Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

растущую добрую волю народов в вашей Индийской империи?» Секретарь Ллойд Джорджа

докладывал ему, что во время шумных прерываний Монтегю «проявлял свое еврейское происхождение

писклявым голосом и жестами», и многие тори «были готовы наброситься на него с кулаками,

настолько они были разгневаны». Уинстон Черчилль спас правительство от неизбежного поражения

яркой речью, о который позже горько сожалел. Он сказал, что использование силы Дайером было

«эпизодом... без прецедента или параллели в современной истории Британской империи... чудовищное

событие». «Запугивание - говорил он, используя злободневный термин, означающий германские

жестокости, - не лекарство из британской фармакопеи... Нужно ясно сказать, тем или иным образом,

что это не бри-

СОВРЕМЕННОСТЬ

танский способ ведения дел.» Он ловко использовал фразу Маколея

: «самое ужасное из всех зрелищ -

сила цивилизации без ее милости» [141]. Но если все это было правдой, то почему Дайера не осудили

на пожизненное заключение? Именно об этом думала индийская «политическая нация». Эпизод,

который мог быстро отойти в прошлое, из-за гласности, которую придало ему британское

правительство, превратился в камень преткновения в англо-индийских отношениях.

Джавахарлал Неру, тридцатилетний воспитанник колледжа Олд Харроу, в то время работавший для

Ганди сельским агитатором, путешествовал в соседнем с Дайером спальном купе, когда генерал ехал

давать показания перед следствием Хантера. Он случайно услышал, как Дайер говорил другим

британским офицерам, что ему хотелось превратить Амритсар в «пепелище», но он «его пожалел». На

следующее утро Дайер «вышел на вокзале в Дели в пижаме в ярко-розовую полоску и халате». Неру

писал: «То, чего я никогда не смог забыть, был ответ британцев... Хладнокровное одобрение этих

деяний глубоко потрясло меня. Оно выглядело абсолютно аморальным, неприличным; если выразиться

языком государственной школы, это было вершиной дурного тона. Я осознал тогда... насколько жесток

и аморален империализм, и насколько глубоко он разъел сердца британских высших классов.» [142]

Что касается расследования и дебатов в Палате общин, то британские либералы могли бы придержать

разговоры на эту тему. Все, чего они достигли в действительности, это содействие в превращении

Дайера и Амритсара в незабываемые символы ненависти, объединившие около себя националистов.

Этот эпизод стал водоразделом и для внутренней безопасности Индии. «С этого момента, - как

выражался одни из историков Британской Индии, - сохранение порядка не было первейшей целью

правительства.» [143] Защитники порядка, и британские, и индийские, уже не решались

незамедлительно вмешиваться в массдвые беспорядки. В 1921 г., когда мусульманские Мопла

взбунтовались против индусов в районе Мадраса, провинциальное правительство, помня Амритсар,

отложило введение военного положения. В результате было убито более 500 человек и потребовался

целый год и мощные войсковые силы для восстановления порядка, причем были арестованы и

посажены в специальные клетки 80 тысяч человек, 6 тысяч были осуждены на выселение, 400 на

пожизненное заключение, а 175 человек были казнены. Нападения на

Thomas Babington Makaulay (1800—1859)- британский историк, писатель и государственный деятель

Мусульмане арабского происхождения, восставшие с целью образования независимого королевства в Малабарс, штате

Мадрас

Efno относительный мир

хранителей порядка стали частыми и дерзкими. 4 февраля 1922 г. в Объединенных провинциях

толпа

окружила полицейский участок и, так как находившиеся внутри не посмели открыть огонь, всех

двадцать двух человек разорвали на части или сожгли живьем. С этого момента и далее

крупномасштабное расовое, сектантское и антиправительственное насилие стало постоянной чертой

индийской жизни [144]. И здесь, в самой большой и самой покорной колонии в человеческой истории,

разбилось клише девятнадцатого века.

Волнений в Европе и во всем мире, последовавших за потрясениями Большой войны и

неудовлетворительным миром после нее, в известном смысле, можно было ожидать. Старый порядок

отошел в небытие. Он явно не мог быть уже восстановлен ни частично, ни, тем более, полностью. На

его место в конце концов пришел новый порядок. Но был ли это «порядок» в том смысле, как его

понимал весь мир до 1914 г.? Существовали, как видно, беспокойные течения мысли, которые

предлагали образ дрейфующего мира, оторванного от своих якорей традиционного закона и морали.

Были также и новые колебания со стороны установленной и законной власти возвратить себе

управление мировым кораблем обычными или какими угодно средствами. Они были приглашением,

невольным и невысказанным; но все-таки понятным, к приходу к власти иных сил. Из великого трио

немецких ученых-философов, которые предлагали свои объяснения человеческого поведения в девят-

надцатом веке и чью систему воззрений унаследовал мир после 1918 г., до сих пор упомянуты только

двое. Маркс описывал мир, в котором центральным двигателем был экономический интерес. Для

Фрейда главным побудителем был сексуальный. Оба считали, .что религия -старый импульс, который

двигал отдельными людьми и массами, всегда была выдумкой. Фридрих Ницше тоже был атеистом. Но

он рассматривал Бога не как изобретение, а как жертву, а его детронирование - как важное

историческое событие, которое повлечет за собой драматические последствия. Он писал в 1886 г.:

«Самое большое событие в последнее время - то, что «Бог умер», что вера в христианского Бога уже не

защитима, начало отбрасывать свои первые тени на Европу.» [145] У развитых народов спад и, в

конечном итоге, разрушение религиозного порыва оставили огромную пустоту. История

современности является в большой степени историей того, как эта пустота заполнялась. Ницше

правильно предчувствовал, что самым вероятным кандидатом будет то, что он называл «воля к

власти», которая предложит более исчерпывающее и, в конце концов, более правдоподобное

объяснение человеческого поведения, чем Маркс или Фрейд. На место религиозной веры при-

Наименование Индии по Конституции 1922 года

СОВРЕМЕННОСТЬ

дет светская идеология. Те, которые некогда заполняли ряды тоталитарного духовенства, станут

