Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

в это верит. Если бы они последовали совету не-большого числа бывших царских офицеров,

оставшихся на флоте, то смогли бы перебросить мостик к материку (Петроград находился в сем-

надцати милях) Y распространить восстание в столице, заставив принять свои требования силой. Это

могло бы повлечь за собой конец режима, так как в начале 1У21 г. большевизм всюду был

непопулярен, как это показывали требования матросов. В.сущности, они олицетворяли собой всеобщее

недовольство режимом. Они требовали выборов в Советы путем тайного голосования, а не «поднятием

рук» на «массовых собраниях», и свободной агитации за соперничавших кандидатов. Они отрицали все

существующие Советы как непредставительные. Они призывали к свободе слова и печати, за «рабочие,

крестьянские, анархистские и левые социалистические партии», свободные профсоюзы, свободу соб-

раний, образование крестьянских союзов, освобождение «всех политических узников» и всех узников

«в связи с рабоче-крестьянскими волнениями», учреждение комиссии для пересмотра дел всех,

находящихся в тюрьмах и концентрационных лагерях, роспуск «политотделов» в армии, на флоте и в

общественном транспорте, так как «ни одна партия не может пользоваться привилегиями для

пропаганды своих идей и получать деньги от государства для этой цели», и, наконец, право крестьян

«делать, что они хотят, со всей землей». Короче, то, против чего они возражали, было практически

всем, сделанным Лениным с момента его прихода к власти. Они, мягко говоря, наивно верили, что что-

нибудь из их требований могло быть принято без угрозы винтовочных дул и не перешагивая через труп

Ленина.

Неуспех матросов в распространении бунта на материк дал режиму возможность организоваться,

Восемнадцатого марта крепость штурмовали по льду под командой Тухачевского юные курсанты

военных училищ, доставленные под дулами пистолетов отрядом из 200 отчаянных большевиков,

мобилизованных с Десятого съезда партии. По версии режима мятеж был организован

белогвардейцами во главе с бывшими царскими офицерами и с помощью из заграницы. Открытые про-

цессы не проводились, но Ленин внимательно подобрал для обнародования список тринадцати

«подстрекателей», в числе которых были бывший священник, пятеро бывших офицеров и семеро

крестьян. Сотни,

может быть, тысячи человек после подавления мятежи были убиты, хотя подробности, вероятно,

никогда не увидят свет: эпизод был похоронен официальной советской историографией под массивной

пирамидой лжи [106].

Как только мятеж был потушен, Ленин решил, что далее не потерпит какой бы то ни было формы

политической деятельности вне партии. Все те, говорил он, кто не состоит в партии, «есть не что иное,

как меньшевики и чсепы, одетые в современную кронштадтскую непартийную одежду». Такие

существа, добавлял он, «.мы иди будем держать хорошо запертыми или будем высылать их в Берлин к

Мартову, чтобы там свободно радовались всем прелестям свободной демократии» [107], После такой

декларации и мае ! 92! г. ЧК спешно занялась прекращением всей оставшейся деятельности социал-

демократов: то лето ознаменовало исчезновение видимой политической оппозиции в ленинском го-

сударстве. Он предложи;! некоммунистам выбор, который останется перед ними и шестьдесят лет

спустя: смиренное молчание, тюрьма или изгнание.

В то же время начался процесс, согласно которому членство в партии стало необходимым условием

для занятия любой важной должности в государстве и в ее бесконечно размножающихся органах. «Как

управляющая партия, - писал Ленин в 1921 г., - мы не смогли избежать слияния Советских «властей» с

партийными «власиши» - у нас они слиты и останутся такими» [108]. Каменев добавлял: «Мы

управляем Россией и можем ею управлять только при помощи коммунистов.» Партийные члены были

инструктированы брать па себя контроль за "сетью государственной администрации (железные дороги,

снабжение продовольствием, управление, армия, суды и т.д.)», профсоюзами, все-мк фабриками и

мастерскими, даже за общественными банями, столовыми и п руги ми социальными учреждениями,

школами и домкомами. Н любой сфере они должны были образовать «организованные фракции» и

«голосовать единодушно» [109]. Членство в Коммунистической luipTTin стало необходимым для

карьеры; количество членов партии увеличилось с 23 600 человек в 1917 г. до 585 000 в начале 1921 г.

С тго-io момента датируются и первые систематические попытки чистки партийных рядов

(Центральный ревизионный комитет был создан в октябре), изгнания тех, кому не хватало усердия,

раболепия или связей, и превращения партийного билета в пенную привилегию, которую нужно "мло

заслужить [110].

Таким образом родилась может быть самая важная индивидуальная характеристика

коммунистического тоталитарного государства: иерархия партийных органов в городе, округе, области

и республике, стоящих на любом уровне власти выше соответствующих государст-

СОВРЕМЕННОСТЬ

венных органов. «Авангардизм» революции теперь превратился в «авангардизм» постоянной власти, когда

партия становится и остается, по словам Ленина, «ведущей и направляющей силой» Советского общества.

Нигде партийное управление не было более выражено, чем в центральном правительстве и в самом

Совнаркоме, который на теории нес ответственность перед Советами, С.Либерман, один из экспертов, рабо-

тавших с Лениным, свидетельствовал, что к 1921-1922 г.г. оба ключевых правительственных органа Совет

народных комиссаров и Совет по труду и обороне стали уже только печатью для решений, принятых внутри

партии [111]. Лидия Бах, которая в свое время исследовала этот процесс, писала в 1923 г., что Совнарком,

«после того, как перестал быть органом с собственной волей, не делал ничего другого, кроме автоматичес-

кой регистрации решений, принятых в другом месте, ставя на них печать» [112].

Таким образом Ленин подменил один управляющий класс другим - партией. «Новый класс», который

югославский коммунист-диссидент Милован Джилас изобличил в 50-е годы, существовал еще в 1921-1922

г.г. Но если «авангардная элита», насчитывавшая тогда полмиллиона, а в конце - пятнадцать миллионов,

радовалась привилегиям и даже административной власти, то в реальной власти она не принимала никакого

участия. Это стало исключительным правом внутреннего авангарда, тайной элиты. Одной из наиболее

удручающих черт ленинского режима, как этого опасалась Роза Люксембург, было почти сознательное

копирование наихудших черт царчзма. Цари точно также периодически проводили эксперименты с

«ответственным правительством» - кабинетной системой типа Совнаркома. Петр Великий имел свой Сенат;

Александр I - свой Комитет министров в 1802 г.; Александр II - свой Совет министров в 1857 г. и еще один

подобный орган имелся в 1905 г. [113] Во всех случаях комбинация самодержавие плюс бюрократия

проваливала систему, так как царь всегда работал с каждым министром в отдельности, вместо того, чтобы

разрешить кабинету работать сообща. Дух Божественного права достаточно сильно ощущался царским

носом; точно также дух Истории и ее служанки Диктатуры пролетариата ощущался ленинским носом [114].

