Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

стал директором Веймарской школы искусств и начал на практике претворять свою теорию о

Gesatntkunstwerk или о тотальном произведении искусства - термин впервые использованный Вагнером, но

применяемый в данном случае по аналогии со средневековыми кафедральными соборами, где интегри-

ровано использовались живопись, архитектура, меблировка, изделия из стекла и железа, скульптура,

ювелирные изделия, ткани. Это понятие

Один из первых немецких фильмов с участием Марлен Дитрих

В ожидании Гитлера

135

возникло от возрождения готики, но атмосфера в Баухаузе была продиктована функциональным

использованием новейших материалов и строительных методов. Как выразился один из учителей, Лотар

Шрейер: «Мы чувствовали, что буквально создаем новый мир». Он привлекал многие, прекрасные таланты:

Клее, Кандинский, Мис ван дер РОЭ, Оскар Шлемер, Ханес Майер; Барток Хиндемит, Стравинский также

были среди приглашенных для работу там творцов [25].

В сущности, именно институционализация модернизма выглядела такой новаторской в Веймарской

республике и придавала ей особенную силу. Во всем диапазоне искусства Веймарская республика была

менее враждебна модернизму, чем любое другое общество или политическая система. Ведущие германские

музеи начали покупать модернистскую живопись и скульптуру, а в оперных театрах покровительствовали

атональности. Отто Дике был назначен профессором по искусству в Берлин, Клее - в Дюссельдорф, Кокотка

- в Дрезден. Так же очень важными для восприятия модернизма были труды теоретиков "и историков

искусства таких, как Карл Эйнштейн, Б.Р.Ворингер и Макс Дворжак, они вписали абстракционизм и з-кспр

ее сионизм в контекст традиций европейского искусства. В результате Берлин соперничал и даже превосхо-

дил Париж как выставочный центр модернистской живописи. Галерея, собственность Гервата Вальдена и

его супруги Эльзы Ласкер-Шуллер, которые кроме того издавали журнал Дер Штурм, была более предпри-

имчивой, чем какая либо из галерей на Левом берегу

, потому что выставляла Леже, Шагала, Клее, Курта

Швитерса, Мохоли-Наги и Кампен-донка. Neue Sachlichkeit

или Новый реализм, который в 1923 г. вытеснил

умирающий экспрессионизм, вызвал гораздо больший интерес у публики, чем некоторые парижские

движения [26].

Действительно, в Веймарской Германии существовало культурное засилье модернизма. Это, само по себе,

являлось большой провокацией для «восточников». Они называли его культурболъшевизмом. Во время

войны немецкая ультрапатриотическая печать предупреждала, что поражение доведет до триумфа западного

«декадентского» искусства, литературы, и философии, как будто Ллойд Джордж и Клемансо только того и

ждали, чтобы взяв Берлин, напихать кубизм в немецкие глотки. И теперь это произошло на самом деле!

Веймарская республика стала огромным полем брани, на котором модернизм и традиционализм воевали за

господство в Европе и в мире, потому что в Веймаре в этот период новаторское имело институции или часть

их на своей стороне. Закон так же - Веймарский закон о цензуре, хотя и был еще строгим, но в то-

* На левом берегу Сены в Париже находится большая часть центров искусства ("тиль «новая предметность»

136

СОВРЕМЕННОСТЬ

же время - самым не репрессивным в Европе. Фильмы как Голубой ангел не могли быть показаны

в Париже. Представления на сценах и в ночных клубах Берлина были самыми свободными по

сравнению со всеми крупными столицами. Пьесы, романы и даже картины касались таких тем, как

гомосексуализм, садомазохизм, трансвестизм' и кровосмешение; и именно в Германии труды

Фрейда наиболее сильно захватили интеллигенцию и проникли в самый широкий круг

художественных произведений.

Левая интеллигенция часто преднамеренно пыталась довести «правую» Германию до бешенства.

Они так долго подавлялись рутинной мудростью армии, церкви, суда и академии, но вот пришел

час и аутсайдеров, которые по какому-то странному и беспрецедентному случаю стали столпами

Веймарского общества. В Вельтбюне, одном из наиболее остроумном и красноречивом из новых

журналов, воспевались сексуальная свобода и пацифизм, а армия, государство, университет,

церковь и, особенно, непретенциозные и трудолюбивые средние классы яростно критиковались и

осмеивались. В нем печатались произведения Курта Тухольского, сатирика, которого многие

сравнивали с Гейне; его язвительное перо особенно часто и успешно вонзалось под кожу «вос-

точникам» ~ словесный эквивалент жутковатым карикатурам Георга Гросса. Он писал: «Нет такой

тайны германской армии, которую бы я не передал с готовностью иностранной силе» [27].

Тухольский был удивительно талантлив. Он хотел причинить боль, чтобы вызвать ненависть и

ярость и ему это удавалось.

Эта культурная окопная война, велась без оглядки на какую либо Женевскую конвенцию,

беспощадная в своей злобе, ненависти и жестокости, она была задумана с целью вызвать атавизм

«восточников». Их подход к государственной сфере был параноическим, В какой-то степени эта

паранойя была нарочно вызвана Бисмарком. Но за долго до 1914 г. она стала инстинктивной и

привычной, Рейх считался объектом мировых заговоров - политических, экономических, военных

и культурный. Военная катастрофа далеко не рассеяла этих фантазий, а казалось наоборот

утвердила их. И вот, сейчас, Германия стоит благородная, беспомощная, страдающая от

постигшего ее поражения и от издевательств космополитической швали, которая, казалось,

контролирует весь доступ до сцен искусства и систематически, при помощи тайного заговора

подменяет германскую Kultur своейо собственной проклятой Zivilisation. Эта «боль» еще сильнее

оплакивалась в 20-е годы и поразительным способом была обобщена в книге названной

Курфюрстендам, написанной Фридрихом Гусонгом и изданной через несколько недель

Склонность носить одежду противоположного пола

В ожидании Гитлера

137

после прихода нацистов к власти.:

Случилось чудо. Их больше нет... Они претендовали, что являются германским Gelsi

, германской культурой,

германским настоящим и германским будущим. Они представляли Германию перед всем миром, они говорили от

ее имени... Все остальное было греховная, низкая, жалкая поделка, отвратительное мещанство. Они всегда сидели

в первом ряду. Они присуждали рыцарские титулы духа и европейства. Нерешенных проблем для них не сущес-

твовало. Они «создавали» себя и других. Кто бы им ни служил, его успех был гарантирован. Он появлялся на их

сценах, печатался в их журналах, будучи рекламирован по всему миру; его товар рекомендовался, независимо был

ли это сыр или относительность, порох или Zeitthealer, патентованное лекарство или права человека, демократия

или большевизм, пропаганда за аборт или против юридической системы, дурная негритянская музыка или танцы

нагишом. Другими словами, никогда не существовала более наглая диктатура, чем диктатура демократической

интеллигенции и Zivilisations-literaten™ [28].