тоталитарными политиками. И надо всем Воля к власти выдвинет новый вид Мессии, не

ограниченный никакими религиозными запретами, с неутолимым аппетитом управлять челове-

чеством. Конец старого порядка, оставивший мир без ориентиров, заброшенным в релятивистской

вселенной, был призывом к появлению таких ганг стеров-самодержцев. И они не замедлили

явиться.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первые деспотические утопии

Восьмого апреля 1917 г. Ленин покидал Цюрих, чтобы вернуться в Россию. Несколько его

товарищей по изгнанию провожали его до вокзала, ведя по дороге оживленный спор. Он должен

был ехать через Германию пр приглашению генерала Людендорфа, который гарантировал ему

безопасный проезд при условии, что Ленин не будет вести по дороге никаких бесед с германскими

профсоюзными деятелями. Война порождает революцию. А разжигание революции - это очень

старый метод ведения войны. Германцы называли его Revolutionierungspolitik[\}. Раз Союзники

были в состоянии побудить поляков, чехов, хорватов, арабов и евреев подняться против

центральных сил и их партнеров, то германцы, в свою очередь, могли и действительно побуждали

к этому ирландцев и русских. Бели немцы и использовали Ленина в качестве, как пбзднее

выразился Черчилль, «тифозной бациллы», то они не придавали этому какого-либо специального

значения, не выделяя его из числа других тридцати'изгнанников и бунтарей. Спорившие считали,

что Ленин скомпрометирует себя, если примет германскую помощь, и пытались разубедить его

ехать, но он оттолкнул, не соблаговолив даже ответить, и сел в поезд. Он бки лютым невысоким

человеком сорока четырех лет, почти плешивым, но (по слонам сына его хозяйки в Цюрихе) «с

бычьей шеей». Садясь it вагон! Ленин сразу же заметил одного сопартийца, которого считал

подозрительным: «Вдруг, смотрим, Ленин схватил его за шиворот и... вышвырнул на перрон.» [2]

В Стокгольме товарищ Радек купил ему пару обуви, но он отказался от другой одежды, сердито

пробурчав, что «не едет в Россию, чтобы открыть там портную мастерскую.» По прибытии на

русскую землю, в Белоостров, он был встречен своей сестрой Марией, Каменевым и Сталиным,

который отвечал за большевистскую газету Правда. Он не обратил никакого внимания на свою

сестру и Сталина, с которым не был знаком, и даже не поздоровался со своим старым товарищем

Каменевым, которого не видел пять лет. Вместо этого закричал на него: «Что ты там написал в

Правде! Мы читали некоторые из твоих статей и ругали тебя на чем свет стоит.» Поздно вечером

он прибыл в Петроград, на Финляндский вокзал. Ему поднесли букет роз и провели в царе-

СОВРЕМЕННОСТЬ

Первые деспотические утопии

кий зал ожидания. Там он начал свою первую серию речей; одну из них он произнес, еще держа розы, с

крыши броневика. Она продолжалась два часа и «навела на его слушателей смятение и страх». Когда

он окончил, уже светало. Он лег в постель, как сказала его жена Крупская, будучи не з состоянии

промолвить ни слова [3].

Мрачное отсутствие человечности, с которым Ленин возвратился в Россию, чтобы выполнять свою

революционную работу, было типичным для этого целеустремленного человека. Владимир Ильич

Ульянов родился в 1870 г. в Симбирске, на Волге, в семье инспектора начальных школ. Когда ему

было шестнадцать лет, его старший брат Александр был повешен за заговор с целью покушения на

царя при помощи самодельной бомбы. Предполагаемая реакция на смерть его брата: «Нет, мы пойдем

другим путем» ~ вероятно, была выдумана, так как Ленин, в сущности, стал марксистом (что означало

бы отречение от терроризма) не раньше того времени, когда его выгнали из Казанского университета за

«революционную деятельность». Его сестра Анна говорила, что он «зачерствел» из-за казни своего

брата [4J. Но можно с уверенностью сказать, что политика уже всецело захватила его с тех пор и

навсегда и что его подход всегда был рассудочным, а не эмоциональным. Его современники

вспоминали его «необщительность», его «чрезвычайную сдержанность» и «холод». В двадцать два

года он убедил своих, приятелей не собирать денег для жертв голода на том основании, что ^отид

«исполняет прогрессивную функцию» и «заставит крестьян халумап^я над основными чертами

капиталистического общества» [5], Год-два спустя он раздобыл себе чемодан с двойным дном для

переправки антигосударственной литературы и, когда его поймали, получил з^ это три года ссылки в

Сибирь. Несколько дней перед отъездом в ссылку он провел в Московской библиотеке, собирая факты

и статистические данные, которые подтверждали его теории. В Сибири он женился на Крупской, тоже

революционерке.

Люди, совершающие политические революции, вероятно, бывают двух типов: организаторы и

романтики. Ленин (он взял этот псевдоним в 1901 г.) принадлежал к первой категории. Его родители

были христиане. Религия была для него важной с точки зрения его ненависти к ней. В отличии от

Маркса, который ее презирал и считал за нечто периферийное, Ленин видел в ней могучего и

вездесущего врага. Во многих текстах (поразительным примером в этом отношении было его письмо

Горькому от 13 января 1913 г.) он демонстрировал, что испытывает сильную личную ненависть ко

всему религиозному. «Нет ничего отвратительней религии», - писал он. С самого своего начала

государство, которое он построил, создало и до сегодняшнего дня поддерживает огромную

академическую пропагандистскую машину, направленную про-

тив религии [6]. Он не был только антиклерикалом, как Сталин, который ненавидел попов за их

продажность. Совсем наоборот. Ленин не испытывал никаких реальных чувств к продажным попам,

так как с ними было легко справиться. Люди, которых он действительно боялся и ненавидел, были

святые. Чем чище была религия, тем опасней. Преданный священник, утверждал он, гораздо более

