Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 1
Подождите немного. Документ загружается.
над Франко она должна иметь сильную военную позицию, и позволяла, чтобы это влияло на ее
тактику и поведение в войне. Чтобы сохранить свою численность, они старались избегать жертв, а
коммунисты часто нарочно задерживали артиллерийскую или авиационную поддержку, чтобы до-
биться разгрома частей РПМЕ или каких-нибудь других, которые они хотели ослабить [102].
После уничтожения РПМЕ дух республиканцев непрерывно падал. В этих обстоятельствах
Франко выбрал войну на истощение на протяжении всей ужасной зимы 1937-1938 г.г. и в апреле
рассек Республиканскую Испанию на две части. Далее все было только вопросом времени, а
Франко не рисковал и выжидал решительного превосходства. Осенью Сталин, уставший от войны,
извлекший из нее последний гран пропагандной стоимости и закончивший свою чистку, уже
думал о новых сделках с западными демократиями или, вероятнее всего, с Гитлером. Он также
получил все золото Республики. Поэтому он прекратил помощь и Франко смог начать свое
последнее наступление в Каталонии непосредственно перед Рождеством, будучи уверенным, что
конец уже близко. Барселона пала 28 января 1939 г., а Мадрид - 28 марта. Франко уже вел войну
без какого-либо интереса, и когда услышал об ее окончании, даже не оторвал глаз от своего
.письменного стола [103].
В день падения Мадрида Гитлер денонсировал Германо-польский договор от 1934 г., за неделю
перед этим оккупировав всю Чехословакию. Было очевидным, что война в Еаропе неизбежна.
Реакцией Франко была жестокая попытка изолировать Испанию не только от надвигающейся
катастрофы, но, насколько это было возможно, - от всего двадцатого века. Испания имела
многолетнюю традицию грубой социальной инженерии и внутренних крестоносных походов. В
пятнадцатом и шестнадцатом веках она последовательно выдворила огромное число мавров,
евреев и протестантов. Путем таких массовых изгнаний она избежала Реформации и ужасов
религиозных войн. Позже подобные методы грубого изгнания не использовались, что позволило
Французской революции проникнуть в страну и распинать ее гражданской войной на протяжении
пятнадцати лет, о чем красноречиво свидетельствует графика Гойи. Теперь же вторжение
постхристианской тоталитарной культуры принесло еще три года мученичества. Со стороны
националистов 90 тысяч пали в бою; ПО тысяч республиканских солдат погибли; один
390
СОВРЕМЕННОСТЬ
Накал агрессии
391
миллион стали инвалидами; 10 тысяч погибли при воздушных бомбардировках, 25 тысяч гп от
голода, 130 тысяч были убиты или застрелены за линией фронта; 500 тысяч были в изгнании, а
половина из них никогда не вернулась [104]. Были уничтожены огромные ценности: от знамени-
той библиотеки собора в Куенке до ранних картин Гойи в его родном Фуентодосе.
Франко решил покончить с разрушительным процессом разложения, ампутировав
агонизирующую конечность испанского коллективизма. Его чувства к левым предвосхитили
чувства Союзников к нацизму: он сначала добился безусловной капитуляции, после чего провел
де-коммунизацию, но способом, более близким к военнополевым чисткам в освобожденной
Франции, чем к систематическим процессам в Германии. Это не было тоталитарным
уничтожением классов в ленинском стиле: Закон о политической ответственности от 9 февраля
1939 г. занимался индивидуальной ответственностью за преступления (единственным
исключением были франкмасоны выше восемнадцатого разряда). Строго говоря, смертная казнь
^а политические преступления как таковые просто отсутствовала [105]. Но победители были
заряжены огромной яростью: например, министр иностранных дел Суниер требовал отмщения за
своих братьев, расстрелянных в республиканских тюрьмах. Таких случаев было тысячи, поэтому
нетрудно было прилисать преступления, влекущие за собой смертный приговор республиканскому
чиновнику любого калибра. Зять Муссолини Чано докладывал из Испании в июле: «Процессы
ведутся каждый день со скоростью, которую я бы назвал беспрецедентной... Все еще проводится
много расстрелов. Только в Мадриде их между 200 и 250 в день, в Барселоне - 150, в Севилье - 80»
[106]. Так погибли несколько десятков тысяч человек, но цифра 193 тысячи, приводимая иногда
как общее число, не верна, так как много смертных приговоров, вынесенных судами, были
заменены. 31 декабря 1939 г. Франко дал ясно понять, что большое количество долголетних
(обычно пятнадцатилетних) тюремных приговоров придется отбыть: «Необходимо ликвидировать
ненависть и страсти, оставшиеся в нас от прошедшей войны. Но эту ликвидацию нельзя
осуществлять либеральным способом путем всеобщих пагубных амнистий, которые были бы
скорее заблуждением, чем жестом опрощения. Она должна быть христианской, полученной через
искупление трудом, сопровожденное раскаянием и покаянием» [107]. В 1941 г. в тюрьмах все еще
содержались 233 375 человек; десятки тысяч из тех, кто управляли Республикой, умерли в
тюрьмах или в изгнании. Другим был запрещен доступ к широкому диапазону государственных
или частных служб декретом от 25 августа 1939 г., который поставил цели чистки над
эффективностью управления или интересами экономики [108]. Так страна древних тради-
ций - Испания, ведомая человеком, сожалевшим о каждой секунде, прошедшей после конца
старого света в 1914 г,, пыталась сделать себе прививку от настоящего. В долгосрочной
перспективе попытка была неуспешной, но она дала Испании некоторую защиту от пандемии,
заливавшей в то время Европу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Конец Старой Европы
