Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1
Подождите немного. Документ загружается.
Гитлер представляет собой тотальную угрозу или нет; но ему было совсем ясно, что Сталин
является такой угрозой. Англичане были склонны недооценивать силу Советской армии. Но они с
полным правом боялись политического потенциала коммунистической экспансии. Косвенным
образом Гитлер всегда подчеркивал кровное родство соперничающих тоталитарных режимов. В
тот момент, когда исчезнет нацистская партия, повторял он, «появятся новые 10 миллионов
голосов в пользу коммунистов в Германии». Альтернативой его режиму, настаивал он, была не
либеральная демократия, а советский коллективизм. Чемберлен полностью поддерживал это
утверждение. Когда 26 сентября, непосредственно перед Мюнхеном, генерал Гамелен раскрыл
перед ним более оптимистическую картину сил Союзников и они обсуждали возможность
свержения Гитлера, Чемберлен хотел знать: «А где гарантия, что Германия после этого не станет
большевистской?» Конечно, никто не мог дать такой гарантии. Даладье занял такую же позицию:
«Казаки будут управлять Европой» [49]. Тогда оба выбрали из двух зол меньшее {так они
посчитали): уступки Германии.
Второй вопрос такой: действительно ли было лучше для Союзников драться осенью 1938 г. за
Чехословакию, нежели осенью 1939 г. за Польшу? По этому вопросу также можно спорить: но
ответ наверняка «да». Верно, что темп перевооружения Союзников, особенно бри-ганских
воздушных сил, обгонял германский. Но это была единственная сторона, с которой стратегическое
соотношение было лучше в
408
СОВРЕМЕННОСТЬ
1939 г., чем в 1938 г. Необходимо понять, что Мюнхенская конференция, которая состоялась в
Браун Хаузе 29-30 сентября, была не только дипломатической капитуляцией Британии и Франции,
но и военной катастрофой. Муссолини, появившийся словно звезда на представлении -он был
единственным, говорившим на всех четырех языках - не успел заметить этот момент: он считал,
что единственной проблемой был германский ирредентизм и что «у Гитлера нет никакого
намерения» поглощать саму Чехословакию [50]. Но фактическое начертание чехословацких
границ в Мюнхене по настоянию Гитлера определялось как военными, так и этническими
соображениями. Не было проведено никакого плебисцита. Около 800 000 чехов были поглощены
Германией, а 250000 немцев остались там в качестве пятой колонны [51]. Сложные укрепления
чехов на границе, построенные с французской помощью, были захвачены германцами. Чехам
практически не оставалось никакой возможности оказать вооруженное сопротивление прямой аг-
рессии. Это означало серьезное нарушение стратегического равновесия. Как указывал Черчилль,
который разбирался в военном значении этой капитуляции лучше, чем кто-либо другой (на
дебатах о Мюнхене 5 октября 1938 г.), аннексия Австрии предоставила Гитлеру двенадцать
дополнительных дивизий. Ликвидация чешской военной силы освободила еще тридцать
германских дивизий для действий в другом направлении [52].
На самом деле дисбаланс был еще хуже. Сорок чешских дивизий были среди наилучше
вооруженных в Европе; когда Гитлер, в конце концов, вошел Е Чехословакию, он получил
средства на вооружение такого же количества своих частей, плюс огромную чешскую оружейную
промышленность Этот «итог» из приблизительно восьмидесяти дивизий был эквивалентен всей
французской армии [53]. Капитуляция, как отмечал Черчилль, также означала конец французской
системы союзов на Востоке и привела к моральному срыву в бассейне Дуная. Увидев, что
демократические силы отвернулись от чехов, маленькие государства бросились искать
покровительства или присоединялись к пиру как шакалы. Польше было разрешено оторвать
Тешин, которого она жаждала с 1919г. Венгрия также отхватила .кусок чешского трупа. По всей
Центральной Восточной Европе и на Балканах правительства нетерпеливо добивались
приятельства и благорасположения нацистов, а фашистские партии расширяли свое влияние и
надменность. Германская торговля повсюду триумфировала. Германская экономика была на
подъеме. В последние недели 1938 г. казалось, что Гитлер без единого выстрела полностью
восстановил великолепие Вильгельмовой Германии. Неужели он не был самым преуспевающим
германским государственным деятелем после Бисмарка? Все выглядело именно так.
Конец Старой Европы
409
И все же, конец !938 г. обозначил водораздел в его карьере, не на последнем месте в его
отношениях с германским народом. Гитлер переоценил его стремление к власти. Преобладающая
часть народа поддерживала политику германского ирредентизма. Народ аплодировал аншлюсе
Австрии: плебисциты показали 99 процентов одобрения в Германии и 99,75 - в Австрии [54].
Народ требовал обратно Судетенланд. Но не существовало ни одного доказательства того, что
народ когда-либо желал поглощения больших масс негерманского населения. В изобилии имелись
свидетельства, что большинство германцев не хотели войны. Когда 27 сентября 1938 г. Гитлер
специально приказал 2-й моторизованной дивизии пройти через Берлин, направляясь к чешской
границе, менее двухсот человек вышли посмотреть, как он принимал рапорт на
Рейхсканцлерплатц. Возмущенный, он скрылся в здании [55]. С тех пор его грубые ходы на
европейской шахматной доске, сколь бы ни были успешными или даже триумфальными, не
вызывали спонтанных аплодисментов у германской общественности. И не было никакого вооду-
шевления, когда германские войска вошли в Прагу.
Гитлер ощущал пустоту в сердцах германцев. Но он уже не пытался ее заполнить, а шел вперед с
их энтузиазмом или без него. Он настаивал только на их полном послушании. С 1939 г. Гитлер
перестал строить из себя политика, оратора, народного предводителя. Он превратился в
милитариста, работающего в главной квартире армии, и действующего через тайные бандитские
пакты. Его методы управления начали походить на сталинские, теряя общественные измерения
одобрения и руководства. Он перестал тратить силы на убеждение: он пытался только принуждать
и терроризировать. Его речь перед Рейхстагом 1 сентября 1939 г., оправдывавшая войну против
Польши, была краткой и откровенной; улицы были пусты, когда он ехал, чтобы произнести ее.