влиятелен, чем эгоистический и аморальный. Более всего надо было ущемлять не то духовенство, ко-

торое занималось защитой эксплуатации, а то, которое выражало свою солидарность с пролетариатом и

крестьянством. Вероятно, он смог разглядеть в истинно божьем человеке те же страсть и дух, которые

двигали им самим, и хотел экспроприировать их и перетянуть на сторону своей идеи [7]. Никто другой

лучше не олицетворял подмену революционного импульса стремлением к власти. В более древние

времена он, вероятно, стал бы религиозным лидером. Со своей исключительной страстью к силе он мог

бы вступить в легионы Мухаммеда. Он, может быть, был близок к Жану Кальвину своей верой в

организацию, своей способностью создать ее и потом полностью ею овладеть, своим пуританством,

страстной уверенностью в своей правоте и, прежде всего, своей нетерпимостью. Крупская

свидетельствовала об его аскетизме и рассказывала, как он оставил все то, что любил - катание на

коньках, чтение латинских книг, шахматы и, даже, музыку - чтобы сосредоточиться только на своей

политической работе [8]. Один его товарищ отмечал: «Он - единственный из нас, который живет

революцией двадцать четыре часа в сутки.» Он сказал Горькому, что отказался часто слушать музыку,

так как от нее «хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в

грязном аду, могут создать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя - руку откусят.»

[9] Напрашивается вывод, что во всех делах его жизни Лениным руководил своего рода испепеляющий

гуманизм, родственный любви святых к Богу, так как он был лишен обычайных недостатков

амбициозных политиков: никакого тщеславия, никакого самомнения, никакого явного влечения к

упражнению власти. Однако, его гуманизм был очень абстрактным чувством. Он охватывал

человечество вообще, но, кажется, Ленин испытывал слишком мало любви или даже интереса к

отдельному человеку в частности. Он видел в людях, с которыми работал, в своих товарищах, не

личности, а преемников своих идей. Именно на этой, и ни на какой другой основе он их и оценивал.

Таким образом, у него не было иерархии в дружбе; в сущности, не было дружбы, а были просто идео-

логические союзы. Он судил о людях не по их моральным качествам, а по их взглядам или, скорее, по

степени, в которой они принимали его взгляды. Он не был злопамятен. Такой человек, как- Троцкий, с

которым он люто боролся в годы перед Большой войной и с которым обмени-

СОВРЕМЕННОСТЬ

вался самыми злобными обидами, был с милой сердечностью принят обратно в партию после того,

как принял точку зрения Ленина. Но по той же причине и самый близкий товарищ не мог

рассчитывать на старые дружеские чувства Ленина.

Ленин был первым представителем нового вида профессиональных организаторов тоталитарной

политики. Вероятно, ни в ранней молодости, ни позже ему не приходило в голову, что

существовали и другие виды человеческой деятельности, которыми стоило бы заниматься. Как

анахорет он повернулся спиной к обыкновенному миру. Ленин с презрением отверг предложение

своей матери заняться земледелием. Несколько недель он работал адвокатом и возненавидел эту

работу. После этого он никогда не имел другого вида работы или занятия, так как его

журналистика была просто функцией его политической жизни. Но его политика была политикой

жреческой, а не народной. Ленин окружил себя официальными публикациями, историческими и

экономическими трудами. Он не сделал никакой попытки непосредственно поинтересоваться

взглядами и условиями жизни масс. Идея об изучении мнения избирателей была для него

анафемой - «ненаучной». Он никогда не посещал фабрик и не приближался к сельскому хозяйству.

У него не было никакого интереса к тому, какими путями создается богатство. Его никогда не

видели в рабочих кварталах городов, в которых он жил. Вся его жизнь протекла среди членов его

собственного подкласса - буржуазной интеллигенции, в которой он видел уникальное

привилегированное духовенство, одаренное особыми знаниями и избранное самой историей для

решающей роли. Социализм, писал он, цитируя Карла Каутского, - продукт «глубокого научного

познания... Носителем [этой] науки является не пролетариат, а буржуазная интеллигенция: совре-

менный социализм рождается в умах отдельных членов этого класса.» [10]

Отдельных членов - или одного отдельного члена? На практике оказалось последнее. За двадцать

лет до своей революции Ленин создал собственную фракцию среди социал-демократов - фракцию

большевиков, отделил ее от меньшевиков (или меньшинства) и стал после этого ее абсолютным

господином. Этот процесс, воля к власти в действии, был хорошо документирован его критически

настроенными товарищами. Плеханов, действительный создатель русского марксизма, через чью

организацию Искра Ленин впервые стал известным обвинял его в «поддержке сектантского духа

исключительности». Он «смешивал диктатуру пролетариата с диктатурой над пролетариатом» и

пытался создать «бонапартизм, если и не абсолютную монархию, в старом дореволюционном

стиле» [11]. Вера Засулич говорила, что вскоре после того, как Ленин пришел в Искру, газета

превратилась из дружного семейства

Первые деспотические утопии

в личную диктатуру. Ленинское представление о партии, писала она, это представление Луи XIV о

государстве - moil [12] В том же 1904 г. Троцкий назвал Ленина Робеспьером и террористическим

диктатором, который пытается превратить партийное руководство в комитет общественной

безопасности. Методы Ленина, писал он в своей статье Наши политические задачи, являются

«мрачной картиной трагической непримиримости якобинцев... партия подменяется партийной

организацией, организация - Центральным комитетом и, наконец, Центральный комитет -

диктатором» [13]. Шесть лет спустя, в 1910 г., мадам Кржижановская писала: «Это человек,

вставший против всей партии. Он разрушает партию.» [14] В 1914 г. Чарльз Раппапорт, восхваляя

Ленина как «несравненного организатора», добавлял: «Но он считает социалистом только себя...

Война объявляется каждому, кто. отличается от него. Вместо того, чтобы бороться со своими

оппонентами в социал-демократической партии социалистическими методами, т.е. аргументами,

Ленин использует только хирургические методы такие, как «пускание крови». Никакая партия не

может существовать при режиме этого социал-демократического царя, который считает себя

сверхмарксистом, но в действительности является только авантюристом высокого ранта.»