Эпоха агрессии не могла не закончиться мировой войной. Необходимо точно разобраться в том,
как и почему наступил этот апогей, так как события 30-х годов определили контуры 80-х годов
нашей эпохи. Пятого апреля 1940 г., за четыре дня до того как нацистское вторжение в Норвегию
открыло всерьез европейскую фазу войны, Геббельс дал краткое интервью избранным германским
журналистам, одному из которых удалось его записать. Ключевой пассаж его речи был таким:
До сих пор нам удавалось держать врага в неведении относительно истинных целей Германии, точно также, как в
1932 г. наши рнутренние враги не успели понять что происходит, или, другими словами, что наша присяга закон-
ности просто пустой номер. Мы хотели взять власть легально, но мы не желаем использовать ее легально... Враги
могли раздавить нас. Они могли арестовать некоторых из нас в 1925 г. и на этом все бы кончилось. Но они
пропустили нас сквозь опасную зону. То же самое произошло и в международной политике... В 1933 г. премьер-
министр Франции должен был сказать (и если бы я был французским премьер-министром, то скачал бы тоже
самое): «Новый канцлер Рейха человек, написавший Майн Кампф* в которой говорится то-то и то-то. Этого
человека нельзя терпеть рядом с нами. Или он должен исчезнуть, или мы чыс-тупим!» Но они этого не сделали.
Они оставили нас в покое и таким образом позволили нам перебраться через зод> риска, а мы, в свою очередь,
успели обойти все опасные рифы. И когда мы были готовы i~ хорошо вооружены, намного лучше их, только
тогда они начали войну!» [1]
Это выдающееся заявление в пелом было точным обобщением случившегося в 30-е годы. Оно
было сообщено предварительно на тайном инструктаже Гитлера с его начальниками служб 3
февраля 1933 г. -его первой встречей с ними после принятия верховной власти. Гитлер сообщил
им, что намерен отказаться от Версальского соглашений и сделать Германию самой могучей силой
в Европе, подчеркнув при этом: «Самый опасный период - это период перевооружения. Тогда
увидим, есть ли у Франции государственные деятели. Если они есть, то она не предоставит нам
времени, а сама набросится на нас.» [2]
Все знали, что цели Гитлера были честолюбивы. Большинство немцев верило, что они могут и
будут достигнуты без войны, путем наступательной дипломатии, поддерживаемой вооруженной
силой. Ге-
Конеи старой Европы
393
нералов убеждали в том, что без войны никак не обойтись и что она будет краткой. На самом деле,
настоящая программа Гитлера была более обширной, чем это представляли себе генералы, не
говоря уже о народных массах, и по необходимости включала в себя не просто войну, а
последовательность войн, Гитлер знал, что говорил, когда писал в Майн Кампф: «Германия
должна стать мировой силой, иначе Германии не будет.» Используя термин «мировая сила», он
имел в виду нечто большее, чем Германия Вильгельма (т.е. просто господствующая сила в
Центральной Европе): он имел в виду «мир» в полном смысле этого слова. Урок, который он
извлек из Первой мировой войны и из анализа этой войны Людендорфом, заключался в том, что
для Германии было жизненно важным вырваться наружу из своей центрально-европейской базы,
которая всегда могла оказаться в окружении [3]. По мнению Гитлера, Людендорф как раз был на
пороге этого в Брест-Литовске, когда «удар в спину» на внутреннем фронте провалил все.
Следовательно, его настоящие планы начинались там, где кончался Брест-Литовск: время нужно
было вернуть назад к событиям весны 1918 г., но уже с солидной, объединенной, свежей и, самое
главное, «очищенной» Германией.
Цели Гитлера можно было понять не только из книги Майн Кампф с ее основным упором на
«Восточную политику», но и из его ранних речей и так называемой «Второй» или Тайной книги,
написанной в 1928 г. [4] Этот материал четко объяснял, что процесс «очищения» -ликвидация
евреев - был очень существен для всей долгосрочной стратегии. Так как Гитлер был «расовым»
социалистом, в отличие от «классовых» социалистов, он верил в то, что двигателем истории
является чистая раса. Движение могло прерваться только в случае «отравления расы». Зараза
исходила прежде всего от евреев. Он уважал евреев как «отрицательных сверхлюдей». 8 своей
книге Разговор за столом Гитлер писал, что если 5000 евреев эмигрируют в Швецию, то там они
вмиг займут все ключевые посты: и это потому, что о «чистоте крови», как он называл ее в Майн
Кампф, «евреи заботятся больше любого другого народа на земле». С другой стороны, германцы
уже «отравлены». Из-за этого они проиграли Первую мировую войну. Даже он сам отравлен и
поэтому время от времени делает ошибки - «все мы страдаем болезнью смешанной, испорченной
крови» [5]. Отравление расы было довольно распространенной навязчивой идеей во время
молодости Гитлера, также как экологическое загрязнение стало навязчивой идеей для многих
людей в 70-е и 80-е годы. Идея о вездесущем отравлении была очень привлекательной Для того
типа людей, которые принимают теорию заговора как объяснение механизма общественных
явлений. Как и экологи более позднего времени, они считали, что отравление распространяется
быстро, что предстоит полная катастрофа и необходимо много времени, чтобы вер-
394
СОВРЕМЕННОСТЬ
Конец Старой Европы
395
нуть все на свои места, даже если правильную политику применить без промедления. Гитлер
подсчитал, что для его режима будут необходимы сто лет, чтобы очистить Германию от расовой
отравы, и если Германия справится с этим успешно и станет первой нацией-расой, то она неизбеж-
но будет «властелином Земли» (Майн Кампф).