Разумеется, фоном и усилителем паранойи было убеждение, что Веймарская республика

вдохновлялась и контролировалась евреями. Действительно, разве весь режим не являлся одной

юденрепублик1

Существовало очень немного оснований для последнего славословия, опи-

рающегося на противоречащие друг другу теории, что евреи преобладают и в большевизме, и в

мировой системе капитала. Верно, что евреи принимали активное участие в первых

коммунистических движениях. Но в России они быстро потеряли почву под ногами после прихода

большевиков к власти, а в 1925 г. режим уже стал антисемитским. В Германии евреи также, были

очень активны при создании Коммунистической партии (ГКП), но, позднее, были устранены,

когда партия стала массовой. На выборах в 1932 г., когда партия выдвинула 500 кандидатов, среди

них не было ни одного еврея [29]. Также и на другом конце спектра, евреи не были особенно

влиятельны в германских финансовых и промышленных кругах. Это предрассудок основывался на

мистериозной связи между Бисмарком и его финансовым советником Гершоном фон

Клейхрёдером, евреем, который помог Ротшильду и другим банковским домам получить право

финансирования германских военных действий [30]. Но в 20-е годы, евреи редко вмешивались в

правительственные финансовые дела. Еврейские бизнесмены держались в стороне от политики.

Крупный бизнес представлялся Альфредом Гугенбергом и Германской Националистической

Народной партией, которая была антисемитской. Евреи принимали очень активное участие при

основании Веймарской республики, но после 1920 г., один из немногих евреев на высо-

Дух (нем.)

Литераторов цивилизации (нем.)

" Judenrepublik (нем.) - еврейская республика

138

СОВРЕМЕННОСТЬ

ком посту был Вальтер Ратенау - убит двумя годами позднее.

В культуре, однако, дело обстояло по другому. Нет ничего более оскорбительного, чем тирания в культуре,

истинная или воображаемая, а в Веймарской культуре «они» могли правдоподобно отождествляться с

евреями. Самый ненавистный из них - еврей Тухольский Некоторые другие крупные критики и

влиятельные деятели искусства, также были евреями: Максимиллиан Гарден, Теодор Вольф, Теодор

Лессинг, Эрнст Блох и Феликс Зальтен; почти все лучшие кинорежиссеры, а также около половины

наиболее преуспевающих сценаристов таких, как Штерн-хейм и Шницлер. Евреи преобладали в

развлекательном жанре и в театральной критике, особенно болезненной точке для «восточников». Было

много ярких широко рекламированных еврейских исполнителей: Элизабет Бергиер, Эрна Зак, Петер Лорре,

Рихард, Таубер, Конрад Вейдт и Фриц Кортнер. Евреи владели важными газетами, как франкфуртский

Цайтунг, Берлине? Тагеблат и Фоссише Цаитунг. Они являлись владельцами самых влиятельных

художественных галерей. Были особенно сильны в издательской деятельности, которая (сразу после

городских универсальных магазинов), вероятно, являлась той областью, где евреи господствовали. Лучшие

либеральные издательства, как Малик Феряаг, Курт Вольф, Кассирер, Георг Бонды, Эрих Рейсе и С.Фишер,

были собственностью или управлялись евреями. Существовал целый ряд изнссг-ных и преуспевающих

еврейских беллетристов: Герман Брох, Альфре.1 Дёблин, Франц Верфель, Арнольд Цвейг, Вики Баум, Лион

Фейхтвашср, Бруно Франк, Альфред Нойман и Эрнст Вайсе, а также Франц Кафка, которого интеллигенция

ставила в один ряд с Прустом и Джойсом, и который был объектом особенного отвращения «восточников».

Во всех областях искусства - в архитектуре, в скульптуре, в живописи или в музыке, где перемены были

особенно неожиданными и отвратительными для консервативных вкусов, евреи работали активно и

новаторски, хотя и редко возглавляли их. Единственным исключением, .может быть, являлась музыка, когда

Шёнберга обвинили в «убийстве» гер-•манской традиции, но даже и в этом случае его более преуспевший и

новаторский ученик, Берг, был арийским католиком. Вопреки всему, без сомнения можно утверждать, что

Веймарская культура была бы совсем иной и бесконечно беднее без своего еврейского элемента и что,

вероятно, имелось достаточно доказательств для создания правдоподобной теории о еврейском заговоре в

культуре [31].

Это было главной причиной, из-за которой антисемитизм нарас-ui.'i так неожиданно быстро в Веймарской

Германии. До времен республики, антисемитизм не казался той болезнью, на которую считалось, что

Германия была особенно податлива. Россия была местом погромов, Париж 'был городом антисемитской

интеллигенции. Антисемитизм и

В ожидании Гитлера

139

Германии появился, по-видимому, в 70-е и 80-е годы прошлого века, во времена, когда философы

детерминистского типа, используя Дарвиновский принцип естественного отбора, выводили «законы»,

объясняющие колоссальные перемены, вызванные индустриализацией, разрастанием мегалополисов и

отчуждением многочисленного, оторванного от корней пролетариата. Христианство, для объяснения зла,

удовлетворялось одинокой, ненавистной фигурой Сатаны. Но современная мирская вера нуждалась в образе

человека-дьявола причем в целой категории таковых. Чтобы враг был правдоподобен, лучше, чтобы это был

целый класс или раса.