Приговор был следующим: «Победа Ленина была бы самой большой опасностью для русской

революции.,. Он удушит ее.» [15] Два года спустя, накануне революции, Вячеслав Менжинский

описывал его как «политического иезуита,...незаконнорожденного дитя русского

абсолютизма,...естественного наследника русского трона» [16].

Внушительное единодушие этого критического анализа Ленина за двадцатилетний период,

данного людьми, близко разделявшими его цели, свидетельствует об одной устрашающей

последовательности характера Ленина. Он отметал в сторону атакн, которые, как видно, никогда и

не заставляли его остановиться или задуматься хотя бы на секунду. В его броне не было ни одной

трещины. Авторитарный? Разумеется: «Классами руководит партия, а партией руководит

личности, которые называются лидерами... Это - азбучная истина. Воля класса иногда исполняется

диктатором.» [17] Значение имело только то, чтобы миропомазанный индивид, человек,

избранный историей обладать необходимыми познаниями, в назначенное время смог понять и,

таким образом, быть в состоянии растолковать священные тексты. Ленин всегда настаивал, что

марксизм идентичен объективной истине. «В философии марксизма, - писал он, - вылитой из

одного куска стали, нельзя вынуть ни одной основной посылки, ни одной существенной части, не

отходя от объективной истины.» [18] Он сказал Валентинову: «Ортодоксальный марксизм не

нуждается ни в какой ревизии ни в об-

СОВРЕМЕННОСТЬ

ласти философии, ни в теории политэкономии, ни в теории исторического развития.» [19]

Уверовав в это, а также в то, что сам он был назначенным свыше толкователем, так же, как

Кальвин толковал Святое писание в своих Институтах

, Ленин обязан был смотреть на ересь

даже с большим ожесточением, чем на неверных. Отсюда и удивительная злоба в ругани, которой

он постоянно осыпал своих оппонентов в партии, приписывая им самые -низменные мотивы и

пытаясь уничтожить их морально, даже если речь шла о незначительных моментах его доктрины.

Вид языка, использовавшегося Лениным, с его метафорами, вышедшими из джунглей и сельского

двора, и его грубый отказ сделать хотя бы малейшее усилие к человеческому взаимопониманию,

напоминал odium theologicum

, отравлявшую христианские диспуты о Троице в шестом и

седьмом веках, или об эвхаристии

в шестнадцатом веке. И, разумеется, после того как словесная

ненависть была подогрета до предельной точки, в конце концов обязательно должна была

пролиться кровь. Как печально отмечал Эразм о лютеранах и папистах: «Долгая война в словах и

писаниях закончится ударами», - так и происходило на протяжении целого века. Ленин ничуть не

страшился подобной перспективы. Как воинственные теологи, занимаясь достаточно

тривиальными на непосвященный взгляд вопросами, ощущали, что, в сущности, решают, будут ли

бессчетные миллионы душ гореть в аду целую вечность, так и Ленин знал, что приближался

роковой перелом в цивилизации, в котором будущая судьба человечества будет решена историей,

а сам он будет ее пророком. Во-имя этого стоит пролить немного крови, а, может, и побольше.

И все же любопытно, что при всей своей видимой ортодоксальности Ленин был очень далек от

ортодоксального марксиста. В существенных элементах он даже вообще не был марксистом. Он

часто использовал методологию Маркса и применял диалектику, чтобы оправдать свои выводы, к

которым приходил интуитивно. Но он полностью пренебрегал самим ядром марксистской

идеологии - исторической детерминированностью революции. В глубине своей души Ленин был

не детерминистом, а волюнтаристом: решающую роль играет человеческая воля, а, конкретно, -

его. Действительно, для человека, который претендовал на обладание особенными «научными»

знаниями о действии исторических законов, он выглядел неизменно застигнутым врасплох

фактическим развитием событий. Вспышка неуспешной революции

Institutes - трактаты Кальвина, в которых обосновываются гонения инакомыслящих

Теологическая ненависть (лат.)

Таинство Святого причастия

Первые, деспотические утопии

1905 г. в России его ошеломила. Начало войны в 1914г. поразило его, словно гром средь ясного

дня, также как и других, но те, по крайней мере, не претендовали на личное отношение к истории.

Еще более его потряс полный провал объединения международного социалисти

еско-го

антивоенного движения. Свержение царя изумило его. Он был поражен, когда немцы предложили

вернуть его в Россию. Когда он ехал туда, предсказывал, что его сразу же арестуют, но вместо

того он оказался с пресловутыми розами в руках. Он был вновь изумлен, и не менее приятно,

успехом собственной революции. Но международное восстание, которое он убежденно

предсказывал, не осуществилось. До конца своих дней, как ранние христиане, ожидавшие второго

пришествия, он в любой момент ожидал апокалипсиса. То, что сделало Ленина великим актером

на сцене истории, было не его понимание ее процессов, а скорость и энергия, с которыми он

использовал предоставленные ею неожиданные шансы. Короче говоря, он был тем, в чем он

обвинял всех своих оппонентов - оппортунистом.

Кроме того, он был также с головы до ног и революционером, но очень старомодным. Он верил,

что революции осуществляются не неумолимыми историческими силами (они, разумеется, тоже

должны быть налицо), а небольшими группами высокодисциплинированных людей, следующих

воле решительного лидера. В этом отношении он имел гораздо больше общего с французской

якобинской революционной традицией 1789-1795 г.г. и даже с более современными ее

выразителями, как Жорж Сорель, чем с инстинктивными марксистами, большинство из которых

были немцами и воспринимали триумф пролетариата почти как дарвиновский эволюционный

процесс. Ленин врезался в эту скуку, как нож: «Теория, мой друг, сера, но зелено вечное дерево

жизни.»