Когда об этом заходила речь, то выяснялось, что он хотел «ответственного правительства» не более, чем

какого-либо другого вида законных, конституционных или демократических ограничений своих решений.

Все вышесказанное означало разгром всей оппозиции внутри партии - третий этап в создании ленинской

автократии. Надо отдать должное Ленину в том, что он всегда давал понять, что верит в небольшую,

централизованную партию, в которой реальные решения находятся в руках нескольких человек. Все это он

изложил в письме партийным

Первые деспотические утопии

функционерам в сентябре 1902г. [115] Его идея о «демократическом централизме» достаточно ясна и

хорошо известна, хотя была официально дефинирована лишь спустя десятилетие после его смерти, в 1934 г.:

«(1) Принцип выборности всех руководящих органов партии сверху донизу; (2) периодический отчет

партийных органов перед партийными организациями; (3) строгая партийная дисциплина и подчинение

меньшинства большинству; (4) абсолютная обязательность решений вышестоящих органов для

нижестоящих и для всех партийных членов» [116]. Самым очевидным из этого перечня является то, что (3)

и, особенно, (4) полностью отрицают (1) и (2). В этом и заключалась практика Ленина. Хотя Съезд партии

теоретически являлся высшим органом и созывался каждый год с 1917 по 1924 г., он по существу не играл

ведущей роли, после того как в марте 1918 г. ратифицировал Брест-Литовский мирный договор. Он стал

проформой, как Всероссийский съезд Советов. Его власть унаследовал Центральный комитет.

Ленин воспользовался ужасом, который Кронштадтский мятеж навел на партию, чтобы покончить со

всякими остатками идеи о демократии внутри нее. На Десятом съезде партии, который проводился в то

время, когда мятеж еще не был подавлен, он сказал делегатам (9 марта 1921 г.), что настало время сделать

партию монолитной. «Не надо теперь оппозиции, товарищи, не то время! Либо - тут, либо - там, с

винтовкой, а не с оппозицией!... Для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций!»

Надо покончить с"«роскошью дискуссий и споров». «Теперь «дискутировать винтовками» гораздо лучше,

чем тезисами преподносимыми оппозицией» [117].

Под влиянием этой речи и с чувством того, что если мятеж победит, то всех их перевешают за две недели,

товарищи чудеснейшим образом сосредоточили свои умы и приняли резолюции, которые дали Ленину все,

к чему он стремился. Они содержали тайное положение, из-вестное всем как «пункт седьмой», дававший

Центральному комитету «полную власть... использовать все меры для партийных наказаний, в том числе

исключение из партии», если произойдет какое бы то ни было «нарушение дисциплины или возрождение

или допущение фрак-ционерства». Исключение касалось даже членов ЦК при поданных за это двух третей

голосов, а ЦК при том не был обязан выносить этот вопрос на съезд, который таким образом отказывался от

своих прав. Более того, теперь «фракционерство» превратилось в преступление наравне с

«контрреволюцией», поэтому все новосозданные до этого момента репрессивные силы, предназначенные до

тех пор для врагов партии, уже могли тайно использоваться против партийных членов, которых можно было

тайно подвергать следствию и судить. Некоторые из присутствующих отлично понимали степень риска.

Карл Радек, ко-

100

СОВРЕМЕННОСТЬ

торый в свое время купил Ленину пресловутую пару обуви, заявил перед съездом: «Голосуя за эту

резолюцию, я чувствую что она полностью может обернуться против нас. И независимо от этого я ее

поддерживаю... Пусть Центральный комитет в опасный момент примет самые строгие меры к самым

лучшим партийным товарищам, если сочтет это необходимым... Пусть Центральный комитет даже и

ошибется! Это менее опасно, чем колебание, которое сейчас наблюдается» [И 8]. Он понимал, что

партийная демократия подписывает себе смертный приговор. Но он (и многие из присутствующих) не

осознавали, что они, фактически, подписывают смертный приговор самим себе.

В этом не было никакого сомнения, так как степень передачи власти Центральным комитетом

небольшим группам внутри самого себя все еще не была осознана даже высшими партийными

кругами. Партийная бюрократия была создана Лениным сознательно. Он испытывал не просто

недоверие, а определенное отвращение к старой имперской бюрократии и не в последнюю очередь

потому, что сам был вынуждел ее использовать. Он хотел иметь собственный корпус чиновников, по-

добно царям (снова зловещая параллель), создавшим «Личную канцелярию», чтобы обойти систему

кабинета и ответственного правительства [119]. Девятого апреля 1919г., чтобы парировать «пороки»

старой бюрократии, Ленин издал декрет об учреждении Народного комиссариата государственного

контроля, который должен держать под своим бдительным взором государственных чиновников и

заменять их при необходимости надежными людьми. Комиссаром этого органа.он назначил Сталина -

в сущности, это была первая независимая должность Сталина с важным значением.

То, что Ленину нравилось у Сталина, без сомнения, была его огромная работоспособность в

бескрайней черной канцелярской работе. Человек типа Троцкого чувствовал себя счастливым в сфере

бурной деятельности или бурной устной или печатной полемики. То, чего ему не хватало, это желания

день за днем и месяц за месяцем проводить тяжелую упорную проработку партийного или

государственного аппарата. На такие вещи у Сталина был неистощимый аппетит, и так как казалось,

что он не имел собственных идей или скорее воспринимал ленинские с момента их втолковывания,

Ленин заваливал это терпеливое и старательное вьючное животное все бблыпим количеством отделов

и мелочной бюрократической работой. На Восьмом съезде партии весной 1919 г. появились три новых

важных органа. Это были Секретариат Центрального комитета из шести членов, Организационное

бюро (Оргбюро) для ежедневного управления делами партии и Политическое бюро или Политбюро из

пяти человек, для «принятия решений по неотложным вопросам». Чтобы избежать опасности

конфликта этих трех орга-

Переые деспотические утопии

101

нов, было одобрено одновременное членство в них. Имя Сталина появилось и в списке Политбюро, и в

Оргбюро.