Изобретенная Марксом «буржуазия», была самой последовательной из подобных теорий ненависти и

она продолжает использоваться для обоснования всех параноических революционных движений, будь то

фашистско-националистические или коммунистическо-интерна-ционалистские. Современный

теоретический антисемитизм являлся производной марксизма, включавшей в себя выбор (по

соображениям национального, политического или религиозного удобства) отдельной части буржуазии

объектом для нападок. Этот выбор был, скорее, на эмоциональной основе, чем на базе чисто классового

анализа, поэтому Ленин выдвинул лозунг - «Антисемитизм есть социализм дураков». Но в рациональном

отношении между ними двумя не было большого различия. В сущности, Ленин говорил, что вся буржуазия,

а не только евреи, виновна во всех несчастьях человечества. И очень важным является тот факт, что все

марксистские режимы, основанные на параноическом объяснении человеческого поведения, рано или

поздно, вырождались в антисемитизм. Новый антисемитизм, одним словом, был частью зловещего

замещения индивидуальной ответственности коллективной виной - возрождением, под современной маской,

одного из самых примитивных и варварских, даже звериных, инстинктов. Любопытен тот факт, что когда

антисемитизм появился в Германии, между теми кто его критиковал был и Ницше, который всегда был

начеку в случаях мирских, псевдорациональных заместителей истинного религиозного импульса. Он

отвергал «этих последних спекулянтов в идеализме, антисемитов..., которые пытаются разжигать самые

низменные страсти в нации, злоупотребляя самым дешевым из пропагандистских трюков - моральным от-

ношением» [32].

Но если современный антисемитизм ни в коем случае не был специфичным германским явлением, то

существовали могучие силы благоприятствовавшие его росту. Современная германская нация была, в

известном смысле, детищем прусского милитаризма. С другой стороны, она была национальным

выражением германского романтизма с его акцентом на фольк

, с его мифологией и его естественным

вписыванием

140

СОВРЕМЕННОСТЬ

в германский ландшафт, особенно, в его темные, таинственные леса. Германское 00льк-движенйе

датируется еще временами Наполеона и еще тогда, в 1817 г,, сжигало «чужие» и «инородные» книги,

которые развращали «<#ольл'-культуру». В сущности, именно, из фольк-дъижъ-ния Маркс взял свое

понятие об «отчуждении» при индустриальном капитализме. Фолък обладает душой, которая порождение

его естественной родины. Как говорил исторический писатель Отто Гемлин в одной из своих статей в «Ди

Тат», органе ^ольк-романтического движения: «Для любого народа и любой расы природа становилась их

собственным специфическим ландшафтом» [33]. Если ландшафт разрушался или фолък был оторван от

него, душа умирала. Евреи не были фольком, потому что погубили свою душу, у них не было «корней». Это

противопоставление с большой изобретательностью было разработано баварским профессором по

античности Вильгельмом Генрихом Рилем в серии томов под названием Land und Leute (Земли и народы),

изданной в 1850-е и 1860-е годы [34]. Исконная основа фолька - крестьяне. Разумеется, могли быть и

рабочие, но они должны были быть «мастеровыми», организованными в местные гильдии. Пролетариат, с

другой стороны, был порождением евреев. Не имея своего ландшафта, они разрушали ландшафты других,

вызывая отрыв от корней миллионов людей, которые толпились в гигантских городах, расположенных

г.близи собственных «ландшафтов». «Господство больших городов - писал Риль -равноценно господству

пролетариата», более того, если большие города протянут друг другу руки через весь мир, образуя

«мировую буржуазию» и «мировой пролетариат», то начнут кроить свои заговоры об уничтожении всего,

что имеет душу и «естественно», особенно, против германского ландшафта и его крестьян [35].

Фольк-движение взрастило целую плеяду антисемитских «сельских» романов, самым нашумевшим из них

был Dur Wehrwol^ Германа Ле'нса (1910). Действие в нем развивалось з период Тридцатилетней войны и

описывалось, как крестьяне восстают, словно стая волков, против своих поработителей из городов: «Какое

значение имеет цивилизация? Тонкая корочка, под которой бродит естество в ожидании появления

трещины, чтобы вырваться наружу». «Города - гробницы всего германского». «Берлин - вотчина евреев».

Евреи действовали в крестьянской среде в качестве ростовщиков, торговцев скотом и перекупщиков, а

первый организованный антисемитизм появился в крестьянских партиях Bund der Landwirte, или Союза

фермеров. Гитлер был ненасытным читателем «сельских романов», особенно произведений Ди-

Votk (нем.) - народ, народный

Оборотень, человек-волк (нем.)

В ожидании Гитлера

141

тера Экхарта, который адаптировал Пер Гюнта на немецкий язык, и Вильгельма фон Поленца,

который также отождествлял евреев с жестокостью и отчуждением современного

индустриального общества.

Германский антисемитизм, по сути, в значительной степени был движением «назад в деревню».

Существовали специальные фольк-школы, которые при обучении акцентировали внимание на

жизнь среди природы, «Горные театры», оформленные в естественные амфитеатры, были

построены в горах Харц и в других местах для театрализации «д5ольк-ритуалов» и других

спектаклей - деятельность, которую позднее нацисты восприняли в огромном масштабе и с

большим размахом. Первые молодежные движения, особенно очень популярное Вандерфёгелъ,

игра на гитарах, велотуризм на природе, получили окраску антисемитизма, особенно, когда стали

популярными в школах и университетах. Движение «город-сад» в Германии возглавлялось

яростным антисемитом Теодором Фричем (1887-1936), который опубликовал антисемитский ка-

техизис, выдержавший сорок изданий; нацисты называли его De Altmeister, старший

учитель. Даже движение за солнечные ванны по/, влиянием арийских и нордических символов

приобрело антисемитский привкус [36]. В Германии, в 20-е годы, даже существовало два вида ну-

дизма: «еврейский» нудизм, символизируемый черной танцовщицей Жозефин Бейкер, который

был гетеросексуальный, торгашеский, космополитичный, эротичный и аморальный; и

антисемитский нудизм, который был германский, фёлъкиш, нордический, бесполый (иногда гомо-

сексуальный), чистый и добродетельный [37].