И еще: «Практика во сто раз важнее теории.» [20] Если весь Маркс раскрывался в своих

книгах, писал Троцкий, то «весь Ленин, с другой стороны, раскрывается в революционном

действии. Его научные труды - это только подготовка к революционной деятельности» [21]. Ленин

был человеком действия, даже сверхдействия, и именно это делало его такой сильной фигурой. Он

не был синдикалистом, как Сорель. Но оба имели одинаковый аппетит к силовым решениям, как

это позднее признавал Сорель, определяя революционное насилие как «интеллектуальную

доктрину, волю могучих умов, знающих, куда они идут, непреклонную решимость в достижении

крайних целей марксизма средствами синдикализма. Ленин дал нам поразительный пример такого

психологического насилия.» [22] Ленин в такой степени был захвачен идеей насилия, что чуть ли

не облизывался, иочуяв его. «Революции - это праздники угнетенных

* Здесь Ленин цитирует Фауст И.В.Гете

СОВРЕМЕННОСТЬ

классов.» «Такой угнетенный класс, который не стремится изучить оружие, учиться использовать

оружие, иметь -оружие, заслуживает только того, чтобы его угнетали,-ущемляли и рассматривали

как рабский.» Его тексты были полны военными метафорами; «осадное положение», «железное

кольцо», «стальной щит», «марш», «лагерь», «баррикады», «укрепления», «наступление»,

«подвижные части», «партизанская война», «наказательные отряды». В них преобладали глаголы

насильственной окраски: «гореть», «набрасываться», «поджигать», «подстрекать», «стрелять»,

«расшатать», «захватить», «атаковать», «взорвать», «отразить», «сплотить», «заставить»,

«прочистить», «истребить».

На самом деле Ленин был слишком нетерпеливым, чтобы быть ортодоксальным марксистом. Он

боялся затруднения, предвиденного Энгельсом: «Самое плохое, что может случиться с лидером

крайней партии - это быть вынужденным возглавить правительство в эпоху, еще не созревшую

для господства класса, который он представляет... ему тогда приходится представлять не свою

партию или класс, а тот класс, для которого условия господства уже назрели.» [23] Россия была

полуиндустриальной страной, в которой буржуазия - слаба, пролетариат -малочислен, а

объективные условия для революции - далеко не созревшими. Именно эта дилемма привела

Ленина к ереси. Если «пролетарская сознательность» еще не была создана, то тогда не явпялось ли

задачей марксистских интеллектуалов, таких как он, ускорить этот процесс? В 1902 г. в Что

делать? он впервые использовал термин «передовые борцы», чтобы описать роль

малочисленной революционной элиты [24]. Он провел совершенно новое различие между

революцией, созданной зрелой «рабочей организацией» в ведущих капиталистических странах,

как Германия и Британия, и «организацией революционеров», подходящей для русских условий.

Первая была трудовой, широкоохватывающей, публичной, короче - массовой пролетарской

партией. Вторая была совершенно другой: «Организация революционеров должна состоять

главным образом из людей, профессионально занимающихся революционной

деятельностью... Эта организация по необходимости должна быть не очень широкой и насколько

это возможно -тайной». В качестве таковой она должна отказаться от «демократического

принципа», требующего «полной гласности» и «выборности на все посты». При работе в условиях

русского самодержавия это было невозможно: «Единственно серьезным организационным

принципом для деятелей нашего движения должна быть: строжайшая конспирация, строжайший

выбор членов, подготовка профессиональных революционеров. Раз есть налицо эти качества, -

обеспечено и нечто большее, чем «демократизм», а именно: полное товарищеское доверие между

революционерами.» Но в том же пассаже он сурово подчеркивал, что революци-

Первые деспотические утопии

онеры знают «по опыту, что для избавления от негодного члена организация настоящих

революционеров не остановится ни перед какими средствами» [25] Если при необходимости

товарищи будут вынуждены убивать друг друга, - заметил еще Достоевский в Бесах, ~ то не будет

ли тогда это «товарищеское доверие» фантазией? Не опровергнуто ли оно, в сущности,

случившимся в организации в тот момент, когда в нее вошел Ленин, а тем более, когда он ее

возглавил? [26]

Роза Люксембург - самый одаренный и один из самых ортодоксальных немецких марксистов,

распознала сущность ленинской ереси -настолько серьезной, что она была способна уничтожить

все предназначение и весь идеализм марксизма. Она приписывала это недостаткам характера

Ленина - как личным, так и национальным: «Я», сокрушенное и раздавленное русским

абсолютизмом, - писала она, - появляется снова под формой «я» русского революционера»,

которое «встает на голову и объявляет себя могучим творцом истории.» Ленин, утверждала она, в

сущности, стремился к абсолютной власти партийного руководства и это «опасно усилило бы

консерватизм, присущий каждому такому органу». Однажды данная, эта власть никогда не будет

возвращена [27], Когда Ленин настаивал, что «сознательность» должна быть внесена в

пролетариат извне, «передовыми элементами», а революция, пока она не созрела, должна

продвигаться вперед «передовыми борцами», он противоречил всей «научной» основе

марксистской теории. Люксембург отбросила эту идею как элитарную и немарксистскую и

сказала, что она неминуемо приведет к «военному ультрацентрализму» [28].

Ленинизм был не просто ересью, именно такая ересь создала фашизм. Италия также была

полуиндустриальной страной, в которой марксисты искали способы ускорения прихода

революции. Итальянские марксисты тоже были привлечены идеями Сореля о революционном на-

силии. В 1903, год спустя после того, как Ленин впервые использовал термин «передовые борцы»,

Роберт Михельс в своем вступлении к итальянскому переводу Очерков по критике марксизма

Сореля настаивал на создании «революционной элиты», которая приблизит приход пролетарского

социалистического золотого века. Такая элита, вторил ему его коллега Анджело Оливетти,

необходима для недостаточно промышленно развитой страны [29]. Эти идеи были

подхвачены третьим итальянским марксистом Бенито Муссолини, который был на тринадцатв лет

моложе Ленина и только начал заниматься политикой. Его отец, кузнец и мелкий собственник,

был социалистом-анархистом; его мать - учительницей. Они ознакомили его с широким кругом

политических философов, в который входил и Ницше - Муссолини знал все о «воле к власти» и

был гораздо начитаннее Ленина. Однако, политически он формировался на марксистской основе.