Занимая эти посты (что включало членство в нескольких других важных комитетах) и используя до

конца свою работоспособность, явно по распоряжению Ленина и при его полной поддержке, Сталин в

1919-1921 г.г. начал перестановки в запутанной иерархии партийных, правительственных и Советских

органов с целью создания более гомогенной, дисциплинированной и покорной машины, целиком

подвластной воле Ленина. Таким образом он получил чрезвычайно подробные сведения о личностях по

всей России и в центре, а также постепенно приобрел собственных последователей, став известным как

человек, который лучше любого другого может подыскать работу. В течение всего этого периода он

был орудием Ленина. Он был идеальным бюрократом и нашел себе идеального хозяина с огромной

волей и абсолютно ясным чувством необходимого направления.

Показательно, что дела Сталина в глубине партии впервые стали видны на Десятом съезде партии в

1921 г., когда Ленин принуждал партию снять с себя власть. Эта процедура, которая в результате дала

Центральному комитету право выносить смертный приговор партийным членам (включительно членам

ЦК), означала, что Ленин должен был иметь абсолютно надежное большинство в две трети в ЦК.

Сталин его обеспечил. Новоизбранный Центральный комитет включал в себя многих людей, уже тесно

связанных с ним: Комарова, Михайлова, Ярославского, Орджоникидзе, Ворошилова, Фрунзе,

Молотова, Петровского, Тунтала и кандидат-членов: Кирова, Куйбышева, Чубаря и Гусева. Это был

послушный легион, который Сталин набрал от имени Ленина. Он также проявлял исключительную

активность в новой «Личной канцелярии» или Секретариате партии, который стал быстро разрастаться,

почти как ЧК, и по тем же причинам. В мае 1919 г. Секретариат состоял из тридцати человек; к

Девятому съезду партии в марте 1920 г. он возрос до 150; на следующий год, когда Ленин покончил с

'демократией в партии, он расширился до 602 плюс собственный штат из 140 человек охраны и

курьеров [120]. И, наконец, на Одиннадцатом съезде партии Ленин предоставил Сталину в качестве

официальной собственности эту маленькую частную империю, созданную им с такой любовью, сделав

его Генеральным секретарем партии с помощниками-оруженосцами Молотовым и Куйбышевым. Это

было решено тайно и объявлено 4 апреля 1922 г. в маленькой незаметной статье в Правде, Один из

большевиков, Преображенский, выразил протест против такого сосредоточения власти в руках одного

Сталина. «Мыслимо ли, - спрашивал он, -чтобы один человек отвечал за работу двух комиссариатов, а

также и за работу Политбюро, Оргбюро и дюжины партийных комитетов?» [121] На протест, очевидно,

не обратили внимания.

102

СОВРЕМЕННОСТЬ

Два месяца спустя Ленин получил первый апоплексический удар. Но дело его уже было

закончено. Он создал систематический, со всеми основными элементами, заботливо

спроектированный аппарат государственной тирании, какого мир до тех пор не знал. В старом

мире личные автократии, может быть за исключением кратких периодов, были ограничены или,

хотя бы, смягчены другими общественными силами: церковью, аристократией, городской

буржуазией, древними хартиями, судом или собраниями. Существовало также понятие о внешней

сдерживающей силе в идее о Божестве или в Естественном законе, или в некоторой абсолютной

этической системе. Новая деспотическая утопия Ленина не имела таких противовесов или

задержек. Церковь, аристократия, буржуазия - все было сметено в сторону. Все остальное было

собственностью или управлялось государством. Все возможные права были во владении

государства. И внутри этой государственной машины, огромной и все возрастающей, любую нить

власти можно было проследить до рук небольшой группы людей, а в самом конце - до одного че-

ловека. Действительно, существовала сложная и претенциозная представительная структура. Но к

1922 г она уже ничего не значила. Напрасно было искать в ее гулких коридорах хотя бы искру

демократической жизни. И как могло быть иначе? Ленин ненавидел саму сущность демократии, а

в ее формах видел только средство для узаконивания насилия и угнетения. В 1917 г., году его

прихода к власти, он определял демократическое государство как «организацию силы,

организацию насилия для подавления какого-нибудь класса» [122]. Кто-кого? - его высший кри-

терий. Кто что кому делает? Кто кого угнетает, кого эксплуатирует или кого расстреливает? Мог

ли человек, который мыслил такими категориями и который, вероятно, не был способен думать по

другому, представить себе политическую структуру, кроме как в виде деспотизма под палкой

самодержца и управляемого насилием?

На последнем съезде партии, в котором Ленин участвовал, его образность более чем когда-либо

была военной: ружья, пулеметы, наказа-тельные взводы. «Необходимо, - говорил он, - наказывать

строго, сурово и беспощадно малейшее нарушение дисциплины.» Или еще: «Наши

революционные суды должны расстреливать» [123]. Не «желательно», а необходимо. Не «могут»,

а должны. Именно он, лично, в то время сделал наброски того члена, который до наших дней

оставался основой деспотизма в Советском наказательном кодексе:

Пропаганда или агитация, или участие в организации, или сотрудничество с организациями, имеющие следствием...

поддержку в самой меньшей степени той части международной буржуазии, которая не признает равноправия

коммунистической системы, идущей на смену капитализму, и которая силой пытается свергнуть ее путем интервенции

или блокады, или шпионажа, или пу-

Первые деспотические утопии

103

тем финансирования печати, или любыми другими средствами, наказывается смертью или тюрьмой [124].

Этот настолько исчерпывающий пункт, насколько это возможно в словах, был ничем иным, как

неограниченным разрешением террора. Это, действительно, было его целью, как Ленин объяснял

в письме комиссару юстиции Курскому, написанному 17 мая 1922 г., накануне удара: «Статью о

терроре необходимо сформулировать как можно шире, так как только чувство революционной

справедливости и революционная совесть могут определить условия его применения на практике»

[125]. В этом Ленин воплотил свое устойчивое презрение к любой системе моральных законов.