В сущности, невозможно перечислить все разнообразные составляющие, которые с 1880-ых и 90-

ых годов были подмешаны в отравленную настойку германского антисемитизма. В отличие от

марксизма, который, по сути, был квазирелигиозным движением, германский антисемитизм был

культурным и художественным явлением, одной из форм романтизма. Именно Эгон Дидерихс,

издатель «Ди Тат» в 1912 г., пустил выражение «новый романтизм», в ответ на еврейский

экспрессионизм. Он издавал Der Wehrwolf, у себя дома в Йене, он был окружен интеллектуалами

из Молодежного движения, носил полосатые, как зебра, штаны и тюрбан; он сочинил афоризм:

«Демократия есть цивилизация, пока аристократия равняется культуре». Он так же умудрился

превратить Ницше в антисемитского героя. Совершались и другие литературные кражи. Германия

Тацита - превратилась в плодотворный фёлъкиш текст, труды Дарвина -были притянуты за уши

для «научного» оправдания расовых «законов», так же как Маркс обобрал их для классовых

«законов». Существовало, однако, много истинных наставников. Пол де Лагард проповедовал

некую германскую религию очищенную от христианства, потому что оно было иудаизировано

«раввином» ев,Павлом. Юлиус Лангбен учил, что ассими-

142

СОВРЕМЕННОСТЬ

лированные евреи являются «напастью и холерой», которая отравляет художественное творчество

фолъка, и, что их необходимо, вместе с другими «низшими» расами, истребить или превратить в

рабов [38]. И Хьюстон Стюард Чемберлен, и Ойген Дюринг подчеркивали необходимость

«варварства» или готического элемента в германской самообороне против еврейского декаданса и

важность «чистоты» и идеализма нордического пантеона. Чемберлен, когда в 1927 г. его,

умирающего посетил Гитлер, чтобы поцеловать ему руку, вещал, что Бог расцвел в германской, а

дьявол - в еврейской расе, полюсах Добра и Зла. Тевтонцы наследили греческий

аристократический дух, римскую любовь к справедливости и прибавили к ним свой героизм и

силу духа. Таким образом, именно им было предначертано бороться и уничтожить единственную

другую расу - еврейскую, которая имела подобную чистоту и волю к власти. Следовательно, еврей

не являлся фигурой из пошлой комедии, а был смертельным, неумолимым врагом и германцам

было необходимо отнять всю мощь современной техники и промышленности у евреев, чтобы

уничтожить их окончательно [39]. Некоторые из немецких расовых теоретиков были марксистами,

например, Людвиг Вольтман, который превратил марксистскую классовую борьбу в мировую

расовую борьбу и проповедовал поднятие масс посредством речей и пропаганды, для мобилизации

германцев на завоевания, необходимые им, чтобы уцелеть и распространиться как расе -

«Германская раса ЯРЛЯСТСЯ избранной расой для господства над миром».

Одним словом, в 20-е годы любой политический лидер в Германии, который бы желал

задействовать антисемитизм в пользу своей «воли к власти», мог бы построить свою кампанию из

большой коллекции лозунгов, идей и фантазий, собранных за полвека. Сам Версальский договор

придал спору новую жизнь, потому что в Германию нахлынула новая волна испуганных евреев из

России, Польши и территорий, потерянных Германией. Таким образом, он становился неотложной

«задачей», требовавшей «решений». А таковые были в изобилии. Выдвигались предложения о

двойном налогообложении евреев, об изоляции или апартеиде, о возвращении к системе гетто, о

специальных законах, предусматривающих повешение евреев, нарушивших их, абсолютное

запрещение смешанных браков между арийскими немцами и евреями. Бестселлером в 1918 г.

стала книга Артура Динтера Die Sttnde wider das Blut (Кровные грехи), описывающая как богатые

евреи нарушили расовую чистоту одной арийки. Призывы к уничтожению евреев были частыми и

популярными, а антисемитские брошюрки издавались миллионными тиражами. Было много

случаев насилия, но когда в 1919 г. баварская полиция попросила совета, как справиться с

антисемитизмом, Берлин ответил, что нет такого средства, потому что «он коренится в ра-

В ожидании Гитлера

143

совых различиях, которые отличают израильтянское племя от немецкого

фолька» [40].

Евреи пробовали все средства борьбы с отравой. Некоторые воспитывали своих детей так, чтобы

они становились мастеровыми или фермерами. Они шли в армию, Они пробовали ультра-

ассимиляцию. Еврейский поэт Эрнст Лиссауер написал пресловутый гимн «Презирай Англию».

Они впадали в другую крайность и пробовали сионизм. Или образовывали боевые еврейские

организации, студенческие союзы, дуэльные клубы. Но любая политика только порождала

новые трудности, потому что антисемитизм был многолик, многоглав, как гидра, и непроницаем

для логики и доказательств. Как сказал Якоб Вассерман: «Напрасно пытаться быть

незаметным. Они говорят: трус, хочет скрыться, гонимый своей нечистой совестью. Напрасно

идти к ним и подавать им руку, Они говорят: что себе позволяет этот со своим еврейским

нахальством? Напрасно быть им верным как боевому товарищу или гражданину. Они говорят: он -

Протей, может принять любой вид или форму. Напрасно помогать им сбросить с себя рабские

цепи. Они говорят: без сомнения, ему это выгодно. Напрасно бороться с отравой» [41]. Мориц

Гольдштейн считал, что бесполезно раскрывать неосновательность антисемитских

«доказательств'»: «Что мы получим от этого? Знание, что их ненависть истинная. Когда вся

клевета будет опровергнута, все извращения исправлены, все ложные понятия о нас отброшены,

антипатия останется как что-то непреодолимое.» [42].

Поражение Германии в 1918 г., неизбежно, положило начало поиска козлов отпущения, чужого

предательства в фолъке. Даже без дополнительных доказательств, представление о том, что евреи

были воплощением нахлынувшей с Запада «цивилизации», автоматически сыграло свою роль. Но

кроме того, были и доказательства! Прилив евреев в послевоенный период являлся свежим

разбавлением фолька, предвещавшим новые атаки против его мученической культуры. А сама

Веймарская республика, не давала ли ежедневных доказательств - в парламенте, на сцене, в новых

кинотеатрах, в книжных магазинах, в журналах, в газетах и художественных галереях, везде где

мог оказаться обыкновенный сбитый с толку немец - что этот космополитический, развращающий

и вездесущий заговор охватил Рейх? Можно ли вообще оомкеваться, что кризис назрел и требовал

своего решения?