Расовая теория Гитлера отличалась, во-первых, глубокой верой в то, что «очищение» может
сделать Германию первой настоящей сверхсилой, а в конечном итоге - верховной силой в мире; и,
во-вторых, его абсолютным убеждением, что «еврейская расовая отрава» и большевизм - одно и то
же явление. В 1928 г., работая над своей Второй Книгой, он не оценил того, что старомодный
«егрейский» большевизм уже не существовал и что сталинская Россия по сути была столь же
антисемитской, какой была при царизме. Наоборот, он считал, что Советский Союз был еврейским
культурным явлением. Из этого следовало, что цель его политики заключается в борьбе с
«распространением болезнетворных бактерий, очаг эпидемии которых в тот момент находился в
России» [6]. Таким образом, «очищение» идеально совпадало с возобновлением традиционной
германской Восточной политики, но в гораздо более амбициозных масштабах.
Итак, полная программа Гитлера заключалась в следующем: во-первых, взять власть в самой
Германии и начать процесс очищения у себя дома; во-вторых, растоптать Версальское соглашение
и утвердить Германию в качестве господствующей силы в Центральной Европе, Всего этого
можно добиться я без войны; в-третьих, на базе этой мощи уничтожить Советский Союз (войной),
чтобы очистить «рассадник» от «бактерий» и путем колонизации создать стабильную основу для
экономического и стратегического могущества. Используя ее, необходимо создать
континентальную империю, в которой Франция и Италия были бы обыкновенными сателлитами.
На четвертом этапе Германия приобретет большую колониальную империю в Африке, плюс
большой океанский флот, чтобы стать одной из четырех сэерхсил наряду с Британией, Японией и
Соединенными Штатами. И в конце, для поколения после своей смерти, Гитлер предусматривал
решительную битву между Германией и Соединенными Штатами за мировое господство [7].
Никто после Наполеона не осмеливался на столь дерзкие мысли. По своему гигантскому охвату эта
концепция была достойна самого Александра Македонского. Но все же Гитлер оставался
прагматичным до тех пор, пока всецело не был поглощен войной, которую он сам затеял. Как и Ленин,
он был непревзойденным оппортунистом, всегда готовым найти лазейку и соответствующим образом
приспособить свою теорию. Это привело некоторых историков к заключению, что он не
придерживался никакой руководящей программы. На самом деле, прис-
посабливая свою тактику к требованиям текущего момента, он преследовал свою долгосрочную
стратегию с жестокой решительностью, редко встречающейся в истории человеческого
честолюбия. В отличие от большинства тиранов, Гитлер никогда не позволял себе расслабиться,
пресытившись автократической властью. Как раз наоборот. Он постоянно увеличивал ставку и
пытался ускорить ход истории. Он боялся, что его революция потеряет свой динамизм. Гитлер
считал себя незаменимым и надеялся на то, что хотя бы четыре из его этапов будут завершены еще
при его жизни, когда он находится в зените своих сил. Это нетерпение сделало его столь опасным
на короткий период времени и столь бесплодным в долгосрочной перспективе (что было совсем
противоположно советским стратегам). В тайной речи перед издателями газет в ноябре 1938 г.,
после своего большого триумфа в Мюнхене, он высказал сожаление о том, что необходимость
говорить о мире привела германскую нацию к чрезмерному расслаблению. Он утверждал, что для
Германии принятие мира и, следовательно, стабильность положения как постоянный факт
международной жизни, означало вселение пораженческого духа. Насилие было необходимостью и
общество должно было быть готово к нему [8].
С таким чудовищем на воле, обладающим неограниченным контролем над второй по силе
экономикой в мире - первой, и по существу единственной, полностью вышедшей из Большой
депрессии, - какова была возможность сохранения старой европейской системы? Самая большая
из законосообразных сил, Соединенные Штаты, практически оторвалась от Европы. В 1930г.