Точно также, как несколько лет спустя Адольф Гитлер будет оправдывать свои действия так

назвшаемым «высшим партийным законом», так и Ленин положил в основу «революционную

совесть» как единственное моральное руководство использования созданной им огромной

машины для убийств и жестокостей.

Может быть, Ленин действительно верил, что существует что-то вроде «революционной совести»?

Несомненно, он думал, что у него она есть. До конца 1918г. он время от времени вмешивался в

ход террора, чтобы спасти жизнь какому-нибудь личному знакомому. Но все остальное, сказанное

и сделанное им, устно и письменно, во время публичных выступлений или в личных письмах,

призывало его подчиненных к еще большей жестокости, особенно в конце. Нет никакого сомнения

в том, что Ленин был развращен созданной им абсолютной властью. Также было и с его

коллегами. Сам процесс насильственной революции и насильственного самосохранения после нее

неизбежно разрушает совесть и все другие элементы идеализма. Этот вопрос хорошо был

поставлен десятилетием раньше мудрым и грустным старым поляком Джозефом Конрадом в его

романе о революции Глазами Запада (1911):

В реальной революции лучшие личности не стоят впереди. Насильственная революция попадает сначала в руки

ограниченных фанатиков и тиранических лицемеров. Потом наступает черед всех претенциозных неудачников этого

времени. Таковыми являются "начальники и вожди. Заметьте,,я пропустил обыкновенных мошенников. Честные и

справедливые, благородные, человечные и преданные натуры, альтруисты и интеллигенты могут поставить начало

движению, но они выпустят его из рук. Они не вожди революции. Они ее жертвы: жертвы отвращения, разочарования,

часто, угрызений. Гротескно обманутые надежды, окарикатуренные идеалы - все это определение успеха революции.

Только странная близорукость Ленина к людям, вытекавшая из полного отсутствия у него интереса к

личности человека, мешала ему понять, что Гражданская война уничтожила последние остатки «револю-

ционной совести», которая, может быть, когда-то и существовала. В то

104

Первые деспотические утопии

105

СОВРЕМЕННОСТЬ

ъремя он сам уже был подточен органическим раком власти. Этот процесс был описан а романе,

который он, наверное, когда-то читал, в Записках из мертвого дома Достоевского:

Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, тот

уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно

развивается, наконец, в болезнь...-Самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя.

Кровь и власть пьянят... Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к

раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен.

Разумеется, Ленин никогда не выказывал ни малейшего сожаления о деле всей своей жизни, хотя в

последние два года своего существования он был больным, сердитым, разочарованным, а под конец, беспо-

мощным созданием. Утверждаю!, что к концу он разглядел в Сталине восходящее чудовище, каким он без

сомнения являлся, и отчаянно пытался усилить влияние Троцкого в качестве противодействия. Хочется

думать, что Ленин стал жертвой собственного деспотизма. Но факты не дают четкого подтверждения этому.

Есть, однако, один показательный и зловещий момент. Как часть процесса дегуманизации, еще с начала сво-

ей власти Ленин настаивал на том, чтобы партийные органы следили за состоянием здоровья'старших

партийных руководителей и давали им i. iu> предписанию врачей) приказы для отпуска, юспнтализации и от

дых a [i середине 1921 г. Ленин начал ощущать сильную головную иоль. 4eiBcp того июня Оргбюро

приказало ему выйти в отпуск; он не подчинился. Он вышел в отпуск на один месяц в июле, а после этого

начал понемногу работать, в августе снова последовали приказы Политбюро. Он возобновил свою

нормальную работу 13 сентября на три месяца, но в начале декабря его здоровье сильно ухудшилось и

большую часть времени он проводил под Москвой, на своей даче в Горках. В первые недели 1922 г. еще

издавались приказы о том, чтобы он работал меньше или вообще не работал, а Москву посещал только с

разрешения Секретариата партии. Ленин оставил свой отпечаток на всей работе Десятого съезда партии, но

явно был только председателем нескольких комитетов. Ленин только что уехал из Москвы, чтобы

продолжить свой отдых, когда 25 мая 1922 г. получил первый удар. Он полностью вышел из строя на

несколько месяцев и, когда 2 октября возвратился на работу, Секретариат от имени Центрального комитета

наложил на него стротии режим и не давал ему доступа до прессы. Нет никакою сомнения, что Сталин был

самым активным двигателем утих медицинских ограничений; 18 декабря он официально назначил себя

надзирателем за здоровьем Ленина [126].

Это непосредственно привело к разрыву между Лениным и Сталиным. Сталин раскрыл, что Ленин работает

тайно, вопреки партийным

приказам, и, в частности, диктует письма своей жене. Он обидел Крупскую по телефону и угрожал ей

расследованием в Центральной контрольной комиссии [127]. 24 декабря Ленин продиктовал

свое так

называемое «завещание». В нем поименно обсуждались шесть советских лидеров. О Сталине говорилось,

что в его руках слишком много власти, которую он может использовать очень невнимательно. Троцкий был

описан «слишком увлеченным чисто административной стороной дела» («административный» был для

Ленина эвфемизмом силы и террора). Ночью 30 декабря Ленин продиктовал очередную записку, показывая

в ней свою растущую враждебность в отношении Сталина; две его последних статьи были атаками против

руководимой Сталиным Рабоче-крестьянской инспекции. Четвертого январ_я 1923 г. Ленин продиктовал

послесловие к своему «завещанию»: «Сталин чересчур груб..., что нетерпимо для Генерального секретаря.

Поэтому предлагаю товарищам обсудить способ снятия его с этого пбст'а» [128]. Ночью 5 марта Ленин

писал Сталину, укоряя его в том, что тот обидел его жену и требовал извиниться или пойти на «разрыв

отношений между нами». Четыре дня спустя он получил второй обессиливающий удар, который лишил его

речи, движения и рассудка. Последний удар убил его в январе 1924 г,, но тогда с ним уже давно не

считались.

Таким образом, Ленин завещал своему наследнику все элементы личного деспотизма в абсолютно рабочем

состоянии., А что, между тем, случилось с Утопией? В 1919 г. американский журналист Линкольн Стеф-

фенс сопровождал официальную миссию США, отправленную Вильсоном в Россию, чтобы разобраться в

происходящем на месте. После его возвращения Бернард Барух спросил его, что представляет собой Россия

Ленина, и Стеффенс ответил: «Я попал в будущее и оно работало!» [129] Это был одним из первых

комментариев западного либерала о новом виде тоталитаризма и он стал образцом для многих после него.