Именно в этот момент идея о насильственном решении конфликта между культурой и

цивилизацией начала по настоящему овладевать умами многих немцев. Здесь еще раз фатальный

поступок Ленина, открывший цикл политического насилия в 1917 г., дал свой зловещий вклад.

Антисемитизм всегда подавал себя как оборону, Теперь его предложения о применении насилия,

даже в гигантских масштабах, могли быть

144

СОВРЕМЕННОСТЬ

оправданы как оборонительные. Потому что повсюду верили, не только в Германии, но и во всей

Европе, что большевизм вдохновлялся и возглавлялся евреями, что евреи контролировали

коммунистические партии и руководили красной революцией и восстаниями, где бы они ни возни-

кали. Троцкий, самый яростный из большевиков, который фактически руководил Петроградским

путчем, без сомнения был еврей, такими же были и некоторые другие русские лидеры. Евреи были

заметны и в спартакистском восстании в Берлине, и в Мюнхенском советском управлении, и в

других неуспешных восстаниях в германских городах. Там где не доставало фактов, помогало

разыгравшееся воображение. Так, настоящее имя Ленина, якобы было - Исахар Цедерблюм.

Венгерская красная революция возглавлялась не Бела Куном, а евреем по имени Кон. Ленинский

красный террор был бесценным подарком для антисемитских экстремистов, особенно, потому что

большинство его жертв были крестьяне, а самым фанатичным и откровенным чекистским палачом

был латвийский еврей Лацис.

Мюнхен стал антисемитской столицей Германии, потому что пережил большевистско-еврейский

террор Курта Эйзнера и его банды. Газета «Мюнхенер Беобахтер», которая позднее превратилась

в нацистскую «Фёлькишер Беобахтер», специализировалась в рассказах о красной жестокости, как

например, что Кун или Кон распинал на кресте священников и использовал подвижную гильотину

и т.д. и т.п.. Разумеется, многие из новостей, поступавших из России, были чистой правдой. Они

образовывали солидный пьедестал, на котором можно было построить роскошный памятник

фантазии. Гиглер, вскоре, весьма эффективно начал использовать страх от красного террора,

настаивая снова и снова, что коммунисты уже уничтожили около 30 миллионов человек. Тот факт,

что был прибавлен один ноль, ни в коем случае не уменьшает реальности первых ужасающих

цифр. Он представлял агрессивность национал-социализма как защитный эффект и упреждающий

удар. Он «был готов противопоставить любому проявлению терроризма со стороны марксистов,

десятикратно больший террор» [43]. И при этом «большом терроре» евреи будут преследоваться

не как невинные жертвы, а как фактические или потенциальные террористы.

Сифилис антисемитизма, который перешел в свою третью стадию в Веймарскую эпоху, не был

единственной слабостью германской политической жизни. Германское государство представляло

собой одно огромное существо с маленьким мозгом. «Восточники», следуя примеру Бисмарка,

приживляли прусскому милитаристскому государству социальное государство, которое

обеспечивало рабочим социальное страхование и здравоохранение по праву и по закону. Как бы в

противовес западным либеральным понятиям о свободе выбора и частному соци-

В ожидании Гитлера

145

альному страхованию, основанному на высокой оплате, оно навязало патерналистскую

альтернативу обязательного и всеобщего страхования. Государство становилось нянькой, а также

и старшиной. Оно было словно тень, нависшая над жизнью обыкновенных людей, а их отношение

к нему - отношением зависимости и послушания. Германские промышленники активно

поддерживали эту концепцию государства как [надзирателя, наблюдающего с твердой, но

добронамеренной заботой, [жизнь своих граждан. [44] Эта была философия Платона, а результат

был корпоративный. Когда в 1918 г., германские социалдемократы недолго были у власти, они не

сделали ничего, чтобы остановить этот тоталитарный уклон, а напротив, лишь усугубили его.

Веймарская республика открыла окна, но не подтолкнула граждан сделать шаг из-под тени

государственного надзора.

Кто руководил этим огромным и властным аппаратом, когда «восточники» были в оппозиции?

Ответ - никто. Бюрократы были обучены на прусский манер. Они следовали законам, а когда

сомневались, ожидали приказов сверху. Архитекторы Веймарской республики не сделали никаких

попыток, чтобы изменить этот образец и поощрить государственных служащих к развитию

чувства моральной самостоятельности. Предположительно, они опасались, как бы чиновники

нового режима не поддались искушению неподчинения своим новым парламентским хозяевам. Во

всяком случае, их призывали смотреть на подчинение как на лучшую добродетель.

В одной своей известной лекции, прочитанной в 1919 г., Макс Ве-бер настаивал: «Честь

государственного служащего состоит в его способности сознательно выполнять приказы высших

инстанций. Только политик имеет право и обязан нести личную ответственность» [45]. Не-

возможно было придумать худшего совета для германских мандаринов. Естественно, они

пользовались им вплоть до конца 1945 г.

Моральная абдикация бюрократов не имела бы столь существенного значения, если бы политики

следовали другой половине совета Ве-бера. Но члены парламента так и не смогли обеспечить

сильного и уверенного руководства, столь необходимого для успехов Веймарской республике. Из

сомнительных ситуаций они всегда выходили при помощи статьи 48, которая впервые была

применена в августе 1921 г., для запрещения антиреспубликанских собраний. Казалось, они все

время осознавали, что большая часть нации относится с недоверием к Веймарской республике и

рассматривала ее элиту, как союзнических лакеев, Erfttllungspolitiker - людей, которые обещали

исполнить ненавистный договор. Часто сами депутаты производили впечатление людей, разде-

ляющих эти сомнения. Социалисты подали такой пример еще в самом начале. Придя к власти в

1918 г., они не сделали ни малейшей попытки

146

СОВРЕМЕННОСТЬ

изменить основные структуры исключительно авторитарного государстг ва. Лидеры ГСДП были

достолепными трудовыми людьми: Эберт \-шорник, Носке - корзинщик, Велс - обойщик, Северинг -

слесарь, и Шейдеман - печатник. Они были недалекими и им недоставало воображения, их осмеивала левая

интеллигенция и презирали академики. Они упустили власть слишком легко, сразу же, как только правый

центр вернул самообладание. У них просто отсутствовала воля к власти.