США выбрали протекционизм и этот выбор был подтвержден после того, как Рузвельт возглавил
страну и ясно дал понять, провалив назначенную на июль 1933 г. мировую экономическую
конференцию, что его Нью-Дил был несовместим с договорной системой мировой торговли; он
стоял за «капитализм в отдельно взятой стране», точно также, как Сталин стоял за «социализм в
отдельно взятой стране». Эта изоляция была узаконена в 1935 г., когда Конгресс с большинством
демократов принял Закон о нейтралитете. В том же году молодой писатель Герберт Эйгер выразил
настроение большинства американских интеллигентов, отвращенных тем, что происходило в
Европе, призывая своих соотечественников забыть европейские корни и быть верными их
собственной развивающейся культуре. За шесть лет жизни в Европе, писал он, «я понял, что самые
добродетельные черты в американской жизни - это не те черты, которые мы слепо заимствовали у
Европы, а те, которые мы свободно восприняли или развили другими способами - наши
собственные черты» [9].
В некоторых случаях Рузвельт считал себя гражданином всего мира, но его интернационализм был, в
основном, на словах - в сущности,
396
СОВРЕМЕННОСТЬ
риторическим, а не на деле. Его нельзя было обвинять за то состояние одностороннего
разоружения, в котором он застал Америку в 1933 г.; но он ничего не предпринял, чтобы
исправить его во время своего первого мандата и сделал очень мало в начале второго. Как отмечал
Джордж Кеннан, один из самых способных молодых дипломатов, изъявления Рузвельта были
сделаны скорее всего ради их внутриполитического эффекта, а не ради их влияния на мировые
события [10]. Окруженный своими молодыми деятелями Нью-Дила, добронамеренными в отноше-
нии Европы, но невежественными и безнадежными любителями в международных отношениях, и,
во всяком случае, поглощенными внутренними проблемами Америки, Рузвельт стремился
выглядеть принципиальным и «прогрессивным». Но его принципиальность выражалась, главным
образом, в требовании к Британии твердо защищать международный порядок, а его
прогрессивность представляла Советскую Россию, одного из тоталитарных хищников, как более
значительный фактор в международном масштабе, нежели Британия.
До самой его смерти в 1945 г. в подходе Рузвельта к международной политике присутствовал
неисправимый элемент легкомыслия. Характерным было то, что одним из его главных источников
информации о Британии и вообще о европейских событиях в конце 30-х годов был Унк,
ультралевый бюллетень,"поддерживающий теорию заговора и издаваемый журналистом Дейли
Уоркера Клодом Кокберном [И]. Некоторые личности, назначенные Рузвельтом в качестве послов,
являлись доказательством его некомпетентности. Он послал Джозефа Кеннеди, настроенного
яростно антибритански, в Лондон, а замешанного в коррупции и легковерного Джозефа Дейвиса -
в Москву. Последнее решение было особенно неудачным, так как Московское посольство США
было обеспечено очень хорошими кадрами и великолепной информацией и поддерживалось
высокопрофессиональным Отделом по восточноевропейским вопросам в Государственном
департаменте. Советский министр иностранных дел Литвинов признавал, что архивы по советской
международной политике в этом отделе лучше, чем у самого Советского правительства [12].
Спустя пять месяцев после того, как Дейвис в 1936 г. был назначен послом с указанием войти в
доверие к Сталину любой ценой, отдел был закрыт, его библиотека была расформирована, а
множество досье - уничтожены. Кеннан, работающий в московском посольстве, считал, что это
отражает «дух советского влияния... где-то в самой верхушке власти». Нет сомнения, что это
отражало острую борьбу за власть между государственным секретарем Корделлом Халлом и
помощником секретаря, мрачным гомосексуалистом, Самнером Уэллсом [13]. Оба были
настроены антибритански; Халл считал, что новая британская система имперских преференций,
которая сама по себе яв-
Конец Старой Европы
397
лялась реакцией на лавину торговых ограничений, обрушившихся из Закона о пошлинах Смута-
Хоули, была большей угрозой для международного мира, чем любой диктатор.
Как в изобилии свидетельствуют дипломатические документы, администрация Рузвельта никогда
не была готова обсуждать конкретную военную и дипломатическую поддержку для Британии и
Франции против Германии. Обвинительные речи Рузвельта, как например его «карантинное»
высказывание в октябре 1937 г. или его абсурдное требование в апреле 1939 г. о том, чтобы
Гитлер дал десятилетние гарантии о ненападении на тридцать одно поименно перечисленное
государство, были не просто бесполезными, а даже опасными. Последнее убедило Гитлера в том,
что Рузвельт практически при любых обстоятельствах не вмешается военной силой, и поэтому
ответил ему 28 апреля, во время своей последней публичной речи в Рейхстаге, с нескрываемым
презрением и насмешкой [14].
Британия и Франция, даже без вмешательства Америки, наверное могли бы остановить Гитлера в
1933-1934 г.г., если бы обе обладали решительностью-и желанием действовать согласованно. На
каком-то этапе Франция практически имела физическую возможность сделать это. Но после ухода
Пуанкаре в 1929 г. уже не существовало большой вероятности того, что Франция нанесет
опережающий удар. Политика Рузвельта была остро антифранцузской, не только в стремлении
заставить Францию односторонне разоружиться, но и в том, что оторвав Америку от золотого
стандарта, он мог оказывать экономическое давление на трогательные попытки создания
«золотого блока», которые отнимали у Франции много сил в 1933 г. В это время Гитлер укреплял
свои позиции и ускорял тайное перевооружение, которое было характерным для последних лет
Веймарского договора. Британия также была озабочена тем, как обессилить французскую армию.