Что же, ради Бога, мог увидеть Стеффенс? Основной целью ленинской революции «передовой элиты» было

ускорить индустриализацию страны и. таким образом, победу пролетариата. Вопреки этому, как только

Ленин захватил власть, произошло как раз противоположное. Перед войной промышленная продукция

России росла очень быстро - на 62 процента за период 1900-1913 г.г. [1 30] По крайней мере до конца 1916 г.

она продолжала нарастать в некоторых направлениях. Но как только крестьяне отказались в 1917 г. отдать

свой урожай (к удовольствию и на пользу Ленина) и в города перестало поступать продовольствие,

промышленные рабочие, бывшие в своем большинстве по происхождению крестьянами, начали возв-

ращаться назад в родные деревни. Ленинская революция превратила возвращение в паническое бегство.

Начиная с зимы 1917-1918 г.г. население Петрограда уменьшилось с 2,4 на 1,5 миллиона; в 1920 г. это был

город-

106

СОВРЕМЕННОСТЬ

призрак, потерявший 71,5 процента своего населения; Москва потеряла 44,5 процента. В год, когда

Стеффенс «попал в будущее», рабочая сила в русской промышленности снизилась на 76 процентов в

сравнении с 1917 г.; самые большие потери были среди квалифицированных рабочих. Производство

железной руды и чугуна снизилось до каких-то 1,6 и 2,4 процентов по сравнению с 1913 г., а общее

производство промышленных товаров в 1920г. составляло 12,9 процентов предвоенного производства [131].

В 1922 г., когда Ленин получил первый удар, более независимо мыслящие члены режима говорили о

деиндустриализации России. Максим Горький сказал одному французскому гостю:

До сих пор рабочие были господами, но их меньшинство..., крестьян - легион... Городской пролетариат четыре года

постоянно приходит в упадок... Огромный кресгьянский прилив положит конец, поглотив все... Крестьянин станет

хозяином России, так как их много. И это будет ужасным для нашего

будущего [132].

Что же случилось? Истина-состояла в том, что, хотя Ленин очень хорошо понимал, как создать деспотизм,

он вообще не имел никакого практического представления об Утопии. Маркс не дал ключа к ней. Он

описывал капиталистическую экономику, но ничего не сказал о социалистической. Она будет, смутно

отмечал Маркс, организована «обществом». Все, в чем он был уверен, это то, что раз «все элементы произ-

водства в руках государства, т.е. пролетариата, организованного как управляющий класс», то

«производительные силы достигнут своей вершины и источники благ потекут в полном изобилии» [133], У

Ленина тоже не было идей но этому вопросу. Он сделал вывод из Маркса о том, что «государство» должно

управлять индустриальной экономикой. Так же, как «передовая элита» должка была занять место

пролетариата при разрастании революции в экономически неразвитой стране, так и элита должна

представлять его в управлении «всеми-элементами производства». И так как Ленин верил в

ультрацентрализм в политических вопросах и создал механизм, имея ввиду именно такую цель, то, значит, в

промышленности необходимо было иметь централизованное управление, которое осуществлялось бы

партией (т.е. им и его ближайшими помощниками). Примерно такой образ мышления пронизывает

«Апрельские тезисы» и его два других труда военного времени Удержат ли большевики государственную

власть? и Государство и революция. Это же мышление подсказало ему решение о создании в декабре 1917

г. органа, названного ВСНХ (Верховный совет народного хозяйства), а в течение следующих двух недель -

отдельных министерств для управления главными отраслями, целиком укомплектованных бюрократами.

Так, почти случайно, Советская Россия получила централизованную «плановую» экономику того типа,

который она использует с тех

Первые деспотические утопии

107

пор и распространила на третью часть мира. Как всегда, Ленин думал полностью в терминах управления, а

не производства. Он считал, что если иметь правильную систему контроля (при которой Политбюро

принимает все ключевые решения), то результаты не заставят себя ждать. Он был полностью неосведомлен

о том, как создается богатство. То, что он любил, были цифры: в Течение всей своей жизни он питал

постоянное влечение к сборникам отчетов. Иногда возникает подозрение, что в Ленине сидел бухгалтер по

призванию, который рвался наружу, чтобы завалить мир бухгалтерскими книгами. Во всех его замечаниях

по экономическим вопросам, сделанных после его прихода к власти, наиболее часто встречается фраза

«строгий учет и контроль». Для него статистика была свидетельством успеха. Поэтому новые министерства

и новые государственные фабрики выпускали статистические данные в огромных количествах.

Производство статистических данных стало, и до наших дней остается, одной из наиболее впечатляющих

характеристик советской промышленности. Но производство товаров - совершенно другой вопрос.

Облик советской экономики также определялся одним случайным фактором, который давал Ленину

представление о практике. Это был германский механизм военного производства. Необходимо припомнить,

что в период формирования ленинского государства в течение первых двенадцати месяцев Россия сначала

была партнером в переговорах, а потом стала экономической марионеткой Германии: Как мы уже видели, до

1917 г. немцы воспользовались государственно-капиталистической моделью довоенной России и скрестили

ее со своим государством, управляемым теперь военными. Они называли ее «военный социализм». Он

выглядел внушительно, с многих сторон действительно был внушительным и, вероятно, впечатлил Ленина.

С того момента все его идеи о промышленности формировались под воздействием немецкой практики.

Первый руководитель промышленностью при Ленине, бывший меньшевик Ларин, был также

энтусиазированным приверженцем германских методов, которые, разумеется, идеально подходили

ленинским идеям о централизованном управлении. Он начал нанимать германских специалистов - это было

еще одним примером особых отношений, которые развивались между антидемократическими элементами

обеих стран. Когда другие большевики попытались возразить, Ленин ответил им статьей О «левом»

ребячестве и о мелкобуржуазности:

Да, учитесь у немцев! История развивается зиг-загами я кривыми дорожками. Так случилось, что сейчас именно немцы

плечом к плечу с грязным империализмом воплощают собой принцип дисциплины, организации, солидной Дружной

работы, основанный на самых современных машинах, стогом учете и контроле. И это именно то, чего нам не хватает

[134].