Толпы не вышли даже тогда, когда войска вернулись с победой. Как подметил Джордж Кеннан из
американского посольства, берлинцы отказывались праздновать победу, или даже отдавать
нацистское приветствие: «Даже самые неистовые усилия профессиональных нацистских
агитаторов не смогли заставить их выйти на улицу и демонстрировать воодушевление или
одобрение.» То же самое получилось, даже когда германские войска захватили Париж [56].
Как германское общественное мнение перестало идти в ногу с ускоряющейся эсхатологией
Гитлера, так британское мнение повернулось против умиротворения. Оно начало сдвигаться в
этом направлении еще во время самой Мюнхенской конференции, о чем можно было судить по
таким газетам как Манчестер Гардиан, Ньюз Кроникл, Дейли Телеграф и Дейли Геральд. Тайме,
редактор которой Джофри Доусон был самым близким доверенным лицом Чемберлена в прессе,
поддер-
410
СОВРЕМЕННОСТЬ
Конец Старой Европы
411
живал Мюнхен; такого же мнения придерживался и левый Нью Стейт-сме.п, чьим председателем был
сам Кейнс [57]. Но их энтузиазм быстро улетучился. Зверская волна антисемитизма, которую Геббельс
развязал в Германии в ноябре, завершила крах умиротворителей. Зимой 1938-1939 г.г. настроение в
Британии изменилось и войну уже принимали как неизбежность. Оккупация Праги германцами 15
марта 1939г., быстро последованная захватом Мемеля в Литве (спустя шесть дней), убедили
большинство англичан, что предстоит война. Страх сменился примиренческим отчаянием;
малодушные и ошибочные подсчеты, приведшие к Мюнхену, отступили перед безрассудной и
иррациональной решительностью в следующий раз дать отпор Гитлер>, независимо чего это будет
стоить.
Несомненно, это была чисто истерическая реакция, которую Гитлеровское ускорение истории рано или
поздно должно было вызвать. Результат обессмыслил все планы Гитлера и привел его к непоправимым
ошибкам, а мир вовлек в войну. 28 марта, менее чем через две недели после оккупации Праги, Гитлер
денонсировал договор с Польшей от 1934 г. и начал подготовку к ее расчленению. Для него Польша
была несчастной географической аномалией. В ней размещались крупные массы германского
населения и территории, которые, как он считал, должны были принадлежать ему. Но самым главным
было то, что она преграждала ему путь для вторжения в Россию и, таким образом, мешала планам
расправы с очагом «бациллы». Польша должна была или подчиниться ему, или быть уничтоженной.
Он не видел причин; из-за которых Британия или Франция могли бы воспротивиться его планам. Если
они не были готовы бороться за Чехословакию, которая представляла для них какое-то военное
значение, то зачем же им бороться за Польшу, которая вообще не имела никакого значения? Во всяком
случае, почему бы этим капиталистическим государствам не приветствовать его решение продвигаться
на Восток, в направлении очага большевизма?
Вместо этого, только через три дня Британия дала Польше гарантию, что если «будет предпринято
действие, которое явным образом угрожает независимости Польши, и если Польша будет вынуждена
сопротивляться с помощью своих национальных сил, правительство Ее Величества сразу же окажет ей
поддержку всеми средствами, которыми располагает.» [58] Чемберлен сделал этот ход без
консультации с французским правительством, хотя оно в большей или меньшей степени было обязано
его одобрить. Тайме, проинструктированная Чемберленом, поторопилась объявить, что небрежно
высказанное обещание, одно из самых необдуманных в истории Британии, гарантировало только
«независимость» Польши, а не ее «целостность» - оставляя, таким образом.
место для изменений версальских границ в пользу Германии [59]. Таким было и толкование Гитлера.
Он предполагал, что именно гарантия заставит Британию нажать на Польшу, как перед этим на
Чехословакию, для удовлетворения его требований, включая предоставление коридоров для вторжения
в Россию. У него не было намерения провоцировать войну с Британией. В январе 1939 г. он принял
решение построить огромный океанский флот из десяти линейных кораблей, трех тяжелых крейсеров,
четырех авианосцев и не менее 249 подводных лодок и сообщил адмиралу Эриху Редеру, что войну с
Британией нужно избегать до тех пор, пока не будет готов флот к середине 40-х годов [60]. На самом
же деле он думал, что Британия, убедившись, что от имперских преференций нет толка, вероятно,
будет заставлена экономическими факторами повернуться с более компромиссной позицией к Европе,
где господствовала германская торговля; это впечатление в июле подтвердили переговоры, которые
Гельмут Вольтхат, директор штаба Четырехлетнего плана, руководимого Герингом, провел в Лондоне,
предсказывая таким образом шаг в сторону Европы, который на практике был сделан лишь в 70-е годы
[61].
Все же гарантия для Польши стала проблемой для Гитлера, так как решение о вмешательстве было
отдано в руки польского правительства, которое не отличалось здравым смыслом. Вся глупость этой
гарантии заключалась в следующем; у Британии не было средств для оказания эффективной помощи
Польше, но все-таки она обязалась объявить войну Германии, если Польша пожелает этого. Но
гарантия имела бы больше смысла, если бы Британия заключила союз с Россией. С давних пор это
было целью европейских левых, которые/видели в нем разрешение всех своих дилемм - в том числе и
своего желания дать отпор Гитлеру, одновременно выступая против перевооружения. До середины
1939 г. британские и французские начальники штабов предпочитали союз с Россией, в том смысле, что
предпочли бы любой способ уменьшения военного неравновесия, с которым они столкнулись. Но
после сталинских чисток в армии в 1938 г. они ставили Советскую армию ниже польской, и если бы
можно было выбирать, то голосовали бы за вторую. Так как русские не хотели сотрудничать до тех
пор, пока поляки не разрешат прохождение их войск, а у поляков не было ббль-шего желания
пропустить советские войска через Польшу для нападения на Германию, нежели пропустить
германские войска для нападения на Россию, то не существовало большой возможности для англо-
франко-русского военного соглашения. Несмотря на это, 1 августа англо-французская делегация
отправилась в Россию морем (не было подходящего воздушного транспорта - интересное отражЬние
состояния британских воздушных сил в то время) [62].