Никто не может спровоцировать войну в будущем легче, говорил министр иностранных дел сэр
Джон Саймон перед Палатой общин 13 мая 1932 г., чем «хорошо вооруженная Франция» против
разоруженной Германии. Даже после того, как Гитлер пришел к власти, британская политика
продолжала оказывать давление на Францию о сокращении армии. В тот же вечер, когда Закон о
полномочиях Гитлера прошел через Рейхстаг, Энтони Идеи от имени правительства объявил, что
задачей британской политики является заставить Францию сократить свою армию с 694 000 на 400
000 солдат, и отчитал Черчилля за его возражения против мер «обеспечивающих Европе период
умиротворения, который ей необходим». «Палата была разъярена и опасно настроена против г-на
Черчилля» - отмечал Дейли Диспач [15]. В то время, когда за испуганными германскими
социалистами охотились на улицах гестаповские команды Геринга, их британские то-
398
СОВРЕМЕННОСТЬ
варищи пытались заглушить предупреждение Черчилля относительно конкретного высказывания
Гитлера в Майн Крмпф о том, .что он уничтожит Францию, обеспечив себе нейтралитет Британии;
но даже Фюрер не рассчитывал на то, что Британия попытается помешать французам защищаться.
Во Франции мнение о социалистах Леона Блюма резко упало после их отчаянной борьбы против
увеличения срока военной службы с одного года до двух лет. Среди французских правых,
стимулированных нацизмом, ожил антисемитизм и новым лозунгом стал «Лучше Гитлер, чем
Блюм». А что касалось Франции, то Гитлер вероятно уже перешел через «опасную зону» в конце
1933 г.; это было мнение поляков, которые в следующем месяце вычеркнули Францию из списка
эффективных союзников и подписали двусторонний договор о ненападении с Гитлером - сколь бы
он ни был ненадежным.
В 30-е годы Британия была не столь деморализованной, как Франция. Но уже тогда существовали
угрожающие признаки упадка. Положение Британии в мировых делах основным образом зависело
от ее империи, а в центре империи находилась Индия. В 1931 г. процесс, запущенный реформами
Монтегю и мятежами в Амритсаре, набирал скорость. Британский Радж осязаемо распадался.
Государственный секретарь лорд Биркенхед предупреждал в 1925 г., что уступки перед индуис-
тами просто заставят мусульман потребовать отделения (он видел в мусульманах жителей
Ольстера, а в индуистах - ирландских националистов
1
) и предсказывал; «Все конференции в мире
не смогут соединить несоединимое, а между этими двумя странами лежит пропасть, через ко-
торую нельзя перейти с помощью средств современной политической инженерии.» [16] Двадцать
шестого января 1931 г. Черчилль сообщил перед Палатой общин, что «60 000 индийцев находятся
в тюрьмах за политическую агитацию». Спустя два месяца более 1000 мусульман были убиты
индуистами в Конпуре; за этим последовали этнические волнения по всему субконтиненту. Не
видя перед собой безопасного будущего, способные британские кандидаты уже яе являлись на
конкурс государственных служб в Индии, и индийцы занимали первые места на приемных
экзаменах [17]. Британские инвестиции уменьшились, и экономическая ценность Индии для
Британии постоянно падала [18]. Черчилль, который любил Индию и, может быть, в своей жизни
испытывал к ней более сильную страсть, чем к любой другой стране, боялся, что слабая
британская политика доведет Индию до повторения китайской трагедии: распад и расчленение,
смерть бесчисленного количества людей, причем десятки миллионов «неприкасаемых» станут
первыми жертвами. «Алчные аппетиты», - отмечал он 18 марта 1931 г., - уже «возбуждены» и
т.е. аналог протестантско-католического конфликта в Северной Ирландии
Конец Старой Европы
399
«множество нетерпеливых пальцев тянутся и хватают огромную добычу заброшенной империи».
Британия тоже будет в проигрыше. Он считал, что мир «вступает в период, когда борьба за
самосохранение станет жизненноважной для густонаселенных промышленных стран». Британии
скоро придется «бороться за свое существование» и поэтому важно сохранить для себя Индию
(май 1933 г.) [19]
В 1935г. Черчилль провел самую сконцентрированную и интенсивную политическую кампанию в
своей жизни против законопроекта об Индии того же года - «чудовищный памятник позора,
построенный пигмеями». Этот законопроект давал Индии федеральное самоуправление, выгодное
главным образом профессиональным политикам-браминам, которое оказалось практически
неработоспособным. Но вопреки своим титаническим усилиям, он не смог получить массовую
общественную поддержку в Британии. Все его речи оставались напрасными. В сущности, он не
смог разбудить интерес даже британской общности в Индии: те уже простились с Империей.
Консервативные оппозиционные депутаты остались безучастными и примирились с постепенным
британским отступлением. Черчилль не успел убедить более чем 89 из них голосовать против
законопроекта, который был принят с внушительным большинством в 264 голоса. Истина
заключалась в том, что хотя Британская империя все еще занимала одну четвертую часть земной
суши, в 1935 г. империализм в Британии уже был мертв и ожидал своего похоронного обряда.