Маркс, писал он, «отец

СОВРЕМЕННОСТЬ

и учитель», он - «великолепный философ рабочего насилия» [30]. Но, как и Ленин, Муссолини

поддерживал образование «передовых меньшинств», которые могут «завоевать чувства, веру и

волю нерешительных масс». Этот авангард должен был быть образован из специально обученных,

посвященных людей, элиты. Это революционное руководство должно было позаботиться о

психологии классов и методах мобилизации масс и путем использования мифов и символических

призывов повысить сознание пролетариата [31]. И также, как Ленин, он считал, что насилие будет

необходимо: «Вместо того, чтобы заблуждать пролетариат относительно возможности устранения

всех причин для кровопролития, мы хотим его подготовить и приобщить к войне ко дню «самого

большого из всех кровопролитий», когда два враждебных класса столкнутся в наивысшем

испытании.» [32] И снова бесконечное повторение глаголов действия и милитаристской

образности.

В годы перед 1914, бессильный в своем швейцарском изгнании, Ленин наблюдал продвижение

Муссолини с одобрением и известной завистью. Муссолини превратил провинцию Форли в остров

социализма -первый из многих в Италии, подкрепив поденщиков braccianti против

землевладельцев [33]. Он стал одним из наиболее действенных и широко читаемых

социалистических журналистов Европы. В 1912 г., в двадцать девять лет, с еще юным видом,

худой, суровый, с большими темными горящими глазами, на конгрессе в Реджо Эмилия он

возглавил Итальянскую социалистическую партию, настаивая при этом, что социализм должен

быть марксистским, решительным, интернациональным, бескомпромиссным. Ленин, который

писал с конгресса для Правды (15 июля 1912 г.), радовался: «Партия итальянского

социалистического пролетариата пошла по правильному пути.» Он согласился с тем, что Мус-

солини не дал социалистам участвовать в «буржуазном реформистском» правительстве Джолитти

и таким образом предсказал появление Итальянской коммунистической партии [34]. Ленин

поддерживал пророчество Муссолини накануне войны; «С разжиганием мощного столкновения

между народами буржуазия разыграла свою последнюю карту и вызвала на мировую сцену то, что

Карл Маркс назвал шестой великой силой: социалистическую революцию.» [35]

Как еретики марксизма и деятели революционного насилия Ленин и Муссолини имели шесть

общих характерных черт. Оба тотально противопоставлялись буржуазным парламентам и любому

виду «реформизма». Оба представляли себе партию как сильно централизованное, строго

иерархическое и жестко дисциплинированное средство для достижения социалистических целей.

Оба хотели руководства профессиональных революционеров. Никто из них не доверял

способности пролетариата само организовываться. Оба думали, что революционное сознание

Первые деспотические утопии

можно внести в массы извне с помощью революционной самозванной элиты. И, наконец, оба

верили, что в грядущей битве между классами организованное насилие будет последним судьей

[36].

Во время Большой войны ленинизм и протофашизм Муссолини отдалились друг от друга. Это

было вопросом не только интеллекта и ситуации, но и характера. Муссолини обладал

человеческими слабостями, в том числе тщеславием и желанием быть любимым, которые, оче-

видно, отсутствовали у Ленина. Муссолини был исключительно чувствительным и отзывчивым к

мнению масс. Когда развязалась война и армии начали свое движение, он почуял в воздухе

национализм и задышал им полной грудью. Этот воздух пьянил и Муссолини сделал резкий

поворот в новом направлении. Ленин, однако, не воспринимал подобных ароматов. Его изоляция

от людей, его равнодушие к ним придавали ему солидную целостность и последовательность. С

одной стороны это было слабостью: он никогда не знал, о чем, в сущности, думают люди, и

поэтому события постоянно застигали его врасплох - и до и после его прихода к власти. Но в этом

была и его сила. Его абсолютная самоуверенность и деспотическая воля никогда, даже на момент,

не были расшатаны тактическими расчетами того, как будут реагировать люди, Более того, он

стремился к власти в стране, где традиционно, с людьми не считались: они были просто грязью в

ногах властелина.

Поэтому, когда Ленин вернулся в Петроград,-он совершенно не был затронут какими-либо

чувствами военного времени. В течение всего периода он говорил, что йойна - это буржуазная

авантюра. Поражение царя было «последним злом». Армию необходимо разложить пропагандой,

солдат надо настроить «повернуть ружья против своих офицеров», а любое бедствие надо

использовать для «ускорения уничтожения... капиталистического класса». Необходимо вести

«беспощадную борьбу против шовинизма и патриотизма буржуазии всех стран без исключения»

[37]. Ленин был обескуражен неспособностью социалистов победить войну и с ее продолжением

он потерял надежду на скорый приход золотого века. В январе 1917 г. он сомневался «доживет ли

он увидеть решительные битвы грядущей революции» [38]. Поэтому, когда шесть недель спустя

свергли царя, он, как обычно, был поражен. К его удовольствию новый парламентарный режим

решил продолжить войну, но освободил политических заключенных и, таким образом, дал воз-

можность приверженцам Ленина расшатать его. Большевики свергнут новое правительство и

захватят власть, противопоставляясь войне. Газета Правда снова начала выходить с 5 марта.

Каменев и Сталин поспешили вернуться из Сибири и спустя восемь дней возглавили ее. Тогда, к

ужасу Ленина, эти двое идиотов быстро сменили тинию газеты и направили ее на поддержку

войны! Именно за это Ленин обругал Каменева в

СОВРЕМЕННОСТЬ

первую же секунду, как увидел его 3 апреля. Линия Правды проворно изменилась снова. Ленин сел и

написал набор «тезисов», чтобы объяснить, почему необходимо бороться против войны и покончить с ней.