412
СОВРЕМЕННОСТЬ
Этого было достаточно, чтобы Гитлер решился на важную, хотя и временную, renversement des
alliances*. Гитлер всегда был убежден в том, что война будет неизбежной на определенных этапах
его программы. Но он хотел любой ценой избежать всеобщей, неограниченной войны на полное
истощение, какую Германия испытала в 1914-1918 г. Он хотел прибегнуть к кратким,
ограниченным во времени, но политически решающим войнам, подобно войнам Бисмарка в 60-х и
70-х годах XIX века. Блицкриг, для которого его армия вооружалась и обучалась, был
интегральной частью всей его экспансионистской философии. По его мнению, ни германская
экономика, ни германский народ не смогли бы выдержать ничего большего, нежели короткие,
ожесточенные кампании с огромной мощью и интенсивностью, но с очень ограниченной
продолжительностью [63J. Последней из этих молниеносных войн должна была быть решающая
битва с Россией: в дальнейшем, эксплуатируя огромную Евразийскую империю, Германия могла
бы накопить силы для продолжительных глобальных конфликтов. Но пока этого не произошло,
она должна быть внимателг ной, расправляться со своими врагами по одному и, прежде всего,
избегать продолжительных кампаний на двух или более фронтах.
В результате появилось то, что в личном разговоре Гитлер назвал «пактом с Сатаной об изгнании
дьявола» [64]. 28 апреля л своей последней большой публичной речи он яростно напал на
пустословные предложения Рузвельта о гарантиях о ненападении и, в сущности, объявил, что все
предыдущие пакты, договоры и предположения уже недействительны. Поэтому Гитлер собирался
руководствоваться единственно интересами германского народа так, как он их понимает. Реакция
Сталина на эту речь была нетерпимой. Он боялся германского вторжения больше любого другого
события. Только отсутствие германского врага в 1918-1920 г.г. позволило уцелеть
большевистскому государству. На пленуме ЦК 19 января 1925 г, Сталин изложил советскую
политику о войне между капиталистическими государствами: «Если [такая] война начнется, ...мы
должны будем участвовать в ней, но мы будем участвовать последними, чтобы могли бросить на
весы решающую гирю: гирю, которая окажется определяющим фактором.» С мая 1935 г.,
публично следуя политике Народного фронта против «международного фашизма», он
периодически тайно зондировал почву для того, чтобы убедить нацистов отказаться от своего
антисоветского крестоносного похода и согласиться на тоталитарное братство с взаимным
уважением и разделением добычи. Очевидное решение Германии в марте отхватить кусок Польши
предлагало удобный случай для начала таких новых отношений, а перс-
Конец Старой Европы
413
смену союзников (фр.)
пектива того, что демократические силы будут воевать за Польшу, была дополнительной
причиной поисков договоренности с Гитлером для избежания войны на том этапе. Третьего мая
Сталин уволил еврея Литвинова и на его место в качестве министра иностранных дел назначил
Молотова: это было подготовкой для переговоров с Гитлером. Начавшиеся через восемь дней
крупномасштабные сражения с японскими силами на Дальнем Востоке стали для Сталина
дополнительным стимулом достичь соглашения, потому что он, как и Гитлер, не желал борьбы на
двух фронтах [65].
Первый бандитский пакт появился 22 мая: «Железный пакт» между Гитлером и Муссолини.
Последний уже успел скрыть свое изумление по поводу германской оккупации Праги и
использовал ее как повод для собственного вторжения в Албанию 7 апреля; теперь, вместе с
Гитлером, он признавал, что международный порядок окончательно рухнул и началось царство
насилия. На том этапе Гитлер все еще старался придерживаться своей начальной программы:
сначала расчленить Польшу, а вскоре после этого использовать ее как коридор для блицкрига
против России, если Британия, естественно, будет соблюдать благосклонный нейтралитет. Вплоть
до июля он надеялся, что вопрос будет разрешен таким путем. Но новость о прибытии англо-
французской военной миссии в Москву вынудила его быстро разыграть свои карты, потому что
даже возможность договора между Союзниками и Москвой спутала бы его польские планы. Он
решил опередить их, и 20 августа отправил телеграмму «Герру И.В.Сталину, Москва», умоляя его
через три дня принять Риббентропа. Обратный ответ пришел менее чем за сутки, ясно раскрывая
стремления Сталина. На следующий день - 22 августа, Гитлер обратился к Верховному
командованию в Оберзальцберге. Согласно заметкам некоторых присутствующих, ок отметил, что
пришло время для польской операции. У них не было причин бояться Запада: «Наши противники
просто ничтожные червяки. Я их видел в Мюнхене.» Он закончил следующими словами: «Я
обеспечу пропагандный повод для начала войны, не важно, будет ли он правдоподобным.
Победителя не спрашивают, правду ли он сказал или нет. Для начала и хода войны имеет значение
не справедливость, а победа. В ваших сердцах не должно быть места для жалости. Действуйте
безжлостно. Восемьдесят миллионов человек должны получить то, чего они заслуживают. Их
существование должно быть гарантировано. Сильнейший всегда прав. Высшая твердость» [66].