Отчаявшись, Черчилль отказался от Индии, чтобы сосредоточиться над перевооружением
Британии ради ее собственного
выживания.
В то время это тоже казалось проигранным делом. Влияние Блюмсбери в 30-е годы
распространилось вверх и вниз и охватило почти все политические слои. В кругах левой
интеллигенции патриотизм, который Стрейчи столь успешно пытался разрушить, был замещен
примитивной верностью Сталину. В 30-« годы «Апостолы» перестали быть центром
политического скептицизма и стали активным вербовочным пунктом для советского шпионажа
[20]. Тогда как некоторых Апостолов - Энтони Бланта, Гая Берджесса и Лео Лонга, поощряли к
проникновению в британские агентства и передаче информации для Москвы, левые в целом,
руководимые коммунистами, стремились держать Британию разоруженной - политика, которую
Сталин проводил вплоть до гитлеровского нападения в июне 1941 г. В 20-е годы Британская
коммунистическая партия была партией рабочего класса, новаторской и с независимым
мышлением. В начале 30-х в нее вступили интеллигенты из среднего класса и КП скоро начала
раболепно угодничать интересам советской международной политики [21]. Британские
марксисты, среди которых были такие политические мыслители, как Дж.Д.Х.Коул и Га'
400
СОВРЕМЕННОСТЬ
рольд Ласки, ученые как Джозеф Нидам, Дж.Б.С.Халдейн и ;Дж.Д.Бер-нал, принимали без критики
грубое и полностью ошибочное обоснование, что «капиталистическая Британия» и «фашистская
Германия» руководствовались одинаковыми международными интересами и что перевооружение
придумано просто для того, чтобы увековечить империализм и уничтожить социализм. Лейбористская
партия восприняла ту же позицию, но в более размытой форме. В июне 1933 г., во время дополни-
тельных выборов в Восточном Фуламе, лейбористский кандидат получил послание от руководителя
Лейбористской партии Джорджа Лансбе-ри: «Я закрою все призывные пункты, распущу армию и
разоружу военно-воздушные силы. Я уничтожу все ужасные средства войны и скажу всему миру:
делайте что хотите». [22] Клемент Этли, который стал его наследником, говорил перед Палатой общин
21 декабря 1933 г.: «Мы неизменно противимся всему, что похоже на перевооружение.» Лейбористы
последовательно голосовали, говорили и агитировали против перевооружения вплоть до развязывания
войны.
Таким же противником любой политики военной подготовки или твердости был весь спектр
британского человеколюбия, называемый Шоу (который к нему принадлежал) «сценической армией
Добра». «Со всех сторон, - злобно писал о нем Троцкий, - ползучий гуманизм оставляет свой
слизистый след, принижая роль интеллигенции и убивая всякие чувства.» «Им необходима система
привидной ничтожности, - вторил ему Д.Х.Лоуренс перед своей смертью, - которую они называют
миром и доброй волей, так чтобы в собственных душах чувствовать се бя независимыми божками...
мелкими Моральными Абсолютами, защищенными от вопросов... От этого пахнет дурно. Это желание
во-ши{?}.»[23] Фактические аргументы, использованные для оправдания политики
псевдопацифистского бездействия, в свое время были интеллектуально неубедительными, а в
ретроспекции выглядят жалкими. Кровожадным преследованием евреев Гитлером, в целом,
пренебрегали. И не потому, что Британия была антисемитской страной. В отличие от Франции, такие
гонители евреев как Уильям Джойс, Генри Гамильтон Бимиш и Арнольд Спенсер Лиз, которые
защищали их массовое уничтожение и употребляли термин «окончательное решение», были незначи-
тельным меньшинством [24]. Скорее всего, гитлеровский антисемитизм воспринимался в рамках
всеобщего объяснения «во всем виноват Версаль». По выражению лорда Лотиана, ведущей фигуры
среди противников перевооружения в «мягкой» группировке правых, убийства евреев были
«преимущественно отражением внешнего преследования, которому германцы подвергаются с конца
войны» [25}.
Существовала общая тенденция (как и в отношении жестокостей Сталина) пренебрегать достаточно
изобильными фактическими доказа-
Конец Старой Европы
401
тельствам^ злодеяний Гитлера и отбрасывать его кровожадные высказывания как обыкновенную
«риторику», предназначенную «для внутреннего потребления» (Тайме, 10 июля 1934 г.). Вопреки всем
доказательствам, {«сценическая армия» упорствовала в своей вере, что Гитлер не только хотел мира,
но и был фактором его сохранения. Темпл, солидный архиепископ Йорка, считал, что Гитлер внес
«огромный вклад в надежное ^крепление мира» [26]. Клиффорд Аллен писал: «Убежден, что он по-
настоящему желает мира» [27]. Довод Кейнса о «Карфагенском мире»'так завладел умами и левых, и
правых, что даже возможное уничтожение Гитлером Договора с помощью силы считалось шагом к
миру. Вереаль был «чудовищно несправедливым» (Леонард Вульф), «этот порочный договор»
(Клиффорд Аллен). Во время ремилитаризации Рейнланда, говорил Лотнан, немцы «не сделали ничего
другого, кроме как войти в собственные задворки». Шоу соглашался: «Все равно что англичане снова
заняли бы Портсмут» [28].