108

СОВРЕМЕННОСТЬ

Германский «государственный капитализм, - писал он,

- является шагом вперед» к

социализму.'«История пошла так своеобразно..., что родила к 3918 г. две разрозненные половинки

социализма, друг подле друга, точно два будущих цыпленка под одной скорлупой...»: политическую

революцию в России и экономическую организацию в Германии. И обе были необходимы социализму.

Поэтому новая Россия должна была изучать «государственный капитализм у немцев, всеми силами

перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить его перенимание еще

больше, чем Петр ускорил перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед

варварскими средствами борьбы против варварства.» [135]

Итак, можно сказать, что человеком, который на самом деле вдохновлял советское экономическое

планирование, был Людендорф. Его «военный социализм» явно не гнушался варварства. В нем исполь-

зовался рабский труд. В январе 1918 г. Людендорф разгромил забастовку 400 000 берлинских рабочих,

мобилизовав десятки тысяч из них на фронт в «трудовые батальоны». Многие из его методов позднее

были обновлены и расширены нацистами. Трудно было придумать худшую модель рабочего

государства. И все же, именно эти черты немецкого «военного социализма» более всего ценились

Лениным. То, что немцы имели, и то, чего он хотел, была покорная рабочая сила. Он взялся заполучить

ее. Первая иллюзия, которую Ленин развеял, была о том, что рабочие Советы, захватившие фабрики,

должны управлять ими. Его профсоюзный говоритель Лозовский предупреждал: «Рабочие.в каждом

предприятии не должны оставаться с впечатлением, что предприятие им принадлежит» [136]. Такой

опасности при управлении Ленина не было! «Таких нарушителей дисциплины, - говорил он, - надо

расстреливать» [137]. До января 1918 г. большевистский режим захватил профсоюзы и ввел их в

государственное управление. Они и без того были слабы. Сильным был единственно профсоюз

трамвайных работников; он оказывал известное сопротивление и был окончательно разгромлен только

в 1920-1921 г.г. Другие профсоюзные вожди получили должности, канцелярии, зарплаты и стали

прирученными правительственными чиновниками. Как сказал Зиновьев, профсоюзы стали «органами

социалистической власти» и «органами социалистического государства», а для всех рабочих «членство

в профсоюзе будет частью их долга перед государством». Так всюду навязывалось членство в

профсоюзах, а взамен этого профсоюзные чиновники (которые вскоре обязательно будут являться

партийными членами, подчиняющимися партийной дисциплине) работали в тесном сотрудничестве с

бюрократами из министерств и управляющими фабрик над «увеличением социалистического

производства». Одним словом, они стали фирменными профсоюзами самого

Первые деспотические утопии

109

низкого пошиба, а «фирмой» было государство. В этой корпоративной системе их основной задачей

стала «трудовая дисциплина», а сами они оказались в роли промышленной полиции [138].

Эта полицейщина была необходима, так как Ленин внедрял свои идеи о «всеобщей трудовой

повинности» по аналогии с военной повинностью [139]. Седьмой съезд партии требовал «самых

энергичных, беспощадно решительных, драконовских мер для повышения самодисциплины и

дисциплины рабочих». С апреля 1918 г. профсоюзы занялись работой по изданию «распоряжений» для

«определения норм производительности». Негодующие рабочие исключались из профсоюзов, теряя

при этом работу и пайки в соответствии с ленинской сентенцией «Кто не работает, тот не ест!» [140].

Забастовки были объявлены вне закона. «В Советской России не может быть никаких забастовок, -

говорил шеф профсоюзной конфедерации Томский в январе 1919 г., - давайте поставим над этим «и»

точку» [141]. Забастовочные фонды были изъяты и переведены на поддержку забастовок в

«буржуазных странах». В июне 1919 г. в больших городах были введены «трудовые книжки» по подо-

бию рабочих пропусков, выдаваемых туземцам разными колониальными правительствами. Примерно в

то же время появились первые организованные трудовые лагеря: «недисциплинированные рабочие»,

«хулиганы» и другие недовольные или незанятые люди могли быть высланы туда ЧК,

революционными трибуналами или Наркомтрудом - органом, отвечавшим за всеобщую трудовую

мобилизацию. С января 1929 г. каждого могли призвать на обязательный бесплатный труд:

строительство дорог и зданий; перевозку и др.; как выразился один из представителей Наркомтруда:

«Мы поставляли рабочую силу по плану, следовательно, не имели ввиду индивидуальных

особенностей или квалификации, или желания работника заниматься тем или иным делом» [142]. В

провинции ЧК имела лагеря, управление которыми находилось в руках специального отдела

Народного комиссариата внутренних дел (НКВД). Существовал и второй круг лагерей с более тяжелым

режимом и «трудной и неприятной» работой (т.е. в Заполярье), предназначавшийся сначала только для

контрреволюционеров, но вскоре заполненный обыкновенными рабочими [143].

Конец Гражданской войны не положил конца принудительному труду. Как и все ленинские

«чрезвычайные» институции, он стал постоянным. И действительно, Третья армия на Урале вдруг

превратилась в Первую революционную трудовую армию декретом от 15 января 1920 г. и ббльшая

часть ее бойцов уже никогда не увидела своих домов. Троцкий ликовал и называл это «милитаризацией

рабочего класса». Радек отрицал «буржуазный предрассудок о «свободе труда». Девятый съезд партии

в 1920 г. приказал заклеймить отстающих рабочих как «трудовых дезерти-

СОВРЕМЕННОСТЬ

Первые деспотические утопии

111

ров» и наказывать их «заключением в концентрационный лагерь» [144]. Новое общество было

окрещено великолепным ленинским новоязом

: «Нам знаком рабский труд, - говорил Троцкий перед

Третьим съездом профсоюзов, - нам знаком крепостной труд. Нам знаком принудительный,

регламентированный труд в средневековых гильдиях, мы испытали на себе наемный платной труд,

который буржуазия называет «свободным». Сейчас мы идем вперед к другому виду труда,

общественно регулируемому на основе экономического плана, обязательного для всей страны... Это

является основой социализма.» Принудительный труд при капитализме, писал Бухарин, совершенно

противоположен принудительному труду при диктатуре пролетариата: первый - это «обращение

рабочего класса в рабство», второй - «самоорганизация рабочего класса» [145]. Оба позднее будут

убиты с помощью таких же словесных выдумок.