Тем более, еще в самом начале, зимой 1918-1919 г.г., они были выведены из равновесия решением крайне

левых последовать примеру Ленина и предпочесть насилие парламентской борьбе. Здесь мы еще раз

наблюдаем катастрофические последствия того, что люди отдают предпочтение политике силы, потому что

слишком нетерпеливы для политики аргументов. Левый путч привел социалдемократов к фатальной

ошибке. Опасаясь использовать регулярные войсковые части, которые могли взбунтоваться, Густав Носке

обратился с просьбой к старому Верховному командованию, обеспечить Фрайкорпс (добровольческий

корпус) из демобилизованных офицеров. Они, разумеется, были отправлены очень оперативно. Таким

образом, министры из ГСДП придали законность движению, которое уже было распространено на востоке,

когда немецкие поселенческие общины боролись с поляками и которое с самого начала носило сильный

антивеймарский характер. Позднее появилось более шестидесяти восьми таких организаций, называемых

иногда Бундами или Орденами, со все более широкими социальными и политическими целями и вкусом к

уличным боям. Одна из них, Бунд Вервольф, боролась с французами и с социалистами в Рурской области.

Другая, Юнгдойчер Орден, имела в 1925 г. в своем составе 130 000 членов [46]. Именно из такого Ордена,

возглавляемого Карлом Харером, произошли нацисты; Гитлер превратил его в массовую партию, а СА, или

коричневые рубашки, напоминали о том, что она произошла от Фрайкорпс [47].

Почти неизбежно неуспешные восстания левых, приведшие к легализации Фрайкорпс и возврат уверенности

у правых, в свою очередь, вызвали военный путч. Он произошел в марте 1920 г. и возглавлялся Вольф-

гангом Каппом, старым приятелем Тирпица, с которым в 1917г. они вместе основали Отечественную

партию. Приблизительно около половины армейских частей поддерживали Каппа, но правые политики и

государственные служащие отказались последовать за ним и через четыре дня он бежал в Швецию. К

несчастью, крайне левые снова выбрали путь насилия вместо того, чтобы поддержать новые

республиканские институты власти. В Руре они собрали «Красную армию» из 50 000 рабочих -это был

единственный случай во всей истории Веймарской республики, когда марксистам удалось собрать

значительную военную силу. Появле-

В ожидании Гитлера

147

Ьие этой группировки дало неожиданную возможность армейскому командованию восстановить свою

репутацию как стража закона и порядка. В апреле армия вошла в Рур и после ужасных зверств с обеих

сторон, от-|яла его у марксистов. В результате, контроль над армией перешел из ^ук надежного

республиканского генерала, Вальтера Рейнгардта, в руки SOHK ер-реакционер а генерала Ганса фон Зеекта,

который посвятил свою деятельность разрушению Версальского договора. Зеект сразу занялся углублением

«русской связи», обходя клаузулы Договора об ограничении вооружения, посредством строительства

тайных оружейных заводов в России; этот процесс был ускорен подписанием в 1922г. Рапалльского

договора. Он также освободил армию от республиканского элемента, увольняя сержантов и рядовых,

противопоставившихся Капповскому путчу, за «нарушение дисциплины» [48]. Он превратил армию из

политически нейтрального инструмента в орудие для нового антиреспубликанского государства, которое

осуществило бы старую программу «вос-точников>. Так армия выскользнула из-под контроля веймарцев и

ушла к оппозиции. Когда в 1923 г. президент Эберт спросил у Зеекта, где стоит армия, он ответил:

«Рейхсвер стоит за мной» [49].

Возрождение правых быстро отразилось и на политической жизни, На выборах в июне 1920 г. за

социалдемократов было подано намного меньше голосов и старая веймарская коалиция потеряла власть; та-

ким образом люди, которые создали республику, больше ею не управляли. Еще более серьезным было

положение с эрозией законности. Судейские, которым никогда не нравилась республика, решили так же, как

и армия, уйти в оппозицию. Зачинщики капповского переворота так и не предстали перед судом. Более'того,

события весны 1920 г. обострили тенденцию, которая наметилась еще в предыдущем году - судьи на-

казывали политическое насилие, ставшее уже эпидемией в Германии, на выборочной политической основе.

Они считали, что так как насилие начато левыми, то насильственный отпор правых, в известном смысле,

был направлен на защиту общественного порядка и поэтому являлся оправданным. Благодаря ленинскому

террору, эти взгляды разделялись многими и таким образом судебные заседатели были склонны поддер-

живать судей. Это был тот же довод, который позволил антисемитизму сойти за «оборону». Но, разумеется,

он работал в пользу правых голо-норезов из Фрайкорпса, Еундса и Ордена и помогал превращению Гер-

мании из исключительно законопослушного в исключительно насильническое общество. Статистика,

обобщенная за четырехлетний период (1919-1922), в 1922г. показала, что 354 убийства были совершены

правыми, а двадцать две - левыми. Виновные за каждое убийство со стороны левых, предстали перед судом,

десять были экзекутированы, а другие двадцать восемь были осуждены в среднем на пятнадцать лет.

148

СОВРЕМЕННОСТЬ

Из убийств совершенных правыми 326 вообще не были раскрыт! пятьдесят убийц признали себя

виновными, но из них больше половины были оправданы, вопреки их самопризнаниям; двадцать

четыре получц-ли наказание, в среднем, по четыре месяца каждый [50].

Одним словом, правые могли использовать насилие без особого страха от законного возмездия. Судьи

и судебные заседатели чувствовали себя участниками в битве между немецкой культурой и чужой

цивилизацией, стало быть, справедливым было признавать, что насилие может быть законным ответом

на провокацию в культуре. Так, когда в 1922 г. крупный либеральный журналист, еврей Максимиллиан

Гарден, был избит почти до полусмерти двумя бандитами, несостоявшиеся убийцы получили только

номинальные наказания. Защита утверждала, что Гарден спровоцировал нападение своими

«непатриотическими статьями», а судебные заседатели согласились с этими «смягчающими

обстоятельствами».

Почему заседатели в Германии, представляющие собой обыкновенных людей среднего класса, были

склонны принять сторону «восточников» против «западников»? Одна из основных причин - то что их

так воспитывали в школах, которые, со своей стороны, отражали политический тон университетов.

