Февр Люсьен. Цивилизация: Эволюция слова и группы идей
Подождите немного. Документ загружается.
Америку, но и Индию, Китай и т. д. Правда, добавлял он (несколько платонически),
«если только сравнительное изучение этих второстепенных рядов не может принести
пользу и пролить свет на основную тему» (Comte A. Cams de philosophic positive. P.,
1841. Т. 5. P. 3 sqq).
90*
Ballanche P. Op. cit. P. 48 sqq. Это текст 1819 года. Два года спустя появилось
сочинение Сен-Симона с таким посвящением королю: «Государь, ход событий делает
все более и более глубоким тот кризис, в котором находится общество не только во
Франции, но и во всей великой нации, образованной различными западными народами
Европы».
91*
Значительно позднее Ж. А. де Гобино напишет: «Падение цивилизации — самый
поразительный и в то же время самый загадочный из исторических феноменов»
(Gobineau. J. A. de. Essai sur I'inegalite des races humaines. P., 1853. Ch. 1).
92*
Bourgin H. Charles Fourier. P., 1888. P. 70. Похоже, что еще до выступлений Фурье и
до его теории цивилизации, режима свободной конкуренции и мнимой анархии - еще
раньше цивилизации с разных сторон были вынесены своего рода суровые
спартанские приговоры людьми, весьма между собой несхожими. См., например,
такой фрагмент из сочинения Бийо-Варенна «Элементы республиканизма» (1793):
«Кто не знает, что, поскольку цивилизованное состояние погружает нас всех, как
Тантала, в реку впечатлений, получается, что это наслаждение воображения и сердца
делает радости чисто животные совершенно второстепенными» (цит. по: Jaures J. Op.
cit. P. 1503). См. также цитату из Шамфора: «Цивилизацию можно уподобить кухне.
Когда мы видим на столе блюда легкие, здоровые и хорошо приготовленные, мы
радуемся, что стряпня стала наукой, когда же на столе подливки, наваристые
бульоны, пироги с трюфелями — мы проклинаем повара и его губительное искусство»
(Максимы и мысли, 1794). Из этого, помимо всего прочего, следует, что Шамфор не
обладал желудком Брийа-Саварена.
93*
Stael G. de. De la litterature consideree dans ses rapports avec les institutions
sociales//Oeuvres completes. P., 1848. P. 12. Отметин несколько далее (р. 16) замечание,
оно свидетельствует о позиции, отличной от позиции Огюста Конта, о которой
говорили выше: «Каждый раз, когда новая страна, например Америка, Россия и т. д.,
делает успехи в деле цивилизации, род человеческий становится совершеннее».
V
Тогда потребовалась новая корректировка. Ее попытались осуществить с одной
только стороны. В эпоху реконструкции и восстановления, какою была в основном
эпоха Реставрации, повсюду стали создаваться в той или иной степени строгие, в той
или иной степени разработанные теории цивилизации. Приведем лишь несколько
имен и несколько названий. В 1827 году в продаже появились переведенные на
французский и снабженные предисловием Эдгара Кине «Мысли о философии
человечества» — книга Гердера, написанная уже давно
94*
. В том же году в Париже
вышли «Принципы философии истории» Дж.-Б. Вико, перевод из его сочинения
«Новая наука» с предисловием Жюля Мишле, посвященным теориям автора и его
биографии
95*
.
В 1833 году Жуффруа объединил в своих «Философских сборниках» множество
статей, написанных в 1826—1827 годах, в частности две лекции из курса «Философия
истории», прочитанного в 1826 году
96*
, частично или целиком посвященные
цивилизации
97*
. Но один человек в особенности завладел, если можно так выразиться,
самим понятием «цивилизация» и его исторической интерпретацией: это Франсуа
Гизо, который в своем «Философском и литературном обзоре 1807-го»,
опубликованном в «Литературном архиве Европы» за 1808 год (т. 17), уже тогда
писал следующее: «Человеческая история может рассматриваться только как
собрание материалов, подобранных для великой истории цивилизации рода
человеческого». Когда в 1828 году он занял кафедру в Сорбонне — мы знаем, какова
была тема его лекций; один за другим он прочел курсы: в 1828 году «0 цивилизации в
Европе» и в 1829 году «О цивилизации во Франции»
98*
; методически и, если можно так
сказать, дотошно анализируя само понятие «цивилизация», он подарил
соотечественникам не только великолепное собрание мыслей, но и великолепный
образец грандиозного построения во французском духе, в котором сумел (благодаря
нескольким искусным ходам) примирить самые противоположные точки зрения и
прояснить, сделать доступными и привлекательными для ума (разумеется, ценою
ряда упрощений, несколько рискованных) самые темные из темных мест, разобраться
в сложностях, самых запутанных и безнадежных.