Сделка со Сталиным была заключена и подписана на следующий вечер. Это было кульминацией
ряда контактов между советскими и германскими правительствами, которые начались уже спустя
несколько недель после путча Ленина. Они поддерживались по мере необходимости
414
СОВРЕМЕННОСТЬ
армейскими специалистами, тайной полицией, дипломатами и даже посредниками на грани
преступного мира. В некоторые периоды они были более тесными, в других - менее, но никогда
полностью не прерывались и отличались абсолютным пренебрежением к идеологическим принци-
пам, которых каждая из сторон официально придерживалась - в сущности, презрением к Любым
соображениям, кроме самой грубой взаимной выгоды: необходимость для обоих режимов
вооружаться, арестовывать и убивать противников, угнетать своих соседей. Два десятилетия этот
порочный поток протекал под землей. И, в конце концов, он пробил себе путь на поверхность. В
ночь на 24 августа в Кремле состоялось отвратительное пиршество. Риббентроп писал:
«Чувствовал себя как среди старых партийных товарищей.» Ему было так уютно в Кремле,
добавлял он, «как среди моих старых нацистских приятелей». Сталин поднял тост за Гитлера и
сказал, что «знает, как сильно немецкий народ любит Фюрера». Рассказывались грубые анекдоты
об Антикоминтерновском пакте, уже недействительном, насчет которого обе стороны согласились
в том, что он был предназначен только чтоСы произвести впечатление на Лондонское Сити и
«английских лавочников» [67]. Неожиданно обнаружилось много общего в целях, методах,
манерах и, и прежде всего, в морали. Подвыпившие убийцы шатались по всему залу, неуклюже
обнимаясь, и больше всего напоминали сборище бандитов-соперников, которые до того дрались
между собой и могли бы опять подраться, но, в принципе, занимались одним и тем же ремеслом.
Они назвали свое соглашение «Договор о ненападении». На самом деле это был обыкновенный
пакт о нападении на Польшу. Тайный протокол, который появился в 1945 г., но который русские
судьи изъяли из записей Нюрнбергского процесса, делил Восточную Европу на сферы влияния и
оставлял открытым вопрос о том, «о интересах ли обеих сторон сохранить независимое польское
государство и как определить границы этого государства» [68]. Таким образом, был оговорен
четвертый раздел Польши и он осуществился 17 сентября, когда в нее вошли советские войска.
Раздел был ознаменован еще одним преступным пактом - «Советско-германский договор о
добрососедстве» от 28 сентября 1939 г. Договор распростерся намного дальше Польши, при этом
Сталин получил полную свободу действий в отношении Финляндии, большинства Прибалтийских
республик и части Румынии. Таким образом, осенью 1939 г. он успел навязать Латвии, Эстонии и
Литве так называемые «договоры о безопасности», которые включали в себя ввод советских
войск. Сталин сказал латвийскому министру иностранных дел: «Что касается позиции Германии,
то мы можем оккупировать вас» [69]. Когда Финляндия оказала сопротивление, Сталин тут же
начал против нее войну (30 ноября 1939 г.), с молчаливого согласия Германии.
Конец Старой Европы
415
Сталин был доволен пактом. Он говорил, что благодаря пакту Россия оказалась в более сильной
позиции по сравнению с любым моментом с тех пор, как режим пришел к власти. Он делал все,
что мог, лишь бы соглашение работало, чтобы выполнить свое обещание перед Риббентропом,
поскольку «дал честное слово, что Советский Союз не предаст своего партнера» [70]. Во всем
мире коммунистические партии изменяли свою антинацистскую политику, проповедуя мир с
Германией любой ценой и активно саботируя военные усилия в начале войны. Так, в разгар
нацистского вторжения во Францию, Морис Торез, руководитель Французской КП, по
Московскому радио призывал французские войска не сопротивляться. Сталин предоставил в
распоряжение Гитлера все ресурсы Советского Союза, а это было жизненно необходимым для
него. В сентябре 1939 г. Германии приходилось импортировать 80 процентов каучука, 65
процентов олова, 70 процентов меди, половину свинца и четверть цинка. Швеция, расплачиваясь
за свободу от нацистского вторжения (и покупая германский уголь за треть цены, по которой по-
купала его Швейцария), снабжала Гитлера необходимой ему железной рудой и различными
видами транспортных и погрузочно-разгрузочных сооружений [71]. Сталин заполнял не менее
важные бреши в военном снабжении Гитлера: один миллион тонн зерна, 900 тысяч тонн горючего
(в том числе 100 тысяч тонн авиационного горючего), еще железная руда, марганец и хлопок.
Взамен этого Россия получала самолетные двигатели, проекты кораблей, торпеды и мины [72].
Пакт привел и к личному примирению. Сталин воспринимал Гитлера как гения, который подобно
ему достиг своего положения, выйдя из низов. По мнению Риббентропа Гитлер тоже восхищался
Сталиным, особенно способами, которыми он расправлялся со своими «экстремистами» (мнение,
очень распространенное на Западе). Гитлер говорил, что Сталин создал «вид славянско-
московского национализма», очищая большевизм от еврейского интернационализма. Муссолини
считал, что с большевизмом уже покончено: Сталин заменил его «видом славянского фашизма»
[73].
Но все же пакт не мог решить ни одной из задач, которые поставил перед собой Гитлер. Он даже
привел к перестановке начальных приоритетов в его планах. Гитлер говорил Карлу Буркхарду,
главному комиссару Лиги Наций в Данциге: «Все, что я предпринимаю, направлено против
России. Если Запад слишком глуп и слишком слеп, чтобы понять это, то я буду вынужден
добиться соглашения с русскими, раздавить Запад, а после-повернуть всю свою объединенную
мощь против Советского Союза.» [74] Даже обеспечив себе советский пакт, Гитлер еще надеялся
избежать войны с Западом, считая, что пакт повергнет Британию в состояние, бессильной
пассивности. Но пакт не оказал дру-
416
СОВРЕМЕННОСТЬ
того воздействия на британскую политику, кроме того, что заставил всех заинтересованных принять
факт неизбежности войны. Некоторые круги британских правых определенно приветствовали его как
видимое доказательство бесстыдного и неприкрытого согласия безбожных тоталитарных режимов:
«открытое, громадное и ужасное», как его назвал Ивлин Во в своей трилогии Почетный меч. Когда
Гитлер 1 сентября напал на Польшу и поляки потребовали гарантий, не существовало никакого
сомнения, что Британия их выполнит, или что Франция, хотя и неохотно, последует за ней.