Но за всеми этими поверхностными рассуждениями скрывалась элементарная старомодная трусость; в
сущности, приступ страха. Как отмечал Гарольд Никольсон во время Рейнландского кризиса, «настрое-
ние в Палате ужасно прогерманское, что означает страх перед войной» [29]. Вплоть до введения радара
в конце 30-х годов, даже специалисты воспринимали взгляды Джулио Дуэта из книги Господство в
воздухе
2
(1921), что самолет-истребитель немногое может сделать для предотвращения массовых
бомбардировок. Черчилль предупреждал парламент 28 ноября 1934 г., что до 40 000 лондончан будут
убиты или ранены в первую неделю войны. Болдуин считал, что «человек с улицы» должен «осознать,
что нет такой силы на земле, которая сможет защитить его от бомбардировки. Что бы ни говорили
люди, бомбардировщик всегда успеет прорваться» [30]. На самом деле, люди не говорили ему ничего
подобного: как раз наоборот. Яркий фильм Г.Дж.Уэллса Об-лик гря&ущего* (1936) представлял
ужасающую сцену всеобщего опустошения. В том же году Бертран Рассел (тогда еще пацифист)
утверждал в книге Какой путь к миру?, что пятьдесят бомбардировщиков с газовыми бомбами из
льюизита могут отравить целый Лондон. Генерал Фуллер, другой выдающийся специалист,
предсказывал, что Лондон станет «огромным взбесившимся сумасшедшим домом», а правительство
будет «сметено лавиной ужаса».
В этой накаленной эмоциональной атмосфере, где мнимая озабоченность судьбами человечества
покрывала тонкой коркой трясину паники - столь напоминающей страх ядерной угрозы в конце 50-х и
нача-
2
The Command of the Air (1921), Giulio Douhet
3
Things to Come
402
СОВРЕМЕННОСТЬ
ле 80-х годов - действительный вопрос о том, как организовать коллективную безопасность в
Европе, никогда не обсуждался н^ должном уровне. Тон был задан абсурдными дебатами в
Оксфорд-Юнионе сразу после прихода Гитлера к власти, где 275 против 153 проголосовали за
резолюцию, что «это собрание отказывается при любых обстоятельствах драться за Короля и
Отечество» - «низкопробное, презренное, бесстыдное заявление... очень беспокоящий и
отвратительный симптом», как его назвал Черчилль. Как объяснял Майкл Фут, тогда служитель
Оксфорд-Юниона (и член Либеральной партии), что это прежде всего (и совсем нелогично) был
протест против бездеятельного поведения Британии в Маньчжурии [31]. Союз за Лигу наций -
предположительно здравомыслящая, хорошо информированная группа в поддержку идеи
коллективной безопасности - не ставил открыто проблемы перед общественностью, потому что
сам не был способен занять ясную позицию о том, когда и как можно законно применять силу в
международных делах [32]. Президент и движущая сила союза - лорд Роберт Сесил, знал, что уход
Британии из Китая был неизбежным, но он был слишком неискренним, чтобы сообщить об этом
своим сторонникам [33]. Духовенство, хватаясь за проблему мира, как за лекарство против спада
числа прихожан и увядания их собственной веры (еще один предвестник 80-х годов), утопило
дискуссию в болоте слезной религиозности. Трое богословов - преподобные Герберт Грей, Мод
Ройден и «Дик» Шеппард, -предлагали поехать в Маньчжурию и «встать невооруженными между
воюющими сторонами»; это было нелепым эхом хилой остроты Стрей-чи, но с совсем серьезным
намерением [34]. Преподобный Дональд Со-упер (методист) утверждал: «Пацифизм обладает
достаточно сильной духовной мощью, чтобы отбросить нашественника» [35]. Козмо Гордон Ланг,
архиепископ Кентербери, не совсем в это верил, но был достаточно сбит с толку, чтобы
одновременно противиться перевооружению и писать в Тайме, угрожая пальцем Муссолини.
Пацифистское крыло духовенства, возглавляемое Шеппардом, основало Союз гарантии мира для
сбора подписей с целью отпугнуть Гитлера: среди его спонсоров были Олдос Хаксли, Роуз
Маколей, Сторм Джеймсон, Вера Бриттейн, Зигфрид Сассун, Мидлтон Мури и другие ли-
тературные светила. Почувствовав холодное дуновение конкуренции со стороны левых, Сесил
организовал в 1934-1935 г.г. общенациональный «Референдум за мир», который получил 87
процентов (более 10 миллионов голосов) в пользу позиции Союза и казалось, отверг как пацифис-
тов, так и тори - приверженцев перевооружения вроде Черчилля; но референдум, в сущности, не
задал вопроса, должна ли Британия перевооружаться, если диктатуры сделают это первыми, и
таким образом еще больше запутал спор [36]. На самом деле, общественное мнение было
Конец Старой Европы
403
слишком переменчивым. В 1933-1934 г.г. в Восточном Фуламе проводились одни из шести
дополнительных выборов, где одним из основных вопросов ф>т вопрос мира. Они показали
сильный отход от правительства (вплоть до 50 процентов в октябре 1934 г.) и были истолкованы
как общественный отказ от перевооружения. Но все эти депутатские места вернулись убедительно
к тори после всеобщих выборов в 1935 г., точно так же, как| практически все, кто голосовал против
Короля и Отечества в Оксфорде, пошли воевать за них, когда пришло время. Но Гитлеру можно
простить его убеждение, хотя бы до конца 1938 г., что Британия не будет противодействовать ему
силой. И он действовал в соответствии с этойтредпосылкой.