Трагедия тогдашней Германии была показательным уроком опасности политизации академической

жизни и тем, что преподавателям позволялось афишировать свою «принадлежность». Независимо был

ли этот уклон правым или левым, результаты были одинаково катастрофическими, потому что

колодцы истины отравлялись в обоих случаях. Университеты и, особенно, профессура в основном

были-на стороне Kultur. Юристы и учителя немецкого язьцса и литературы были отъявленными

националистами. Особенно рьяными приверженцами «восточников» из этой группы были историки.

Генрих фон Трейчке писал о судьбоносном предназначение Германии и предупреждал евреев не

вставать на пути «молодой нации». В 1920 г, было выпущено второе большое популярное издание его

очень влиятельной Истории Германии в девятнадцатом веке - классики периода Вильгельма.

Современные историки, такие как Эрих Маркс, Георг фон Белов и Дитрих Шефер, все еще отмечали

достижения Бисмарка (годовщины Седана и образования империи были праздниками в государст-

венном университете), а уроки, извлеченные из Мировой войны, вращались около недостаточной

«твердости» Германии. Они обеспечили академическую поддержку мифу о «ноже в спину».

Академическая общность, в целом, была рассадником националистической мифологии. Вместо того,

чтобы поощрять самокритику и скептицизм, профессора призывали к «духовному возрождению» и

раздавали панацею. [51].

По чистой случайности, наиболее читаемой и влиятельной книгой в Германии в 20-е годы была Закат

Европы глупого и педантичного

В ожидании Гитлера

149

учителя гимназии Освальда Шпенглера. Он задумал свою книгу еще в 1911 г., как предупреждение

против неуместного германского оптимизма. Писал ее во время войны, в ожидании германской

победы. Ее первый том вышел в 1918г., когда поражение придало ей поразительное значение и

актуальность. Так она стала бестселлером. Сущностью этой книги был социал-дарвинизм. Шпенглер

выделял восемь исторических культур и утверждал, что они подчиняются «законам морфологии».

Последняя из них, культура Запада, уже показывала симптомы разложения, такие, как например,

демократия, плутократия и техника, доказывающие, что «цивилизация» одолевала «культуру». Книга

претендовала на объяснение, почему Германия была побеждена. Она также провозглашала грядущий

новый век жестоких войн, в котором появятся новые Цезари, а демократы и филантропы будут

заменены новой элитой твердых, как сталь, героев, которые не будут искать личной выгоды, а будут

служить обществу [52]. В 1920 г. за книгой последовало сенсационное эссе Пруссачество и социализм;

оно призывало к бесклассовому, национальному социализму, при котором вся нация работала бы

сообща под руководством диктатора. Это был тот же вид доводов, которые начал выдвигать

Муссолини в Италии.

Прилежным дополнением к Шпенглеровскому анализу, были труды двух других важных

«восточников». Ведущий германский философ-юрист Карл Шмит излил за эти годы бурный поток книг

и статей, постоянно подчеркивая довод, что порядок можно восстановить, только когда государст-

венным нуждам будет дан приоритет перед поисками иллюзорной «свободы». Рейх не будет в

безопасности, пока Веймарская республика не будет перекроена в авторитарное государство на

принципах, заложенных в 48 статье [53]. Вопрос был поставлен, в исторической перспективе

историком, культуры Артуром Мёллером ван дер Бруком, в его блестящей книге, изданной в 1923 г.

Германцы, утверждал он, были ведущими создателями Европы. Их первый Рейх - средневековая

империя, сформировала Европу. Вторым их творением было дело Бисмарка, но оно было

неестественным, поскольку допустило разврат либерализма и, разумеется, поэтому-то и не выдержало

испытания. Веймар был только паузой хаоса. Теперь германцы имели другую возможность:

посредством очищения общества от либерализма и капитализма, они могли построить третье,

окончательное государство, которое воплотило бы в себе все германские ценности и существовало бы

тысячу лет. И Брук озаглавил это замечательное упражнение по историческому пророчеству - Третий

Рейх [54].

Пришпоренные своими преподавателями, германские студенты, которых в Веймарский период

насчитывалось около 100 000, принимали с энтузиазмом философов-«восточников». Представление,

что студенчество каким-то органическим образом является хранителем гуманного

150

СОВРЕМЕННОСТЬ

идеализма, полностью разрушается при исследовании Веймарского периода. После запасников,

студенты представляли собой главный источник живой силы для насильнического экстремизма,

особенно для правых. В студенческой политике в 20-е годы господствовало движение Хохш$льринг,

пока его не заменили нацисты [55]. Правые экстремисты действовали следующим образом, привлекали

на свою сторону с полдюжины активистов из студенческого городка и превращали их в штатных

функционеров, которым платили, чтобы они могли не учиться. Активисты, позднее, могли повести за

собой студенческие массы. Нацисты всегда принимались студентами лучше, чем всем остальным

населением вместе взятым, их победам на выборах всегда предшествовали наступления в студенческих

городках, при которых студенты были самыми лучшими агитаторами. Студенты видели в нацизме

радикальное движение. Их привлекал его эгалитаризм. Им нравился и его антисемитизм. В сущности,

студенты были большими нтисемитами, чем рабочие или буржуазия. Большая часть студенческих

союзов исключила евреев еще до 1944г. В 1919г. братства подписали «Эйзенахскую резолюцию», в

которой говорилось, что расовая антипатия к евреям непреодолима и от нее нельзя избавиться даже

посредством крещения. На следующий год они лишили еврейских студентов «чести» драться на

дуэлях. В 1922г. руководство Берлинского университета отменило заупокойную службу в память

убитою Вальтера Ратенау под угрозами яростной студенческой демонстрации. Политика

умиротворения студенческою насилия стала образцом в 20-е годы, когда ректоры и деканаты

предпочитали капитулировав пер ел самыми возмутительными требованиями студенческих вожаков,

чтобы избежать дополнительных неприятностей. К 1929 г. университеты почти полностью перешли в

лагерь «восточников».