Первым делом Гизо выдвинул такое положение: цивилизация — это явление, «такое
же явление, как и всякое другое», и может быть, «как всякое другое, изучено,
описано, изложено»
99*
. Формулировка и декларация несколько загадочны, но вскоре
разъясняются следующим замечанием: «С некоторого времени много говорят, и не
без основания, что историю следует ограничить фактами». Мы сразу же вспоминаем о
замечании Жуффруа в его статье из «Глоб» (напечатанной в 1827 году) «Боссюэ,
Вико, Гердер»: «Что бросается в глаза у Боссюэ, у Вико, у Гердера, — отмечает
Жуффруа,— так это пренебрежение к истории; факты гнутся и мнутся у них, как
трава под ногами»
100*
. Так объясняется немного удивляющая нас позиция Гизо (за
которую позднее Гобино будет упрекать его с горячностью, хотя и неискренне). Гизо
хочет быть историком, он не хочет, чтобы его считали идеологом за то, что оп
стремится писать о явлениях крупных и всеобщих, а не частных. Однако это
«явление», «такое же, как всякое другое», это общее явление, «малодоступное взору,
сложное, трудно поддающееся описанию и изложению, но тем не менее
существующее», принадлежащее к «категории исторических явлений, которые
нельзя исключить из истории, не искалечив ее», — Гизо знает (и говорит несколько
далее), что это «как бы океан, который составляет богатство каждого народа и в лоне
которого соединяется все, что составляет жизнь народа, все силы его бытия»
101*
.
Любопытно отметить, что он тут же добавляет: даже такие явления, которые,
«собственно говоря, нельзя назвать социальными,— индивидуальные явления,
которые, казалось бы, более относятся к человеческой душе, чем к общественной
жизни,— таковы религиозные верования и философские идеи, науки, литература и
искусства», — они тоже могут и должны рассматриваться «с точки зрения
цивилизации». Прекрасная цитата, весьма полезная для всякого, кто захотел бы
более или менее точно измерить успехи социологии и оценить, насколько за сто лет
изменилось значение и понимание некоторых слов, считавшихся некогда простыми и
ясными. Из предварительных рассуждений вытекают по крайней мере два вывода.
Полем своих рассуждений Гизо избирает нацию или, вернее, кик он пишет, «народ».
Конечно, он имеет в виду цивилизацию («пропейскую. Но что такое Европа, если не
народ, возведенный в квадратную степень? И разве европейскую цивилизацию Гизо
изучает не через Францию
102*
, созидательницу и распространительницу милостью
божией? Таким образом, оп принимает точку зрения Жуффруа: у каждого народа —
своя цивилизация, при этом подразумевается, что существуют «семьи народов»; но
все в целом пребывает под сенью «древа цивилизации, которое должно со временем
одеть всю Землю своею листвой
103*
. В этом суть решения Гизо вопроса о том,
«существует ли общая цивилизация рода человеческого, предназначение всего
человечества, и передавалось ли народами из века в век нечто накопленное
человечеством, что не было утрачено» (добавим от себя: «прогресс»). Гизо отвечал:
«Я убежден, что у человечества — общая судьба, что передача накопленного
человечеством действительно происходит и, следовательно, всеобщая история
цивилизации должна быть написана». И далее: «Идея прогресса, развития
представляется мне основной идеей, содержащейся в слове „цивилизация"»
104*
. Итак,
в результате умелого обобщения разрешен щекотливый вопрос. Существуют
цивилизации. И их нужно изучать, анализировать, анатомировать — каждую по
отдельности и через посредство их самих. Но над ними есть еще Цивилизация и ее
движение, непрерывное, если и не прямолинейное. Цивилизация и ее прогресс. Но
только что же прогрессирует?
Цивилизация, учит Гизо, состоит в основном из двух элементов: из некоторого уровня
социального развития и некоторого уровня развития интеллектуального.
Формулировки несколько расплывчатые, и Гизо пытался их уточнить. С одной
стороны, есть развитие условий внешних по отношению к человеку и всеобщих; с
другой — развитие внутренней и личной природы человека; одним словом, есть
совершенствование общества и таковое же — аспектов человеческих. Впрочем, Гизо
настаивает на том, что здесь речь идет не только о сложении и наложении;
единовременность, тесное и сразу же возникающее единство, взаимное воздействие
этих двух рядов явлений, социальных и интеллектуальных, необходимы для самого
развития цивилизации. Опережает ли явным образом какой-нибудь из этих рядов
другой? Этот вопрос вызывает неуверенность и замешательство. «Значительный
социальный прогресс, крупные успехи в области материального благосостояния —
могут ли они проявиться у того или иного народа, не будучи сопровождаемы
усиленным интеллектуальным развитием, прогрессом человеческого сознания,
аналогичным прогрессу материальному? При таких обстоятельствах социальный
прогресс представляется непрочным, необъяснимым, почти незаконным». Окажется
ли он жизнеспособным? Распространится ли? «Одни только идеи шутя преодолевают
расстояния, пересекают моря, заставляют понять и принять их повсюду». И потому
«социальное благополучие имеет отпечаток чего-то второстепенного, если оно не
принесло никаких иных плодов, кроме благополучия как такового». Фраза, которую
странно встретить у человека, которого несколькими годами позже его противники
объявят циничным, великим, жрецом обогащения. И напротив, если где-то начинается
бурное развитие умственной деятельности и никакой социальный прогресс с ним как
будто не связан — мы этим удивлены и обеспокоены. «Кажется, что мы видим
прекрасное дерево, на котором нет плодов. Мы проникаемся некоторым
пренебрежением к идеям... которые не сумели овладеть внешним миром»
105*
.