Таким образом, Гитлеру пришлось решительно пересмотреть свою программу и он оказался втянутым
в такую войну, какой надеялся избежать перед расправой с Россией. С того момента он перестал
поддерживать свой образ разумного человека, как в стране, так и за границей, и ясно дал понять всем,
что будет достигать свои цели путем .безжалостного террора и насилия. В день нападения на Польшу
он приказал убить в германских больницах всех неизлечимо больных [75]. Он не предпринял никакой
попытки договориться с поляками, а рассматривал Польшу просто как территорию, оккупированную
для эксплуатации. Победа над ней не была концом, а только началом. Это шло полностью вразрез с
общим настроением немцев. После разгрома Польши, 3 октября 1939 г. генерал Риттер фон Лееб
отметил в своем дневнике: «У населения настроение плохое: никакого энтузиазма, никакие знамена не
развеваются над домами. Все ждут мира. Люди сознают бесполезность войны.» Но Гитлер уже решил
сжечь мосты за Германией и направить страну по необратимому пути. Он выступил перед своими
генералами 23 ноября 1939 г.: «Все надежды на компромисс просто ребячество. Победа иди разгром. Я
вознес германский народ на большую зысоту, хотя мир сейчас и ненавидит нас. Я рискую этой войной.
Я должен выбрать между победой и уничтожением. Ставка - не решение отдельной проблемы, а быть
или не быть нации.» 17 октября он приказал генералу Кейтелю считать оккупированную польскую
территорию «плацдармом» для будущего вторжения в Россию [76]. Такова была цена безопасности,
купленной Сталиным у Гитлера! Но к тому времени еще надо было покончить с Западом: с Францией
путем блицкрига, с Британией - отчаянием.
Гитлер стал генералиссимусом. Польская кампания была последней, подготовленной старым
Генеральным штабом. Теперь, поступая как с безопасностью и гражданскими министерствами. Гитлер
удвоил управление армией, создавая ОКВ (Верховное командование вооруженными силами) под его
личным распоряжением, которое дублировало работу ОКХ (Армейское верховное командование).
Французы облегчили жизнь Гитлеру. Они не хотели войны. После Мюнхена они поняли, что с их
восточной политикой покончено. В отношении Польши, они
Конец Старой Европы
417
просто следовали процедуре. Британские гарантии они считали сумасшествием, но одобрили их,
поскольку у них не было выбора [77]. Они знали, что вступление в настоящую войну с гитлеровской
Германией могло привести к повторению 1870 года, и поэтому им были необходимы пятьдесят шесть
часов мучительных колебаний для того, чтобы отреагировать на германское нападение против Польши
- их верного союзника еще с 1921 г. [78] Военный протокол, который генерал Гаме-лен подписал в мае
1939 г. с польским военным министром Каспжиц-ким, гарантировал, что французские воздушные силы
предпримут нападение против Германии сразу же, как только она нападет на Польшу, и что вступление
французской армии в Германию последует в срок до шестнадцати дней. Ни одно из обещаний не было
выполнено. Все, что было сделано, это разведка боем 8 сентября, которую быстро прекратили. 22
сентября, получив крайне плохие новости с польского фронта, французы похоронили все свои
наступательные планы. В это время у немцев на западе было только одиннадцать регулярных дивизий,
но к 1 октября они начали перебрасывать дивизии с восточного фронта. С тех пор, как свидетельствуют
протоколы англо-французских штабных дискуссии, рменно англичане настаивали на действиях на
главном германском фрвйЕте, а французы не желали ничего предпринимать там и разрабатывали
планы диверсий в Скандинавии, на Кавказе, в Салониках, в Финляндии и в других местах [79].
Предпочтение французами пассивности на франко-германской границе, вместе с почти бесцельной
деятельностью в других местах, было на руку Гитлеру. Он сначала приказал напасть на Францию 12
ноября, выбирая из предложенных альтернатив смелую идею о бронетанковом наступлении через
Арденны. Беспокойная французская политика вынудила его зимой и в начале весны назначать и
отменять операцию двадцать девять раз. Но в эго время он сам задумал блестящую операцию в
Норвегии, которую его военные советники объявили неосуществимой. Действия англо-французов дали
ему повод и он осуществил вторжение, деморализовав Союзников и пристыдив своих генералов. Они
не высказали никаких возражений, когда он настоял на своей идее о наступлении через Арденны.
Гитлер начал его, когда Франция все еще была ошеломлена разгромом Норвегии, а военное снабжение
Союзников было окончательно нарушено.
Быстрый разгром французских военных сил в мае-июне 1940г. убедил Гитлера в том, что ошибки
предыдущей осени не были необратимыми, и что он все еще может идти к своим конечным целям,
нанося серии быстрых бисмарковских ударов. Кампания несла на себе печать как его дерзкой
самоуверенности в наступлении, так и его изобретательности в деталях: согласно Альберту Шпееру,
именно Гитлер приду-
14 Зак. 174
418
СОВРЕМЕННОСТЬ
Конец Старой Европы
419
мал оснастить пикирующие бомбардировщики типа Щука сиренами -один из искусных
психологических приемов блицкрига. Было и много других примеров его военной
изобретательности на том этапе, в том числе удлинение стволов орудий танков [80]. Также, как
раньше Гитлер запутывал ходы демократических стран быстротой, с которой создавал и
использовал дипломатические возможности, он не дал возможности французским командирам
прийти в себя после первой неожиданности. «Руководящий принцип германцев в ведении этой
войны - быстрота» -писал историк Марк Блош, служивший штабс-капитаном в Первой армейской
группе. Его рассказ о тех судьбоносных неделях Странный разгром* подчеркивал, что крах
явился приговором французской системе, а также ее армии. Автор восхвалял и популизм, и
интеллектуальный рост нацизма:
По сравнению со старой имперской армией войска нацистского режима выглядят более демократичными.