На что могли рассчитывать «западники» против такого широкого спектра общественных сил? Людей,

готовых умереть за Веймарскую республику или даже высказаться в ее поддержку, было очень

немного. Либералы, как выразился один из них, «женились на Республике без любви». Для них она

просто заполняла вакуум, оставленный исчезновением монархии, в ожидании появления чего-нибудь

лучшего. Даже Макс Вебер незадолго до своей смерти в 1920 г. признавал, что предпочел бы

плебисцитную демократию во главе с сильной личностью, перед парламентской демократией, которая

будет слабой или коррумпированной, или и то и другое сразу. Как сказал профессор Ганс Навяски,

либеральный мюнхенский адвокат, республика была ребенком рожденным в печали и его появлением

на свет никто не мог гордиться [56]. В сознании людей он никогда не сможет отделаться от своего

трагического и ненавистного происхождения.

Левые потеряли бы особенно много от провала Веймарской республики, но могли выиграть

несравнимо больше, если бы заставили ее

В ожидании Гитлера

151

работать; крайне левых невозможно было убедить оценить это преимущество. Раны 1919 г. так и

не смогли зажить, и ленинские элементы, называя с 1923 г. социалдемократов

«социалфашистами», возненавидели их особенно яростно - больше, чем кого-либо из правых. Они

не только не смогли распознать в фашизме новое, очень опасное явление, но и отказались увидеть

разницу между консервативным средним классом, готовым работать в рамках законности, и

политическими дикарями, которые действовали целиком вне закона. Кроме того, марксисты так и

не поняли значения антисемитизма. Их сознание и в этом случае было сковано одурманивающей

системой марксизма. Маркс перенял многое из мифологии антисемитизма в том, что окачествлял

иудаизм как отражение ростовщического этапа капитализма. Когда революция наступит, иудаизм

будет обречен на исчезновение: не будет существовать такое лицо - «еврей» [57]. В результате

этого абсурдного подхода, еврейские марксисты Троцкий, Люксембург, Пауль Аксельрод, Отто

Бауэр, Юлий Мартов чувствовали себя обязанными отказаться

от национального

самоопределения евреев в то время, как защищали его для всех других национальностей [58].

Существовала какая-то печальная извращенность в этом глупом отказе от естества. Как писал

еврейский историк Симон Дубнов: «Как сильно должен ненавидеть себя еврей, который признает

за всякой национальностью и языком право на самоопределение, но сомневается в нем или

ограничивает его для своего собственного народа, чье «самоопределение» началось еще 3000 лет

назад» [59]. Считая, что евреи не являются никакой проблемой, марксисты отрицали таким

образом, что антисемитизм представлял собой проблему. Так, они попали в самый большой

идеологический кризис в европейской истории, добровольно лишив себя рассудка. Это было од-

носторонним интеллектуальным разоружением.

Вопреки всему, уничтожение республики не было неизбежным. Она бы уцелела почти наверняка,

если бы радикальные правые не выдвинули своего политического гения. Большая трагедия

современной мировой истории состояла в том, что Русская и Германская республики в лицах

Ленина и Гитлера имели врагов исключительного калибра, которые воплощали собой волю к

власти в уникальной для нашего времени степени. Разумеется, появление такой фигуры не было

неожиданностью для правых немецких exaltes

. Все последователи Ницше были согласны, что

необходим Фюрер и он должен появится как мессия. Его представляли как рыцаря с известной

гравюры Дюрера Рыиарь, Смерть и Дьявол. Вильгельм Штапель в Крисчен Стейтсман

представил его как государственного мужа, полководца и священника в одном лице, нада-

фанатики (фр.)

152

СОВРЕМЕННОСТЬ

В ожидании Гитлера

153

ренного свыше харизматическими качествами [60].

В действительности, все было иначе. Гитлер совсем не был религиозен и не имел никакого

интереса к благородству и этике. Он верил в биологический детерминизм, так же, как Ленин верил

в исторический детерминизм. Он считал, что раса, а не класс, есть истинный революционный

принцип двадцатого века, так же, как национализм был для девятнадцатого века. Он даже имел

подобное происхождение, как Ленин. Его отец тоже был мелким бюрократом, австрийским

таможенным чиновником на баварской границе. Гитлер так же, как и Ленин, был продуктом эпохи

сильных политических страстей. Он, как и Ленин никогда не пытался серьезно зарабатывать себе

на хлеб другим способом и чувствовал себя в своей тарелке в мире, где стремление к власти через

заговоры, агитацию и силу было главной целью и удовлетворением бытия. В этом пустом и

нерадостном мире он, как и Ленин был властелином. Он обладал таким же интеллектуальным

эгоизмом, никогда не сомневался в себе, был безжалостен в личных отношениях, предпочитал

силу перед дискуссией, и, что особенно чажно, был способен сочетать абсолютную верность

одной долговременной цели с ловким оппортунизмом. Они оба обладали даже известным

пуританством: Гитлер, как и Ленин (в противоположность Муссолини), не был суетен и развращен

внешними аспектами власти.

Но в одном главном отношении они совершенно отличались. В то время, как Ленин был революционером

религиозного типа, Гитлер был романтиком. Он был действительно художником. Либеральна^.интелли-

генция пришла в ужас, когда в 1939г., Томас Манн, в блестящем эссе Брат Гитлер, сравнивал его с

типичным романтическим художником (например, описанным Анри Мюрже в романе Жизнь богемы) и

спрашивал: «Не должны ли мы, даже против своей воли, признать у этого феномена какой-то аспект

художественного характера?» [61]. И все таки, сравнение было верным и содержательным. Оно объясняет

многое в гитлеризме, что иначе осталось бы неясным. Гитлер рисовал с небольшим умением и без успеха.

Его талант был не в этом. Но его обыденные реакции были как у художника, как при отступлении, так и при

нападении. Однажды, побывав на месте где работал его отец, он испытал «отвращение и презрение» - это

была «казенная клетка» где «старики сидели, сгорбившись, один на другом, как обезьяны» [62]. Он осознал

свою общественную миссию, когда впервые услышал исполнение самого раннего успеха Вагнера Риенци, об

одном обыкновенном гражданине, ставшим народным трибуном в Риме в четырнадцатом веке, но

уничтоженным завистливыми аристократами в охваченном пламенем храме. «Она началась в тот момент» -

писал он позднее [63], По-видимому, Гитлер задумал «окончательное решение» еврейского вопроса в

фантастической обс-

тановке готического замка Верфеншгейн в Австрии, где лишенный сана монах Йорг Лани фон Либенфельс,