Мы знаем, как разворачивались далее доказательства Гизо. Исходя из того, что два
великие «элемента», составляющие цивилизацию, теснейшим образом связаны один с
другим, а именно развитие разума и развитие социальное, и это при том, что
совершенствование цивилизации — результат не только их единства, но и их
синхронности, — для Гизо было достаточным бегло окинуть взглядом европейские
цивилизации, чтобы прийти к выводу: английская цивилизация — это цивилизация,
ориентированная почти исключительно на улучшение социальное, однако ее
представители оказались лишены таланта «зажечь мощные факелы разума, которые
осветили бы целую эпоху». Ее противоположность — цивилизация немецкая: могучая
духовно, но слабая организационно, в частности в том, что относится к
совершенствованию социальному. В Германии, где человеческий дух с давних времен
возвышался над условиями существования, разве мысль и действительность —
сторона интеллектуальная и сторона материальная — разве не были они там почти
полностью разобщены? И была одна страна, одна только страна, которая, напротив,
сумела дерзко осуществить гармоничное развитие мысли и действительности,
стороны интеллектуальной и стороны реальной: этой страной была, как вы сами
понимаете, Франция, где природа никогда не обделяла людей ни личным величием,
ни достоинствами, а личное величие и достоинства всегда имели общественное
значение и могли быть полезны обществу...
106*
И здесь синтез сделан умело. Трудности исчезли бесследно. Понятие материального
благополучия, хорошей организации социальных отношений, «более справедливого
распределения между людьми как прав, так и благ, созданных коллективами», — все,
в отсутствии чего Фурье в 1807 году упрекал цивилизацию, — все это Гизо внес в
перечень элементов, из которых состоит и цивилизация, которые она должна
предъявить наблюдателю, чтобы быть достойной своего имени. И, разрешая тем
самым старый спор, он показал, что «police» и «civilite» объединяются, чтобы породить
такую цивилизацию. Точнее, широта взглядов, с которой он предоставлял место в
построенном им гостеприимном и великолепно распланированном здании как
факторам, обеспечивающим могущество и благосостояние обществ, так и факторам
развития и обогащения личности и нравственности человека, его способностей, его
чувств, его мыслей, а также наукам и искусствам, этим «гордым отражениям
человеческой природы»
107*
, — эта своеобразная всеобъемлющая терпимость его
концепции пришлась очень кстати, чтобы не допустить во Франции такого тяжкого
разрыва, какой происходил тогда в Германии (кое-кто, быть может, мечтал о таком
же и у нас), — разрыва между «культурой» и «цивилизацией».
О понятии «культура» во Франции не написано ничего. Я сказал бы: «естественно»,
если бы хоть какая-нибудь доля трезвой иронии уместна, когда мы отмечаем такие
пробелы в наших знаниях. Как бы ни были малы мои знания об истории культуры, я,
во всяком случае, могу сказать, что у французской культуры есть история и что она
заслуживает того, чтобы ее воссоздали, и что она не лишена интереса.
Ограничимся самым основным. Не мне надлежит разыскивать в истории идей
Германии дату и обстоятельства появления слова «Kultur». Ни даже поставить вопрос
о заимствовании. Я вижу только, что в нашем «Академическом словаре», изданном в
1762 году, сказано, что во французском языке слово «culture» означает — в
переносном смысле — «попечение об искусствах в умственной деятельности».