Пропасть между офицерами и солдатами не кажется такой непреодолимой... Триумф Германии был главным
образом триумфом интеллекта - и именно это делает его особенно серьезным... Казалось, будто две
противостоящие силы принадлежат совсем различным .историческим эпохам. Мы понимали войну как ассагай
6
против ружья; о ней мы знали из долгих лет колониальной экспансии. Но на этот раз именно мы были в роли ди-
карей! [81]
Блош отмечал, что какими бы глубокими ни были причины, непосредственной была «полная
некомпетентность высшего командования». Сейчас известно, что генерал Гамелен был болен
сифилисом, и это может объяснить его неспособность принимать решения: отсутствие
концентрации, отказывающая память и иллюзии о своем величии, которые он проявлял во время
кампании [82]. Но бессилие среди высших офицеров было всеобщим. Блош описывал командира
своей армейской группы, генерала Бланшара, который сидел в «трагической неподвижности,
ничего не говорил, ничего не делал, только рассеянно смотрел на карту, разостланную на столе
между нами, как будто надеялся найти в ней решение, которое сам был неспособен принять.» [83]
В смысле военного риска нападение на Францию принесло полный успех. Оно началось 10 мая, а
спустя шесть недель, 22 июня, Франция подписала перемирие, которое дало Гитлеру все, чего он
хотел. Соотношение жертв: 27 тысяч убитых германцев против 135 тысяч из Союзнических войск,
дает некоторое представление о масштабе германской победы. 10 июня Италия вступила в войну
на стороне Германии и условия французского перемирия с Муссолини, подписанного 24 июня,
5
L'etrange defaite
6
Дротик (копье) некоторых южноафриканских племен
включали в себя вывод французских колоний из войны. Через три дня Сталин вторгся в Румынию
и захватил Бессарабию и Буковину; он уже прибрал к рукам Карельский перешеек у Финляндии и
12 марта подписал с ней акт о капитуляции. В любом военном смысле он был союзником Гитлера,
хотя и не воевал вместе с ним.
Франция быстро сползла к нацистскому лагерю. Разоруженная социалистами, преданная
фашистами и, еще хуже, коммунистами, а теперь брошенная правыми и центром. Третья
республика рухнула, без друзей и траура. В Риоме, на фоне одобрения или безразличия, серия
судебных процессов осудила обвиненных за разгром: Даладье, Рейно, Блюма, Га-мелена, Манделя,
Ги Ляшамбра и других - в сущности, приговор парла-_ ментарной политике, практикуемой
во Франции [84]. Перемирие было
' подписано маршалом Анри Филиппом Петеном - на него были возло-
жены полномочия жалких остатков парламента, обосновавшегося в новой столице - Виши, Его
диктатура вынашивалась довольно долго. Он был героем войны 1914-1918 г.г. и господствовал в
военной политике Франции в 1920-1936 г.г., так что, по сути дела, был ответственным за провал
столько же, сколько и остальные. Но он был самым популярным французским генералом, потому
что его солдаты чувствовали большую вероятность уцелеть под его командованием, нежели под
чьим-либо другим. Петен был тупым. Его книги были написаны анонимными умными молодыми
офицерами. Но он обладал простоватым достоинством французского крестьянина (его отец был
таким). Когда в 1935 г. Льо Пти Журнал провел опрос, чтобы установить, кого французы желали
бы видеть своим диктатором, Петен вышел на первое место. Вторым был Пьер Лаваль, бывший
социалист типа Муссолини, которого Петен назначил премьер-министром [85].
Петен быстро стал самым популярным французским правителем со времен Наполеона. Он
воплощал в себе антиромантизм, желание отбросить исторические и глобальные обязанности,
стремление к тихой и обеспеченной жизни, которые тогда завладели Францией. Он волочился за
каждой юбкой: «Секс и пища - единственные вещи, которые имеют значение» - говорил он. Но
Церковь боготворила его. Кардинал Жер-лие, примас Франции, объявил: «.La France, с 'est Petain,
et Petain с 'est la France.»
1
[86] В известном смысле это было справедливо. К нему относились как
к королю. Крестьяне выстраивались вдоль железнодорожных путей, по которым проходил его
поезд. Женщины подавали ему своих младенцев, чтобы он коснулся их. Официальное донесение
отмечает, что в Тулузе в ноябре 1940г. женщина бросилась под его машину, чтобы остановить ее и
дотронуться до его руки. Префект обратился к
«Франция - это Петен и Петен - это Франция» (фр.)
420
СОВРЕМЕННОСТЬ
Конец Старой Европы
421
Петену с извинением и увидел маршала кротко спящим (ему было восемьдесят пять лет), но «не
потерявшим достоинства и царственной осанки», как говорилось в докладе [87]. В 1934 г,, он
поругался с одним из своих полковников, Шарлем де Голлем, который отказался писать для него
книгу анонимно. Теперь, в качестве заместителя министра войны, Де Голль отказался принять
перемирие и 5 августа Британия подписала соглашение с его движением «Свободная Франция»;
но к нему присоединились только 35 тысяч человек. В свои первые дни режим Виши, состав-
ленный из военных и государственных служащих, без политиков, вызвал настоящую эйфорию во
Франции, как Гитлер в 1933 г. в Германии.
У Гитлера не было затруднений превратить Виши в своего союзника. Третьего июля 1940 г., из-за
отсутствия адекватных гарантий [что флот не попадет в руки Гитлера - прим.пер.], Британия
приказала Королевскому флоту потопить корабли французского флота в Оране и других
североафриканских портах. Через- два дня Петен порвал отношения с Британией и с тех пор Виши
начал неудержимо скатываться в нацистский лагерь, где его безжалостно эксплуатировали как
дойную корову. Около 40 процентов промышленного производства Франции, 1,5 миллиона
рабочих и половина дохода французского государственного сектора работали на германскую
военную экономику [88].