Позже Сталин оправдывался, признавая свою «совершенно ошибочную позицию», которую он «разделял с

другими партийными товарищами и отверг полностью..., когда присоединился к ленинским Апрельским те-

зисам» [39]. Большинство других большевиков поступили также. Они были захвачены уверенностью

Ленина. Война уже не имела значения. Она сделала свое дело, разрушив самодержавие. Теперь им надо

было использовать усталость от войны, чтобы свергнуть парламентаристов. Ленину было безразлично,

какую территорию потеряет Россия, достаточно было сохранить ядро, в которое можно было внедрить

большевизм. После этого им оставалось только ждать событий. Победа Германии была немыслимой, так как

их немецкие товарищи скоро должны взять там власть, так же, как и в Британии и Франции, и тогда взойдет

заря мировой социалистической революции [40].

Делая наброски этой континентальной фантазии, Ленин почти случайно нащупал единственную

политическую линию, которая могла бы привести его к власти. У него не было реальной базы для власти в

России. Он никогда и не пытался ее создать. Он был сосредоточен исключительно на создании небольшой

организации интеллектуалов и суоми -теллектуальных смельчаков, в которой он мог бы господствовать

целиком. У нее не было никаких последователей в крестьянской срс;к' Только один из большевистской

элиты был по происхождению крестьянином. Организация имела мало приверженцев и среди

неквалифицированных рабочих. А квалифицированные рабочие и практически все, кто были

организованными в той степени, в которой они имели политическую ориентацию, были связаны с

меньшевиками [41]. В этом нет ничего удивительного. Непримиримость Ленина прогнала зсех способных

социалистов в лагерь меньшевиков. Так ему было удобнее: легче было заставить остальных следовать за

ним без возражений, когда придет момент для удара. Как выразился один из них: «До приезда Ленина все

товарищи блуждали в потемках» [42]. Другим большевиком с ясными собственными идеями был Троцкий.

В мае он прибыл из Америки в Петроград. Он быстро понял, что Ленин был среди них единственным ре-

шительным человеком дела и стал его главным помощником. С этого момента эти двое мужчин могли

командовать около 20 тысячами последователей в стране со 160 миллионами жителей.

Русская революция 1917 г. как в своей «февральской», так и в «октябрьской» фазах была осуществлена

крестьянами, численность которых возросла с 56 миллионов в 1867г. до 103,2 миллионов .в 1913 г. [43] В

довоенной России имелось менее 3,5 миллионов фабричных ра-

Переые деспотические утопии

бочих и шахтеров и даже согласно самой широкой дефиниции «пролетариат» насчитывал только 15

миллионов. Большая часть из 25 миллионов жителей крупных городов были членами многочисленных

крестьянских семей, работавших в городе, но живших в деревне. Эта связь помогла радикальным идеям

проникнуть в среду крестьянства. Впрочем, они всегда там присутствовали. Существовала русская традиция

сельского коллективизма, основанного на общине и ремесленной кооперации (артели). Она была освящена

православной церковью. Частное обогащение было против интересов общины. Оно часто было греховным.

Алчный крестьянин, кулак, был плохим крестьянином; кулаки не были классом (это - более поздняя

большевистская выдумка). Большинство крестьян одновременно и питали уважение к иерархии, и лелеяли

дух уравниловки, который всплывал на поверхность в кризисные моменты, когда стремление к свободе

(воле) заставляло их захватывать и грабить. Но крестьяне никогда не выказывали ни малейшего стремления

ни к «национализации», ни к «социализации» - у них не было даже слов для таких понятий. То, чего многие

хотели, были независимые земельные наделы, что совсем естественно. Шаги, предпринятые для создания

крестьянина-собственника после 1861 г., только обострили их аппетиты. От этого и вспыхивали сельские

бунты 1905 года. С 1906 г. умный царский министр П.А.Столыпин успокоил процесс, отчасти, чтобы

удовлетворить крестьян, отчасти - чтобы увеличить поставку пищевых продуктов в города, помогая таким

образом быстрой индустриализации России. Он также помог крестьянам выйти из общин. До середины 1915

г. почти 2 миллиона из них получили право собственности на личные участки, а 1,7 миллионов добровольно

распустили свои общины. В результате, в течение первого предвоенного десятилетия производительность

труда в русском сельском хозяйстве сильно возросла, крестьяне стали образованней и начали впервые

вкладывать свои средства в технику [44].

Война нанесла сокрушительный удар по этому развитию, - может быть, наиболее обнадеживающему во всей

истории России и обещавшему создать относительно удовлетворенное и процветающее крестьянство, такое

же, как во Франции и Центральной Европе, обеспечивающее в то же время достаточное количество

продуктов питания для сравнительно безболезненного развития индустриализации. Война мобилизовала

миллионы крестьян, а от остальных требовала гораздо больше продуктов для раздувшейся армии и

расширенных военных заводов. Проводились обязательные массовые закупки. Но цены на продукты пи-

тания быстро росли. От этого нарастало напряжение между городом и деревней, причем каждый обвинял

другого в своих страданиях. Позднее большевики смогли воспользоваться этой враждой. В ходе войны уси-

СОВРЕМЕННОСТЬ

лия правительства выжать из деревни продовольствие стали еще жестче. Это стало причиной

увеличения числа сельских бунтов, отмеченных до декабря 1916 г. 557 раз. Но в то же время нарастала

и нехватка продуктов питания, и цены на них быстро росли. В результате в 1916г. наблюдался

беспрецедентный рост числа фабричных забастовок, независимо от того, что многие промышленные

области были на военном положении или в режиме «усиленной безопасности». Забастовки достигли

критической точки в конце февраля 1917 г. и были бы подавлены, если бы не то обстоятельство, что

крестьяне тоже были недовольны и отчаянны. Почти все солдаты были крестьянами, поэтому когда

Петроградский гарнизон получил приказ усмирить фабричных рабочих, он взбунтовался. Треть его,

около 66 000 человек, восстали против своих офицеров. И так как они были вооружены, режим пал,

Таким образом, первый этап революции был делом крестьян.