Приводятся два примера: «culture искусств — дело очень важное»; «заниматься
culture умственной деятельности». Довольно скудно. Определение, конечно, будет
развиваться. В том же «Словаре», но 1835 года издания, читаем: «...говорится в
переносном смысле о деятельности, направленной на совершенствование наук и
искусств, на развитие умственной деятельности». По правде говоря, скорее
перефразировка, чем более содержательное толкование; даже поясненное таким
образом, понятие не может сравниться богатством с тем. которое по другую сторону
Рейна соотносит со словом «Kultur» «Словарь» Аделунга Издания 1793 года:
облагораживание, уточнение всех умственных и моральных качеств человека или
народа. Я вспоминаю также, что Гердер, о котором писал Кине, придавал этому слову
ряд разнообразных значений; среди них: способность одомашнивать животных;
осваивать новые земли, сводя леса; развитие наук, искусств, ремесел и торговли;
наконец, «police». Выражение подобного рода мыслей мы часто встречаем и на нашем
языке. Однако (заметим мимоходом) не следует слишком уж торопиться верить в
заимствование; примечательно, что эти мысли у нас всегда относят к рубрике
«цивилизация»
108*
. Так, для мадам до Сталь «большие площади лесов, их большая
протяженность указывают на то, что цивилизация здесь — недавняя»; по правде
говоря, нужно заметить, что слово «культура» в ее фразе могло бы привести к
забавному недоразумению
109*
. Коротко отмечу еще, что мысли Гердера почти во всем
совпадают с мыслями Канта, который связывал успехи культуры с успехами разума и
считал их окончательной целью установление всеобщего мира
110*
. Хотя эти мысли
были известны и у нас, пусть фрагментарно, несомненно следующее. Не пускаясь в
далекие поиски, давайте вспомним германизированного француза Шарля де Вилье,
пpoникшегося столь пылкой любовью к германской мысли своего времени. Идеи
Канта отнюдь не остались незамеченными. Я не стану приводить тому иных
доказательств, кроме тонкой книжки — сорок страниц петитом, которая знакомила
французского читателя с «Представлением о том, чем могла бы быть всемирная
история с точки зрения гражданина мира». Сочинение Канта впервые увидело свет,
если не ошибаюсь, в 1784 году в «Berlinische Monatschrift»; на переводе была указана
дата — 1796 год. В книге много говорилось о «культурном состоянии» (etat de culture),
которое есть не что иное, как «увеличение общественной ценности и значимости
человека»
111*
. Переводчик, взяв слово, сообщал от своего имени (с. 39) читателям, что
они уже вышли из состояния дикости, то есть абсолютного невежества, из состояния
варварства, и вошли в период «культуры»; оставалось лишь достичь эпохи
«нравственности» (moralite). Кроме того, в «Очерке о духе и влиянии лютеровой
Реформации» (1804) и во «Взгляде на современное состояние древней литературы и
истории Германии» Шарль де Вилье обращал внимание французов на рождение
«Истории культуры» (Kulturgeschichte), которую создавали немцы, представляя
«достижения истории политической, истории литературы и истории религии в их
связи с цивилизацией, пpoмышленностью, человеческим благом, нравственностью,
характером и образом жизни людей»; эта тема, добавлял он, породила у немецких
авторов «сочинения глубокие и замечательные»
112*
. Все это, как нам представляется,
еще достаточно расплывчато и путано. Во всяком случае, из этого не вытекает
противопоставление культуры — цивилизации.
Александр фон Гумбольдт также не сформулировал специально такое
противопоставление. В своих сочинениях он часто пользовался словом «культура»
наряду со словом «цивилизация», не заботясь как будто о том, чтобы уточнить
соотношение этих терминов
113*
. Однако он охотно ссылался на своего брата
Вильгельма, лингвиста
114*
, а у того на этот счет были ясные представления, которые
он умел четко излагать. В своем знаменитом исследовании языка кави
115*,12
он дал
подробные разъяснения по этому вопросу. Он показал, как кривая прогресса шаг за
шагом поднималась по шкале градаций, построенной искусно, хотя и несколько
искусственно, — от человека, чьи нравы смягчены, гуманизированы (человека
цивилизованного), к ученому, художнику, к человеку культивированному
(«культурному» — cultive), чтобы вознестись к олимпийскому, мне бы хотелось сказать
— «гётеанскому», величию человека, полностью сформированного («образованного»
— forme). Так возвышаются друг над другом «Civilization», «Kultur», «Bildung». В общем
и целом у такого автора, как Вильгельм фон Гумбольдт, слово «цивилизация»
захватило сферу прежнего слова «police»: безопасность, разумный порядок, прочный
мир, кротость и спокойствие, установившееся в области социальных отношений.
Однако народы кроткие, народы хорошо polices не обязательно являются народами
культурными (cultives), если иметь в виду их умственное развитие; нравы некоторых
дикарей — в частной жизни — достойны всяческого уважения, и тем не менее эти
дикари чужды какой бы то ни было интеллектуальной культуры. И наоборот. Отсюда
вытекает независимость этих двух сфер, различие двух понятий. Имели эти мысли
влияние на умы во Франции? Отметим только, что они могли подкрепить или
поддержать ту интеллектуальную позицию, прекрасным образцом которой, и притом
ранним по времени, может служить Вольней. Занятый, как и многие из его
современников (мы об этом уже говорили), опровержением идей Руссо касательно
испорченности, порожденной развитием литературы, наук и искусств, разве не
предлагал он радикальную операцию, которая должна была ввести «цивилизацию» в
игру, пожертвовав, если нужно, одним из ее аспектов?
116*
Руссо мог бы, отмечал он,
Руссо должен был заметить и объявить, что изящные искусства — поэзия, живопись и
архитектура — не являются «частями цивилизации, верными признаками счастья и
процветания народов». Нашлись у Вольнея и примеры, «взятые, из прошлого Италии и
Греции», которые с несомненностью доказывают, что «искусства могли процветать в
государствах, покорных военному деспотизму или разнузданной демократии, при том
что как тот, так и другая были по своей природе дикарскими». На самом деле
искусства — это декоративные растения «чтобы вызвать их расцвет, достаточно
правительству, располагающему властью в данную минуту, каким бы оно ни было,
поощрять их и оплачивать»; но слишком усердно культивировать эти цветы — опасно:
«изящные искусства, питаемые за счет обложения народов податями и в ущерб тем
искусствам, которые связаны с пользой грубой и насущной, очень часто могут
оказаться губителями общественных финансов и тем самым общественного
устройства и цивилизации». Этот подвергнутый ревизии Руссо, исправленный и
подчищенный Вольнеем, представляется, конечно, довольно ребячливым, не более.