Но Гитлеру не повезло с-Испанией. Франко решил стоять в стороне от войны, которую он считал
верховным злом, особенно от войны, которую вел Гитлер в согласии со Сталиным, и которая, по
его мнению, воплощала в себе все злодеяния века. Он объявил строгий нейтралитет в сентябре
1939 г., посоветовав при этом и Муссолини стоять в стороне. Франко почувствовал себя
вынужденным занять позицию «невоюющей стороны» 13 июня 1940 г., описывая ее как «форму
национальной симпатии к Оси» [89]. Но цену своего участия в войне он поднял слишком высоко:
Оран, все Марокко, огромные территории в Западной Африке, большие количества военных
поставок и сооружений для нападения на Гибралтар-и защиты Канарских островов. Когда он
встретился с Гитлером в Андае* 23 октября 1940 г., то не только повысил эти требования, но и
поздоровался со своим германским благодетелем с ледяной холодностью отдающей презрением.
Поскольку сам он был профессиональным военным, а Гитлер - любителем, даже не аристократом,
а ефрейтором! - Франко отнесся к банальной военной оценке ситуации Гитлером с нескрываемым
презрением. Они разговаривали, писал переводчик Гитлера Пауль Шмидт, «друг с другом, или
скорее, друг против друга» до двух часов ночи и не смогли ни о чем договориться. Гитлер позднее
' Городок на французском атлантическом побережье, недалеко от испанской границы
L
поделился с Муссолини, что скорее лишился бы двух-трех зубов, чем повторить такой разговор
[90].
Одной из сопутствующих причин отказа Франко присоединиться к Гитлеру было его убеждение в
том, что у Британии нет намерения вести переговоры о мире. Может быть наиболее ошибочной
отдельной оценкой Гитлера явилась его неспособность почувствовать глубину враждебности,
которую он вызвал в Британии. Главной целью его блицкрига во Франции было не уничтожение
французской армии, он знал, что может это сделать, когда захочет, а запугать Британию и зас-
тавить ее пойти на переговоры. 21 мая, в день взятия Арраса, он сказал, что хочет «прощупать
мнение Англии о разделе мира» [91]. Его решение в конце месяца остановить свои бронетанковые
силы перед Дюнкерком, которое позволило основной части Британского экспедиционного корпуса
эвакуироваться из прибрежных районов, было принято по военным соображениям, но могло быть
подсказано желанием открыть путь к переговорам с Лондоном. Второго июня, когда последние
части корпуса готовились погрузиться на корабли, Гитлер заявил в штабе Группы армий А в
Шарлевиле, что желает без промедления «разумного мирного соглашения» с Британией для того,
чтобы «окончательно освободиться» для своей «великой и настоящей задачи: столкновения с
большевизмом» [92]. Покончив с французской кампанией, 30 нюня он говорил о необходимости
продемонстрировать Британии еще раз «нашу военную мощь, чтобы она отказалась [от войны -
прим.пер.] и оставила наш тыл свободным для поворота на Восток» [93]. Он продолжал при-
держиваться иллюзии, что к поздней осени Британия может согласиться на компромисс. «Фюрер
очевидно подавлен» - отмечал один наблюдатель 4 ноября. «Такое впечатление, что в этот момент
он не знает, как продолжать войну» [94]. Он ждал сигнала из Лондона, который так и не поступил.
В сущности, в 1940 г. Британия несомненно стала более воинственной. Тогда, как Франция
выбрала Петена и спокойствие, Британия предпочла Черчилля и героизм. Существовали веские
экономические и военные причины для такого расхождения. В отличие от Франции, Британия не
выбирала правительства Народного фронта в середине 30-х годов, а дефляционная политика
правительств Болдуина и Чемберлена, хотя и мучительно, в конце концов позволила ей достичь
значительного экономического восстановления. Несмотря на то, что в начале 30-х годов
безработица в Британии была намного выше, чем во Франции, есть доказательства, что большая ее
часть была добровольной, в результате относительно высокого уровня прибыли - более 50
процентов средней заработной платы [95]. Экономика была намного здоровее, чем представляла
ее пропаганда левых. Почти все десятилетие строительная
422
СОВРЕМЕННОСТЬ
индустрия расширялась, построив 3 миллиона новых жилищ, увеличив на 29 процентов жилой
фонд, включая рекордные 400 тысяч за один двенадцатимесячный период (1936-1937) [96].
Ослабление профсоюзов после провала генеральной забастовки.в 1926г. и последовавшее за этим
антипрофсоюзное законодательство, позволили Британии, когда миновал самый страшный период
кризиса, вводить новые технологии с недостижимой для 20-х годов быстротой. Действительно,
для Британии межвоенный период окончился этапом широкого внедрения новой техники [97].
Число занятых в новой энергетической и электронной промышленности возросло со 192 тысяч в
1930 г. до 248 тысяч в 1936 г. и Британия стала первой страной, создавшей национальную
[электрическую] сеть. Химическая и нефтехимическая промышленность быстро разрастались; их
экспорт увеличился на 18 процентов в 1930-1938 г.г. Занятость в самолетостроении возросла с 21
тысячи в 1930 г. на 35 тысяч в 1935, причем еще до начала перевооружения. Число выпущенных
машин возросло более чем в два раза: с 237 000 в 1930 до 508 000 в 1937 г. [98] Эти достижения
имели прямую связь с возможностями военного производства.