Уничтожение самодержавия неизбежно повлекло за собой уничтожение сельской иерархии.

Безземельные крестьяне начали захватывать и делить между собой крупные поместья. Это, может

быть, и не имело бы большого значения, т.к. Временное правительство во всех случаях сразу же после

своего создания должно было принять закон о земельной реформе. Но в то время оно было занято

войной. А война велась плохо. Провалилось наступление в Галиция; в июле пал Львов. Сменялись

министры, а премьер-министром стал Керенский. Он решил продолжать войну, для чего было

необходимо выжать постанки и.! крестьян. Именно в этот момент антивоенная политика Ленина,

по чистой случайности, оказалась словно посланной Богом. Он ничего не знал о крестьянах и не имел

представления о положении в деревне. Но про-тивопоставившись войне, он противопоставлялся

политике, которая так или иначе была осуждена на провал. Тем самым он приблизил свою группу к

крестьянским народным силам и на селе л что еще более важно - в армии. В результате большевики

впервые получили опору в деревне: к концу 1917 г. у них было сколо 2400 сельских сотрудников в 201

центрах. В то же время попытки проводить политику воины обрекли Временное правительство на

провал. Декрет, принятый им 25 марта, обязывал крестьян сдать весь свой урожай, кроме того, что шло

на семена, фураж и пропитание. Перед войной 75 процентов зерна шло на рынок, а 40 процентов из них

- на экспорт. Теперь, когда деревня восстала, у Керенского не было шанса собрать то, что ему было

нужно для продолжения войны. В первый раз в современной русской истории большая часть

урожая осталась в хозяйствах. Керенский получил менее шестой его части [45]. Попытки изъятия

просто вынудили крестьян к открытому восстанию, и авторитет Временного правительства в деревне

начал падать. В то же время неуспех поставки зерна в города вызвал

Первые деспотические утопии

быстрый рост цен на продукты питания в сентябре, полное отсутствие хлеба во многих местах, мятежи

в армии и на флоте, забастовки на фабриках. К началу октября крестьянские бунты уже достаточно

измотали правительство Керенского [46].

Наступил момент взятия власти Лениным с помощью «передовой элиты», подготовленной им именно

для этой цели. У него, разумеется, не было никакого мандата на уничтожение парламентарной

системы. У него вообще не было никакого мандата, даже идейного марксистского мандата, Он не был

и крестьянским лидером. Он также не был и каким-то особенным рабочим лидером. Во всяком случае,

русский пролетариат был малочисленным и он не хотел ленинизма. В более чем ста петициях,

поданных индустриальными рабочими центральным властям в марте 1917г., едва ли кто-нибудь

упоминал о социализме. Около 51 процента требовало сокращения рабочего времени, 18 процентов -

увеличения заработной платы, 15 процентов - улучшения условий труда и 12 процентов - прав для

рабочих комитетов. Никакой массовой поддержки «революции пролетариата» не существовало; не

было практически никакой поддержки чего-нибудь похожего на то, что предлагал Ленин [47]. С того

момента и до сего дня это было единственной возможностью для русских фабричных рабочих сказать

то, чего они действительно хотят, но они хотели только улучшить свое положение, а не перевернуть

весь мир вверх дном. Под «рабочими комитетами» они понимали Советы

. Последние возникли

сначала совсем спонтанно в 1905 г. При их появлении Ленин растерялся, так как согласно

марксистским книгам их не должно было быть. Они, однако, снова появились во время Февральской

революции, и когда Ленин возвратился в Россию в апреле 1917 г., он решил, что они могут послужить

альтернативой ненавистной ему парламентарное системе. Он оценил возможность и оказался прав в

отношении того, что Б некоторые из фабричных советов могли бы внедриться его люди, чтобы потом

ими манипулировать. Поэтому его «Апрельские тезисы» призывали: « Не парламентарная респуб-

лика..., а республика Советов рабочих и крестьянских депутатов по всей стране, создаваемых снизу

вверх» [48]. Как умелый оппортунист, Ленин начал рассматривать Советы в качестве современного

варианта Парижской коммуны 1870 г.: они могли управляться именно такси решительной группой, как

его, и таким образом стать орудием «диктатуры пролетариата». Поэтому, позднее, в апреле, когда

большевики собрались на конференцию, он заставил их принять лозунг о том, что «пролетарии города

и деревни» должны достичь «быстрою перехода всей государст-

Для русских Советов сохранено авторское правописание с заглавной буквы (Soviets) в отличии от других советов

(council, board)

СОВРЕМЕННОСТЬ

венной власти в руки Советов» [49]. Когда в мае приехал Троцкий, который действительно работал в

Совете в 1905 г., ему возложили захват самого важного из городских Советов - Петроградского.

Н начале июня 1917 г. собрался Первый всероссийский съезд Советов с о22 присутствовавшими

делегатами. Города были представлены абсурдно широко. Социал-революционеры (эсеры),

выступавшие от имени крестьян, имели 285 делегатов. Меньшевики, представлявшие организованных

рабочих, имели 248. Были и небольшие группы, вместе занимавшие 150 мест, и сорок пять делегатов

безо всякой принадлежности. Большевики имели 105 делегатов [50]. Анархисты начали демонстрацию

силы 3 июля, когда организовали большие уличные антивоенные демонстрации. Но они были

разогнаны верными правительству войсками, Правда была закрыта и некоторые большевики,

включительно Каменев и Троцкий, оказались в тюрьме. Ленину дали убежать в Финляндию: его еще не

считали смертельным врагом [51]. Решительная перемена наступила летом и в начале осени. Военные

фронты начали распадаться. В августе Керенский собрал в Москве «государственное совещание» всех

партий, насчитывавшее 2000 делегатов. Оно ничего не сделало. В конце месяца царский генерал

Корнилов поднял военный мятеж, закончившийся неуспешно. Все эти события работали на руку

Ленину, особенно последнее, давая ему возможность нагнетать атмосферу страха, в которой он легко

мог бы убедить людей, что для того, чтобы «сохранить» новую республику, необходимо нарушить