Все же следует считать определенной заслугой Гизо то, что в своем обширном
обобщении он включил «развитие интеллектуального состояния» а число основных
элементов цивилизации.
Эту заслугу признавали не всегда. Когда в 1853 году Гобино в книге «О неравенстве
человеческих рас» делает в свой черед попытку определить слово «цивилизация»
117*
,
он принимается прежде всего за Гизо, и довольно резко. Гизо определил
цивилизацию как «явление». Нет, доказывает Гобино. «Это ряд, это цепочка
явлений». Гизо, по правде говоря, немного сомневался в своем определении (он сам
об этом писал), а Гобино прочел eго несколько торопливо. Но что более всего ставил
он в упрек автору «Общей истории цивилизации в Европе», так это то, что Гизо не
обошел вниманием понятие «формы правления». Если глубже всмотреться в его идеи,
уверяет Гобино, мы очень быстро убедимся. что, для того чтобы получить право
называться цивилизованным, народ, по мнению Гизо, должен «располагать
учреждениями, умеряющими и сдерживающими как власти, так и свободу; под сенью
этих учреждений материальный прогресс и моральное развитие приводились бы в
соответствие определенным способом, и никаким иным, а правительство, так же как
религия, пребывало бы в четко установленных границах». Короче, заключал Гобино с
некоторым лукавством, «по мнению Гизо, нет иной по-настоящему цивилизованной
нации, кроме английской». Это был мальчишеский вызов, и книга от этого только бы
выиграла, если бы автор не растянул ее на множество задиристых страниц. На самом
деле позиция Гобино была довольно забавной. Он ставил в вину Гизо, что тот
продолжал считать «police» одним из основных элементов понятия «цивилизация».
Несчастное понятие, бедный Гизо. Одни призывали его выбросить за борт литературу,
науку и искусства — все, что составляет культуру; другие — отбросить политические,
религиозные и социальные институты. Он не сделал ни того, ни другого и, со своей
точки зрения, поступил правильно.
Все же он испытывал некоторое смущение — не без того. Он признавался в этом
читателям в примечательном отрывке из «Общей истории цивилизации в Европе»
118*
.
Прежде, писал он, в науках, которые занимаются миром физическим, факты были
плохо изучены и к ним относились без почтения; «люди вдохновенно предавались
домыслам, дерзали, не имея иного руководства, кроме умозаключений». В то же
время в явлениях политического порядка, в мире реальном «факты были
всемогущими, и это считалось едва ли не естественным и законным. Разуму незачем
было во имя истины соваться с какими бы то ни было идеями в дела земные».
Столетие назад (это указание отсылало читателей Гизо к началу царствования
Людовика XV) произошел переворот. «С одной стороны, факты никогда ранее не
занимали такого места в науке; с другой — никогда еще идеи не играли такой
большой роли в мире». Это настолько справедливо, что противники современной
цивилизации до сих пор постоянно ропщут. Они осуждают ту сухость, ту
ограниченность и мелочность, которые, по их мнению, проникли в дух науки и
«принижают мысли, замораживают воображение, отнимают у разума его размах, его
свободу, надевают на него узду, обращают к сугубо вещественному». Напротив, в
политике, в управлении обществом они видят только химеры и претенциозные
теории: люди стремятся повторить попытку Икара; они разделяют судьбу дерзкого.
Напрасные сетования, уверяет нас Гизо. Все в порядке. Человек перед лицом мира,
который не он создал, не он придумал, прежде — наблюдатель, а затем уже деятель.
Мир — это явление. В качествe такового человек его изучает; на фактах он упражняет
свой разум; и когда он находит общие законы, управляющие развитием и жизнью
мира, эти законы теперь не что иное, как факты, которые он констатирует. Затем,
познание фактов внешнего мира порождает у нас идеи, которые главенствуют над
этими фактами, "Мы чувствуем себя призванными переделать, улучшить, упорядочить
действительность. Мы чувствуем себя в силах воздействовать на мир и
распространить на него славное владычество разума». Таково назначение разума:
когда он — наблюдатель, он подчиняется фактам; когда он — деятель, он становится
властей придать им порядок более правильный, более ясный и безупречный.
Отрывок примечательный. Да, существовал конфликт. Конфликт между двумя
умонастроениями, двумя методами, двумя различными подходами. Конфликт между
духом поиска и исследований, позитивным научным методом, основанным на
изучении и обработке фактов и преследующим только бескорыстные цели и духом,
скажем так: мечты и надежды, воображения, предшествующего фактам и их
опережающего, — духом социального совершенствования и материального прогресса.
И очень хорошо получается на бумаге — стараться, подобно Гизо, выровнять крен и
привести к мирной гармонии прогресс умственный и социальное совершенствование.
А на практике? Это два могущественных бога, и как подчинить одного другому или —
несколько наивная химера — заставить их сосуществовать бок о бок?