Правда, что в период перевооружения Британия испытывала много трудностей и была вынуждена
импортировать металлорежущие станки, например, из Америки, Венгрии и даже из самой
Германии [99]. Но в определенных ключевых областях, особенно в производстве самолетных
двигателей и, самое главное, в разработке радаров, которые имели j зша-ющее значение и для
воздушных, и для морских сил, Британия имела важные технологические преимущества перед
Германией [100]. Перевооружение ускорилось в 1939 г., и в середине 1940 г. Британия выпускала
самолетов и подготавливала, воздушных экипажей гораздо больше, чем Германия. Благодаря
этому существовали солидные материальные причины для изменения британского настроения в
1940 г. Выдвижение Черчилля, который 7 мая стал премьер-министром и министром обороны
(важное совмещение, которого Ллойд Джордж так и не добился во время Первой мировой войны),
было совсем естественным. Его решительность, энергичность и красноречие имели огромное
преимущество (он использовал последний дар с изумительным эффектом как раз тогда, когда Гит-
лер, самый главный его соперник в этом отношении, добровольно отказался от него). К лету 1940
г. он был, по крайней мере, настолько популярен в Британии, насколько Петен во Франции и даже
более популярен, чем в то время Гитлер в Германии [101].
Черчилль, хотя и был романтичной и воинственной личностью, никоим образом не был лишен
реализма. Он знал, что Британия, даже вместе с Общностью, не могла победить Германию. Он
предполагал, что рано или поздно Соединенные Штаты должны будут вмешаться: на-
Конец Старой Европы
423
дежда была только на это. Что бы он ни говорил публично, он никогда полностью не исключал
тактической сделки с Гитлером. 26 мая 1940 г. в дневнике Чемберлена было отмечено, что
Черчилль сказал своему военному кабинету: «Невероятно, чтобы Гитлер согласился на какие-либо
приемлемые для нас условия, хотя, если бы мы могли выйти из этого положения, отдав Мальту,
Гибралтар и некоторые африканские колонии, он бы ухватился за это.» В протоколах кабинета
было записано его высказывание, что «если герр Гитлер готов предложить мир, при условии
восстановления германских колоний и его господства в Центральной Европе», то вопрос будет
рассматриваться, но «мало вероятно, что он сделает такое предложение» [102]. Однако это было
единственным свидетельством желания Черчилля вести переговоры. Мирных предложений от
Гитлера не поступало. Согласно дневнику депутата «Чипе» Чаннона, тогда члена правительства,
Форин Офис даже не резюмировала речи Гитлера [103].
Парадоксально, что после падения Франции исчерпались все возможности мирных переговоров, а
политические позиции Черчилля постоянно улучшались. Он получил первые многочисленные
поздравления со скамеек консерваторов 4 июля, когда объявил о действиях против французского
флота в Оране: до тех пор, отмечал он, «только со скамеек лейбористов я получал самое горячее
одобрение». Чемберлен умер от рака и, таким образом, ушел его единственный, по-настоящему
опасный, соперник. Девятого октября Черчилль был выбран на его место лидером Консервативной
партии. Но у него не было ни возможности, ни желания очистить режим от элементов, которые
разрушили Радж в Индии, запустили оборону и умиротворяли Гитлера. Он сказал Сесилу Кингу,
директору Дей л и Миррор:
Очень просто требовать правительства, которое устранило бы элементы, в последние годы водившие нас кривыми
путями, но где следует остановиться? Они были везде - не только в политическом мире, но и среди руководителей
военных и гражданских служб. Вычистить их всех было бы невозможной задачей из-за бедственного состояния, в
котором мы находимся. Во всяком случае, если человек должен рассчитывать только на людей, которые были
правы в последние несколько лет. то тогда на какую же маленькую горстку людей придется рассчитывать! Нет: я
не буду руководить, .правительством мести [104].
Решение Черчилля привело к важным и губительным последствиям для послевоенного состава и
позиций Партии консерваторов. Но оно было разумным для своего времени. Британская
международная и оборонительная политика, отношения в Британской общности в межвоенный
период основывались на безрассудно ошибочных оценках, но сам Черчилль был одним из главных
деятелей 20-х годов, и хотя его досье с 1930г. и далее было практически безупречным, он
правильно считал,
424
СОВРЕМЕННОСТЬ
Конец Старой Европы
425
что расследование не оправдает никого (менее всего его новых лейбористских союзников), а
разрушит новое хрупкое единство, с помощью которого он сейчас управлял страной. Его
великодушие было оправдано. Вопреки предстоящим многочисленным испытаниям, авторитет
Черчилля никогда не подвергался серьезной угрозе и из всех правительств военного времени по
авторитету и популярности его правительство было самым сильным и самым надежным. Именно
этот фактор, больше чем любой другой, позволил Британии поддерживать иллюзию глобального
присутствия и статуса сверхсилы, которая сохранилась вплоть до Потсдамского соглашения в
1945 г.
И все же, это было только иллюзией. Лето 1940 г. стало концом старой Европы, сметая с
исторической сцены идею о мире, управляемом посредством согласия между цивилизованными
европейскими силами, в рамках подписанных международных соглашений и некоторой системы
абсолютных моральных принципов. Британия выжила, но в оборонительной позиции, пленницей
своего относительного бессилия. В июле, августе и сентябре 1940 г. британские
1
истребительные
эскадрильи и радарные установки решительно пресекли попытки люфтваффе Геринга
уничтожить аэродромы Королевских воздушных сил в Юго-восточной Англии - необходимое
условие для любого опыта вторжения в Британию. Так Гитлер упустил свои возможности для
решительной кампании на Западе. Но и Черчилль, с другой стороны, мог вести эффективные
наступательные операции только против слабого и неуклюжего союзника Гитлера - Муссолини.
Одиннадцатого ноября итальянский флот в Таранто был разбит воздушным ударом с моря и с тех
пор Британия уже не выпускала из своих рук общий морской контроль над Средиземноморьем. В
начале 1941 г. она начала наступательные операции против итальянцев в Ливии и продолжала
разрушать хилую империю Муссолини в Северо-восточной Африке. Но главный фронт Британии
с нацистами - воздушно-мор екая битва за сохранение морских коммуникаций - был
оборонительным. Единственный способ нанести удар против самой Германии был налет с
воздуха. Поскольку нельзя было обеспечить прикрытие истребителей для дневного бомбар-