, vol.14, N1/2, P.54-75.
Moser R. (2001). Unexpected Outcomes: Electoral Systems, Political Parties, and
Representation in Russia. Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press.
Panebianco A. (1988). Political Parties: Organization and Power. Cambridge: Cambridge
University Press.
Pedersen M. (1983). Changing Patterns of Electoral Volatility in European Party Systems.
1948-1977: Explorations in Explanation, in: H.Daalder, P.Mair (eds.), West European Party
Systems: Continuity and Change. Beverly Hills, CA, and London: Sage, P.29-66.
Remington T. (2003). Putin, the Duma, and Political Parties, in: D.Hespring (ed.), Putin’s
Russia: Past Imperfect, Future Uncertain. Lanham, MD: Rowman and Littlefield, P.39-59.
Rokkan S. (1977). Toward a General Concept of Verzuiling: A Preliminary Note. Political
Studies, vol.25, N4, P.563-570.
Rose R. (2001). How Floating Parties Frustrate Democratic Accountability: A Supply-Side
View of Russia’s Elections, in: A.Brown (ed.). Contemporary Russian Politics: A Reader.
Oxford: Oxford University Press, P.215-223.
Shugart M., J.Carey (1992). Presidents and Assemblies: Constitutional Design and
Electoral Dynamics. Cambridge: Cambridge University Press.
Smyth R. (2002). Building State Capacity from Inside Out: Parties of Power and the
Success of the President’s Reform Agenda in Russia. Politics and Society, vol.30, N4, P.555-
578.
Smyth R. (2004). Translating State Resources into Political Dominance: The Prospects for
the Consolidation of Dominant State Party in Russia. Manuscript, Pennsylvania State University.
Sokolowski A. (2001). Bankrupt Government: Intra-Executive Relations and the Politics of
Budgetary Irresponsibility in Eltsin’s Russia. Europe-Asia Studies, vol.53, N4, P.541-572.
Stoner-Weiss K. (2001). The Limited Reach of Russia’s Party System:
Underinstitutionalization in Dual Transitions. Politics and Society, vol.29, N3, P.385-414.
Taagepera R., M.Shugart (1989). Seats and Votes: The Effects and Determinants of
Electoral Systems. New Haven: Yale University Press.
Whitefield S., G.Evans (1999). Class, Markets and Partisanship in Post-Soviet Russia:
1993-96. Electoral Studies, vol.18, N2, P.155-178.
[1]
Подсчет по пропорциональной части избирательной системы.
[2]
После создания партии «Единая Россия» фракции «Единство», «Отечество – вся Россия»,
депутатские группы «Регионы России» и «Народный депутат» учтены как одна партия (Щербак,
2003: 60).
[3]
Подсчет по пропорциональной части избирательной системы.
[4]
Левые: 1993 – КПРФ, АПР; 1995 – КПРФ, АПР, «Коммунисты – Трудовая Россия – за Советский
Союз», «Власть – народу»; 1999 – КПРФ, «Коммунисты, трудящиеся России – за Советский
Союз»; 2003 – КПРФ, АПР.
[5]
Либералы: 1993 – «Выбор России», «Яблоко», РДДР, ПРЕС; 1995 – «Яблоко», ДВР-ОД,
«Вперед, Россия!», ПСТ, «Памфилова – Гуров – Владимир Лысенко»; 1999, 2003 – СПС,
«Яблоко».
[6]
Националисты: 1993 – ЛДПР; 1995 – ЛДПР, «Держава», КРО; 1999 – ЛДПР («Блок
Жириновского»); 2003 – ЛДПР, «Родина».
[7]
«Партии власти»: 1995 – НДР, «Блок Ивана Рыбкина»; 1999 – «Единство», ОВР, НДР; 2003 –
«Единая Россия», ПВР-ПЖ, НПРФ.