В самом деле, когда Гизо писал эти строки, когда он читал свои курсы 1828—1829
годов, как обстояло дело? Во-первых, мeтоды экспериментальных наук не проникли
глубоко в те науки, которые в те времена назывались «науками моральными». По
каким причинам? Или, вернее, вследствие какого сложного комплекса разнородных
причин? Указать их было бы довольно трудно. И чтобы сделать это, нам пришлось бы,
в свою очередь, задуматься над проблемой истоков и причин, и духа романтизма —
проблемой, которая еще не нашла общепризнанного решения.
Было и другое. Цивилизация представлялась современникам Гизо не только объектом
исследования. Это была реальность, в лоне которой они жили. Хорошо или плохо?
Многие отвечали: плохо. И с точки зрения, которой мы придерживаемся в нашем
очерке, это важно. Ибо упреки «противников цивилизации», как их называет Гизо, эти
упреки, которые предъявляют и наперегонки повторяют все школы социальных
преобразований; эти упреки, которые зовут к действиям, совершенно иным, нежели
написание книг и диссертаций,— разве не подготавливали они, разве не делали
заведомо легкой и соблазнительной критику (на этот раз с научных позиций) —
критику понятия «цивилизация», несущего в себе суждение о ценности? Иными
словами, разве они не способствовали тому, что стало возможным то расхождение, та
диссоциация, с которой мы начали и которая завершилась во втором пятидесятилетии
XIX века: расхождение двух представлений о цивилизации, научного и
прагматического; одно в конце концов пришло к выводу, что любая группа
человеческих существ, каковы бы ни были средства ее воздействия, материального и
интеллектуального, на окружающий мир, обладает своей цивилизацией; другая —
теперь уже старая концепция высшей цивилизаций, которую несут и распространяют
белые народы Западной Европы и Северной Америки, — концепция, присоединенная к
фактической стороне вопроса как некий идеал.
Проследить расходящиеся в течение XIX—XX веков пути этих двух концепций не наша
цель. Мы кратко наметили историю одного слова. Мы довели наш очерк до того
времени, когда всеобщем употреблении наряду с «цивилизацией» появились
«цивилизации» — во множественном числе. Наша задача выполнена. Это была задача
всего лишь для «автора предисловия». Отметим только, что практическое,
радикальное и само по себе неуязвимое положение, которое заключается в
утверждении «сколько существует народов, столько и цивилизаций», не препятствует
тому, что в умах людей живет старое представление об общечеловеческой
цивилизации. Как примирить две концепции? Как понять их соотношение?
Исследовать это не моя задача. Моя задача заключалась всего лишь в том, чтобы ясно
показать как очертания и границы проблемы за полтора столетия поисков и
размышлений - и за полтора столетия истории - постепенно обрисовались и
уточнились для нас — в самом нашем языке.
94*
Herder I. G. Idees sur la philosophic de 1'histoir.e de I'Humanite. Strasbourg, 1827.
Переиздана в 1834 году. Об успехе этой книги см. докторскую диссертацию (в
Сорбонне): Tronchon P. La fortune intellectuelle de Herder en France, Bibliographic critique.
P., 1920.
95*
«Другие науки,— писал Мишле в Предисловии,— заняты тем, что пытаются
совершенствовать человека и руководить им. Но ни одна из них не ставит цель
познать принципы цивилизации, из которой они произошли. Новая наука откроет нам
знание этих принципов, даст нам возможность измерить путь, который проходят
народы в своем развитии и упадке, рассчитать, в каком возрасте жизни они
находятся. Тогда мы узнаем, какими способами общество может возвыситься или
поднять себя на самую высокую ступень цивилизации, на какую оно способно
подняться; тогда наступит союз теории и практики...» (Vico J.-B-La science nouveau. P.,
1827. P. XIV).
96*
Они были опубликованы под названием «О теперешнем состоянии человечества»
(Jou‡roy Th. Melanges philosophiques. P., 1833. P. 101). В этом же сборнике, изданном в
Париже у Полена, следует особенно отметить статью «Боссюэ, Вико, Гердер»,
перепечатанную из «Глоб» от 11 мая 1827 года.
97*
С 1832 по 1834 год даже вышло шесть выпусков «Социального обозрения» -
журнала, посвященного цивилизации и ее успехам (орган общества «Цивилизация»),
На это указал П. Троншон (см.: Tronchon P, Op. cit. P. 28, not. 265).
98*
Два курса стали двумя книгами (неоднократно переиздавались): Gaizot F. Histoire
generate de la civilisation en Europe. P., 1828; Idem. Histoire de la civilisation en France. P.,
1829.
99*
Guizot F. Histoire generate de la civilisation en Europe. P. 6.
100*
Jou’mtj Tk. Melanges philosophiques. P. 88.
101*
Histoire generate de la civilisation en Europe. P. 9.
102*
«Почти невозможно найти такую великую идею, такой великий принцип
цивилизации, которые, прежде чем получить всеобщее распространенно, но прошли
бы через Францию» (Ibid. P. 5).