На самом деле, как мы увидели, рабочий класс самоорганизовывался с тревожной скоростью назад, в

деревню. Ленин, так же, как прежде цари и Керенский, должен был как-то вытянуть из крестьян

продовольствие. Как это сделать: с помощью рынка или штыками? Сначала он попытался штыками. В

1917 г. он подстрекал крестьян взять себе землю. В 1918 г. Ленин попытался отнять ее в пользу

государства. Его закон «Об обобществлении земли» от 19 февраля 1918 г. говорил, что целью политики

является «развитие коллективной системы земледелия» за «счет индивидуальных землевладений»,

чтобы прийти к «социалистической экономике» [146]. Но на практике, как сказал один чикни-ник

Наркомзема - государственного министерства сельского хозяйства, «земля просто была разграблена

местными крестьянами». Они получили 86 процентов конфискованных земель, а только 14 процентов

пошли под новоорганизованные государственные хозяйства и коммуны. Поэтому к осенней уборке

урожая в 1918 г. Ленин послал в деревни вооруженные отряды фабричных рабочих, чтобы изъять

сколько могут продовольствия, и пытался поощрить «комитеты бедноты» терроризировать так

называемых «кулаков и богатых крестьян», которые «накопили огромные количества денег» [147].

Позднее Ленин собрал эту силу в банды из двадцати пяти человек каждая, состоявшие из «рабочих и

бедных крестьян», которые получали часть любого собранного продовольствия. Но, говорил Цюрупа,

комиссар по земледелию - сразу же по прибытии в деревню «они начинают открывать бутылки и

напиваться». Еще позднее Ленин изобрел новую категорию «середняка», которую пытался

противопоставить «кулакам». Но так как эти классы существовали только в его сознании и не имели

никакого отношения к настоящим крестьянам в реальных деревнях, эта тактика тоже не сработала.

Newspeak - «новый язык» из романа-антиутопии Дж. Оруэлла *1984»

К весне 1921 г., когда восстали кронштадтские матросы, вся экономическая политика Ленина, какой

она была тогда, потерпела явный провал. Промышленность практически ничего не производила. В

городах не было продовольствия. По собственному признанию Ленина «десятки и сотни тысяч

демобилизованных солдат» стали бандитами [148]. Практически единственным в изобилии был

бумажный рубль, который непрерывно поступал из печатного станка и который тогда составлял менее

одного процента стоимости в ноябре 1917 г. Некоторые большевики пытались выдать нужду за

добродетель и хвастали, что инфляция, якобы, создана нарочно, для разгрома старого денежного

режима. Кое-кто описывал печатные станки Монетного двора как «пулеметы Комиссариата финансов,

поливающие огнем задницу буржуазной системы». Зиновьев сказал немецким социал-демократам:

«Мы идем к полной отмене денег», В известном смысле, это было правдой: бумажные деньги никогда

не смогли восстановить'своего старого значения в Советском Союзе. Но ценой этого стал постоянный

дефицит в магазинах.

Во всяком случае крестьяне не хотели даже смотреть на рубли Ленина и в мае 1921 г. он пошел на

попятную. Ленин понял, что если не сможет доставить немного продовольствия в города, то его режим

падет. Если ему иногда и не хватало настоящих экономических идей, то за словом он в карман не лез:

теперь он выдумал фразу «Новая экономическая политика» (НЭП). НЭП был, в сущности,

капитуляцией перед крестьянством и возвращением назад к рыночной системе, основанной на

натуральном обмене. Грабительские команды были отозваны и крестьянам было разрешено

обменивать продовольствие. Небольшим фабрикам и мастерским снова разрешалось производить вне

государственного контроля товары, которые крестьяне могли брать в обмен на зерно. К несчастью,

капитуляция большевиков запоздала и не повлияла на сев в 1921 г.; засушливое лето привело к

массовому голоду, первому в истории России, вызванному, в основном, политикой правительства. Он

затронул, по словам Калинина, приблизительно 27 миллионов человек. Может быть, до трех

миллионов умерло зимой 1921-1922 г.г. В отчаянии правительство обратилось к Американской

администрации помощи Герберта Гувера. Впервые Россия, бывшая до тех пор одним из самых

крупных экспортеров продовольствия в мире, была вынуждена просить американское

капиталистическое сельское хозяйство, чтобы спастись от катастрофических последствий своего

эксперимента с коллективизмом. Через шестьдесят лет эта история повторилась. Крестьяне свергли

царя и сделали возможным ленинизм. Ленин был не в состоянии расплатиться с ними, как обещал. Они

потребовали свою цену. Она выплачивается до сих пор [149].

! 12

СОВРЕМЕННОСТЬ

Первые деспотические утопии

ИЗ

Так закончился полным крахом первый большой эксперимент с тем, что сейчас модно называть

социальной .инженерией. Ленин называл его «поражением и отступлением для новой атаки» [150].

Но вскоре он умер, и «новая атака» против крестьян была поручена бюрократическому чудовищу,

оставшемуся после него. Ленин верил в планирование, потому что оно было «научным». Но он не

знал, как его проводить. Он считал, что должен существовать какой-то волшебный фокус, который

в его случае принял форму «электрификации». Будучи, как всегда, зачарован германским

«усердием», он был очень восхищен книгой Der Zukunftsstaat

Карла Баллода, вышедшей в

1919 г. Она вдохновила его лозунг: «Коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей

страны». Все сделает электричество! Оно является последним словом современной науки! Оно

преобразит упрямое русское земледелие. Гораздо лучше попытаться все электрифицировать, чем

разрабатывать генеральный план, который есть не что иное, как «пустейшее говорение»,

«скучнейшая схоластика», «невежественное самомнение» [151]. Ленин мало интересовался

Госпланом (1921), новым механизмом планирования, пока приоритет не был отдан

электрификации. После этого в свои несколько последних активных недель Ленин был

энтусиазирован ею: он будет строить огромные электростанции! Так начался любопытный культ,

сохранившийся в Советском союзе и по ныне, который превратил инженера-энергетика в самую

ценную фигуру советского общества (после разработчика оружия). Ленинское наследие было

солидно построенным полицейским государством, лежащим в экономических руинах. Но он

отошел в вечность, мечтая <?б электричестве.