103*
Например, как ни далека цивилизация России от таковой Франции или
Англии, легко увидеть, что русские участвуют в той же системе цивилизации, что и
французы, и англичане... Это более юные дети той же семьи, менее сильные ученики
той же школы цивилизации (см.: Jou‡roy Th. Du role de la Grece dans le developpement
de I'Humanite // Melanges philosophiques. P. 93).
104*
Guizot F. Histoire generale de la civilisation en Europe. P. 7, 15.
105*
Guizot F. Histoiro de la civilisation en France.
106*
Таким образом, Гизо возвращается к своим рассуждениям из «Цивилизации в
Европе», где они изложены в общей форме и где страны не названы; здесь же он
пишет подробнее и называет поименно народы, которые имеет в виду (Guizot F.
Histoire generate de la civilisation en Europe. P. 12-13).
107*
Ibid. P. 18.
108*
Первый признак человека, который начинает цивилизоваться: «он добивается
владычества над животными» (Bu‡on G. L. Epoques de la Nature. P., 1778. P. 101).
109*
Возможность подобных недоразумений должна нас настораживать. Когда мы
читаем, например, в книге Кондорсе «Жизнь Вольтера», что «невозможно расширить
пространства земли, на которых процветает культура (culture), где обеспечена
безопасность торговли, где деятельная промышленность, без того, чтобы увеличить
сумму довольства и благ для всех людей», то можно в первый момент подумать, что
слово «культура» употреблено здесь в смысле немецкого «Kultur», и не сразу
распознать просто «агрикультуру», то есть земледелие.
110*
Это мысль Кондорсе из его «Жизни Вольтера»: чем шире распространится по
Земле цивилизация, тем все больше будут исчезать войны и завоевания, так же как
рабство и нищета.
111*
Kant I. Idee de се que pourrait etre un histoire universelle dans les vues d'un citoyen du
monde. P., 1796. P. 13, 23, 25 etc.
112*
Villers Ch. de. Coup d'oeil sur 1'etat actuel de la litteralure antique et 1'histoire en
Allemagne. P., 1809. P. 118, not О Шарле де Вилье см.: Wittmer L. Charles de Villers, 1765-
1815. Geneve; P., 1908; Tronchon Р. Op. cit.
113*
См., например: Humboldt A. von. Cosmos... T. 1. Р. 430, not.
114*
Humboldt W. von. Uber die Kawi-Sprache auf der Insel Java. В., 1836-1839. Bd. 1-3 (см.
Введение к первому тому).
115*
«Именно интеллектуальная культура более всего способствует разнообразию
характерных черт» (Humboldt A. von. Voyage... Т. 3. Р. 287). «Я с сожалением
употребляю слово „дикий", поскольку оно указывает на различие в культуре между
индейцем „обращенным", живущим при миссии, и индейцем свободным или
независимым — различие, которое зачастую опровергается наблюдениями» (Ibid. P.
264). «Варварство, царящее в этих краях, может быть, в меньшей степени является
следствием положительного отсутствия всякой цивилизации, нежели результатом
длительного одичания и забитости... Вероятно, большинство орд, которые мы
называем дикими, происходят от народов, некогда обладавших более развитой
культурой (culture)» (Ibid. P. 60).
116*
Volney С. F. Eclaircissements sur les Etats-Unis. P. 718 sqq.
117*
Gobino A. de. Op. cit. Liv. 1, ch. 8 (определение слова «цивилизация»).
118*
Guizot F. Histoire generale de la civilisation en Europe. P. 29-32.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ: ЭВОЛЮЦИЯ СЛОВА И ГРУППЫ ИДЕЯ
1. А. Р. Ж. Тюрго в 1749 г. поступил в Сорбонну (это название в разное время
давалось разным подразделениям Парижского университета м университету в
целом; в 1554-1792 гг. - теологический факультет) для написания диссертации.
В 1750 г. он был избран приором, т. е. ежегодно сменяемым председателем
общего собрания преподавателей и студентов.
2. В 1793 г. Кондорсе был обвинен правительством Робеспьера в подготовке
заговора и бежал из Парижа. Скрываясь, он писал свой «Эскиз исторической
картины прогресса человеческого разума». Арестованный в 1794 г., принял в
тюрьме яд, не желая публичной казни. Книга его увидела свет в 1795 г. уже
после падения Робеспьера.
3. Название этой должности переводят обычно как «лейтенант полиции», что
неточно. На деле «lieutenant» означает не только офицерское звание, но и
«заместитель», «наместник». «Police» тоже не только «полиция», но и
«поддержание порядка», «свод правил охраны общественного порядка и
благочиния». Лейтенант полиции в XVIII в. был королевским чиновником в
Париже и других крупных городах; круг его обязанностей был очень широк:
надзор за порядком в подведомственном ему населенном пункте, за
состоянием дорог, водопровода, канализации, за чистотой, за больницами и
богадельнями, за соблюдением правил торговли и т. п.
4. Имеется в виду созданный в 1789 г. на базе Королевского ботанического сада
Музей естественной истории, с 1793 г. - главное научно-исследовательское
учреждение Франции в области естественных наук.
5. На рубеже XVII—XVIII вв. немецкий естествоиспытатель Г. Шталь выдвинул
гипотезу о флогистоне, некоем присутствующем в телах огнетворном
веществе, которое обеспечивает горение и в процессе его уничтожается.
Ошибочность этой гипотезы была доказана в конце XVIII в. А. Л. Лавуазье.
Основной труд Ж. Л. Бюффона «Естественная история, общая и частная»,
вышедший в 1749-1783 гг. в 36 томах, представляет собой колоссальную
попытку всеобъемлющего описания Природы. Его книга «Эпохи природы»
(1778) дает яркую картину развития всего Космоса. Сочинения Бюффона
пользовались огромной популярностью у читающей публики во многом из-за
красочного и пышного стиля, но и благодаря завораживающей идее единства и
прогресса всего сущего. Но именно эта идея, доведенная до предела,
вынуждала Бюффона отрицать любую систематику; поэтому многие ученые
Франции соглашались с научным противником Бюффона, великим
системосозидателем К. Линнеем. Распря между сторонниками и противниками
учения о флогистоне, между приверженцами Бюффона и последователями
Линнея была спором науки и натурфилософии. Другое дело, что, ратуя за
экспериментальную точность в противовес умозрительным рассуждениям, за
строгость в противовес риторическим: красотам, новая генерация
исследователей третировала все созданное ее предшественниками как химеру,
а ведь гипотеза Шталя была первой общей химической теорией, взглядами
Бюффона закладывались идеи эволюционизма.
6. Иль де Бурбон, т. е. остров Бурбон, - колония Франции в Индийском океане
близ берегов Африки в группе Маскаренских островов.. С 1792 г. (фактически с
1842 г.) называется Реюньон (Воссоединение). Ныне -заморский департамент
Французской Республики.
7. Пали — литературный язык средневековой Индии, язык буддийского канона. В
наши дни бытует исключительно в религиозной сфере в Шри-Ланке, Бирме,
Таиланде, Лаосе, Камбодже, Вьетнаме.
8. Аракан — горный регион (ныне — национальная область) на юго-западе Бирмы,
населенный ракхайн, особой этнографической группой бирманцев, ныне
исповедующих ислам. С рубежа н. э. до 1785 г. в Аракано существовало
одноименное государство, так что говорить об араканцах как о дикарях было
вряд ли правомерно.
9. Веды (от санскр. веда — знание) - древнейший памятник индийской
письменности, собрание религиозных гимнов, молитв и заклинаний. Сложилось
в Индостане в конце II — середине I тыс. до н. э. Ведические тексты содержат
как пережитки представлений, существовавших у племен арьев до их прихода
в Индию, так и элементы верований аборигенов субконтинента. Однако в
первой половине. XIX в. в научных кругах (а в околонаучных — чуть ли не по
сей день) бытовало представление об индоарийской цивилизации как о некой
працивилизации, всеобщем источнике и сокровищнице культуры, знаний,
мудрости.
10. Имеется в виду XII год Республики по французскому календарю, введенному 5
октября 1793 г. Календарь этот отменял христианское летоисчисление и
вводил названия месяцев и дней, решительно порывавшие с общепринятыми.
Первым днем первого года новой эры стало 22 сентября 1792 г.— дата
провозглашения Республики. Год делился на 12 месяцев по 30 дней: вандемьер
(от лат. «vindemia» - сбор винограда), брюмер (от фр. «brume» — туман),
фример (от фр. «frimas» — изморозь, нивоз (от лат. «nivosus» — снежный),
плювиоз (от лат. «pluviosus» — дождливый), вантоз (от лат. «ventosus» -
ветреный), жерминаль, (от лат. germen — росток), флореаль (от лат. «’oreus»
— изобилующий цветами), прериаль (от фр. «prairie»—луг), мессидор (от лат.
«messus»— жатва и греч. - дар), термидор (от греч. — жар и ),
фрюктидор (от лат. «fructus» — плод и ). В конце года добавлялись 5 (или
6) дополнительных дней. Каждый месяц делился на три декады, дни которых
именовались порядковым номером (например, «septidi» — седьмой день),
выходным днем объявлялся декади, последний день декады. Календарь этот,
действовавший до 1 января 1806 г., был отменен Наполеоном I.
11. «Натчезы» — раннее, но опубликованное лишь в 1825 г. сочинением] («поэма в
прозе») Ф. де Шатобряана, где в сильно романтизированном! духе описана
жизнь индейцев племени натчезов. Одно из главных действующих лиц —
француз Рене, покинувший Европу ради девственных лесов Северной Америки.
Многие персонажи и ситуации в «Натчезах» созданы под явным влиянием
«Илиады», что дало критикам основание назвать творение Шатобриана
«Гомером в понятиях ирокезов».
12. Кави (санскр. «поэт») — древнеяванский литературный язык с преобладанием
санскритской и палийской лексики. Возникший на рубеже У1Ш IX вв., он был
живым до XIV в., но и позднее, до исламизации острова, оставался языком
культуры и в этом качестве сохранился доныне среди индуистского населения
острова Бали.