Сокровенные надежды Ленина о марксистских восстаниях в передовых индустриальных странах

давно уже были похоронены. И как они могли бы победить? Сама ленинская революция стала

возможной только благодаря огромному, недоразвитому, неориентированному и прагматическому

движению крестьян, которое он не понимал и никогда не пытался анализировать. Его коллеги,

марксистские революционеры индустриальной Европы, не имели такого шанса. Кроме того, до

ноября 1918 г., когда в Центральной Европе назрели условия для революционных перемен,

мрачный опыт ленинской социальной инженерии - экономический провал, голод, гражданская

война и массовый'террор - уже стал ужасным предупреждением и, не в последнюю очередь, более

умеренным социалистам. Экстремисты, действительно, попытались использовать свой шанс и

сгорели в разожженном ими пожаре. Четвертого ноября 1918 г. германские солдаты и матросы

захватили Киль и создали рабочие советы. Три дня спустя левый социалист Курт Эйзнер

возглавил

" Государство будущего (нем.)

восстание гарнизона в Мюнхене и сверг баварское правительство. Но социал-демократы, пришедшие к

власти после бегства кайзера, не повторили ошибок Керенского. Их военный советник Густав Носке

обратился к армии, обеспечившей ему Фрайкорпс из запасных офицеров и сержантов. Отказ

ленинистов бороться за власть парламентарными средствами сыграло ему на руку. Шестого января

берлинские ленинцы (которые называли себя Спартакистами) захватили город. Носке штурмовал его с

2000 солдат, и через три дня захватил. Роза Люксембург и ее друг Карл Либкнехт были убиты

офицерами запаса, которые должны были доставить их в тюрьму. Эйзнер тоже был убит 21 февраля.

Его последователи смогли заполучить только три места на выборах в Баварии. И когда, вопреки этому,

7 апреля они объявили Коммунистическую республику, она продержалась менее месяца и Фрайкорпс

без затруднений разгромили ее. Та же история произошла в Галле, Гамбурге, Бремене, Лейпциге,

Тюрингии, Брунсвике. Коммунисты не смогли ни выиграть выборов, ни успешно использовать насилие

[152].

Ветер перемен дул в совершенно другом направлении. Во второй половине 1919 г. в Европе появились

новые виды «авангардной элиты». Они тоже были социалистами. Часто Маркс оказывался в их

пантеоне. Но они аппелировали к более широким кругам, чем абстрактный «пролетариат», который все

еще загадочно молчал, во всяком случае как выборная или боевая сила, а их коллективным двигателем

был не столько класс, сколько нация, даже раса. У них также имелась сильная общая боль:

недовольство Версальским договором. В Австрии как одной из потерпевших стран они назывались

Хаймверен

. В Венгрии, потерпевшей более всех, карточная коммунистическая республика,

объявленная ленинским учеником Бела Куном в марте 1919 г., не смогла улучшить настроение нации.

В августе она рухнула в огне и крови и дух ее наследницы все сильнее стал определяться

антисемитским лидером Дьюлой Гёмбешом, называвшим себя национал-социалистом и страстно

призывавшим к справедливости, мести и чистке «инородных элементов» [153]. В Турции, которая

потеряла свою арабскую империю и, казалось, потеряет и рвое западное побережье, Мустафа Кемаль

Паша, будущий «Ататюрк»

', тоже предлагал национал-социализм и уже доказал, что договоренность,

достигнутая в Париже, не может быть применена на месте. Италия, хотя и осталась в большом

выигрыше, тоже была недовольна Версалем: она не получила Далматинское побережье.

Одиннадцатого сентября поэт и герой войны Габриэле д'Аннунцио повел банду дезертиров на порт

Фиуме. Это было наглым блефом, но Британия и Франция, ответственные за соб-

Heimwehren - защитники дома (нем.)

' Отец турков (тур.)

114

СОВРЕМЕННОСТЬ

людение договора, отступили, что стало зловещим предзнаменованием, Д'Аннунцио также был национал-

социалистом.

В Милане Муссолини почуял этот новый ветер и он ему понравился, также, как за пять лет до этого он

ощутил и одобрил дух военного возбуждения. Начало войны и его собственная решимость втянуть в нее

Италию вывели его из официальной социалистической партии. Война сделала его национал-социалистом не

просто в духе лево-романтической традиции Мадзини, а в завоевательной традиции древних римлян, в чьих

fasces

, превращенных в эмблему радикалов во времена Французской революции, он нашел полезный

символ, точно так же, как Ленин взял серп и молот у старых социал-демократов. Она заставила сю

возненавидеть Ленина за вывод России из войны, который угрожал благам, обещанным Италии в ее итоге.

Он призывал японцев напасть на Россию с восклицанием «Awanti, il Mikadol»^ Экономические неуспехи

Ленина до 1919 г. заставили его отказаться от непосредственной экспроприации промышленности. Теперь

Муссолини хотел использовать и эксплуатировать, а не разрушать капитализм. Но его революция все равно

должна была быть радикальном и основываться на предвоенном марксизме и синдикализме «авангардной

элиты» (власти рабочих), что до самой смерти оставалось важным элементом его политики. Многие

молодые бывшие итальянские социалисты разделили его радикализм, отбросив интернационализм [154].

Интернационализм не сработал ни в 1914 г., когда он не смог остановить войну, ни в 1917 г., когда не CMOI

откликнуться на ленинский призыв к мировой революции. Но желании построить новую экономическую

Утопию осталось.

Двадцать третьего марта 1919 г. Муссолини и его товарищи основали новую партию. В ее программу вошли

частичная конфискация финансового капитала, контроль над остальной экономикой с помощью

корпоративных экономических советов, конфискация, церковных земель и аграрная реформа, а также

упразднение монархии и сената. Составляя этот список, Муссолини часто приводил как пример Курта

Эйзне-ра[155]. Баварские боевые отряды Эйзнера, подражание ленинским «мужчин в черных куртках»,

вдохновляли Fasci di Combattimentd

Муссолини [156]. Действительно, он никогда не оставлял своей

склонности к насильственным действиям, которую разделял с Лениным. Перефразируя Маркса, он дал обет

«делать историю, а не сносить ее». Другой его любимой цитатой было Vivre, ce n'est pas calculer, c'est agir

[157]. Его

'связки, снопы (лат.)

'Вперед, микадо! (ит.)

'Снод для удара (ит.) - наименование фашистских боевых отрядов

'Жизнь - это не расчет, а действие (фр.)

Первые деспотические утопии