Руководство международной и военной политикой со стороны Гитлера между его приходом к
власти и концом 1938 г. было блестящим, убедительным и, учитывая полное отсутствие уважения
к какой бы то ни было системе законов и морали - безошибочным. Он не сделал ни одной
ошибочной оценки. На этом этапе его навязчивая эсхатология была преимуществом:
необходимость в быстрых действиях, которую он испытывал, придавало его ходам темп, который
постоянно путал карты противникам и оставлял их в растерянности. 1933 и 1934 года полностью
были посвящены внутреннему укреплению и перевооружению. Действие началось 13 января 1935
г., когда Гитлер выиграл плебисцит в Сааре; одиннадцать дней после того, как 7 марта Саар был
возвращен Германии, Гитлер отверг Версальские клаузулы о разоружении, и 18 июня, вопреки
фронту в Стрезе, Британия малодушно приняла свершившийся факт существования
перевооруженной Германии, подписав Англо-германский морской договор. Эта необъяснимая
капитуляция не только дала Германии право иметь флот равный 35 процентам мощи британского
надводного флота, но и дала ей право на паритет в подводных лодках. Это было началом
действительного «умиротворения», в отличие от обыкновенного ленивого бездействия [37]. Эта
уступка взбесила французов и способствовала провалу англо-французской политики, отмеченному
Абиссинским кризисом. Действительно, Абиссиния была неожиданным подарком для Гитлера:
выигрыш благодаря чистой случайности.
Очень существенным в геополитике является умение распознавать различные степени зла. Такой
способностью тогдашний министр иностранных дел Энтони Идеи не обладал. Он не смог увидеть
разницу между Муссолини, который поддавался разложению, но был открыт и для
цивилизованного влияния, и Гитлером - человеком, который уже убил сотни, а десятки тысяч
загнал в концентрационные лагеря, и который открыто объявил свое намерение преобразовать
Европу. «Моя программа с самого начала предусматривала упразднение Версальского догово-
404
СОВРЕМЕННОСТЬ
pa... Я это писал тысячи раз. Никто другой не заявлял или писа|л о том, что хочет, чаще меня» - так
говорил Гитлер и это было правдой [38]. Идеи также не заметил, что любая угроза со стороны
Италии (; ее слабой и приходящей в упадок экономикой, не идет ни в какое сравнение с
потенциальной разрушительной силой Германии, со второй в мире промышленной экономикой,
которая вновь была на подъеме, и; с ее военной традицией беспрецедентной жестокости. Это
исключительное отсутствие способности смотреть в будущее было свойственно и британскому
общественному мнению, или хотя бы той его части, itonoc которой имел вес. Шумиха, которую
оно подняло по поводу итальянского вторжения, была сильнее, чем враждебная реакция на любой
из гораздо более целенаправленных ходов Гитлера, тогда и в дальнейшем. Французы были
потрясены подобным легкомыслием и дали ясно понять, что не желают участвовать в нем.
Так Абиссиния не только разбила фронт Стрезы, но и породила острые англ о-французе кие
противоречия и исключила любую возможность обеспечить согласие для совместных твердых
контрмер против Гитлера. Франция не пожелала поддержать Британию в вопросе об Абиссинии,
поэтому Британия отказалась поддержать Францию по поводу Рейн ланд а.
Именно Абиссинский кризис дал возможность Гитлеру сдвинуть свой план ремилитаризации
Рейна с 1936 на 1937 г., хитро назначив его на 7 марта, в разгар англ о-французской неразберихи.
Даже и в таком виде, его ход был рискованным. Позднее Гитлер признался: «Если бы французы
ввели войска в Рейнланд, то нам бы пришлось бежать с поджатыми хвостами» [39]. Французы
имели материальный перевес сил для самостоятельных действий, что они уже доказали однажды в
1923 г. Но для эт.ого им не хватило воли.
С тех пор Гитлер уже имел возможность противостоять нападению с Запада. В 1936-1937 г.г. он
извлек много выгод из неспокойной обстановки в мире. Сначала Испанская гражданская война, а
потом китайско-японский конфликт завалили блюстителей порядка огромным количеством
мгновенно изменяющихся проблем, которые они не успевали решать. В тот период времени
Гитлер непрерывно перевооружался и укреплял свои союзы. Ось Рим-Берлин от 1 ноября 1936 г. и
последовавший в том же месяце Антикоминтерновский пакт с Японией столь же радикально
меняли соотношения военно-воздушных и военно-морских сил, как и самолеты, выпускаемые
новыми заводами Гитлера. В 1937 г. в Германии уже насчитывалось 800 бомбардировщиков
против 48 в Британии. Подсчеты в мае того же года показали, что германские и итальянские
воздушные силы могли сбрасывать по 600 тонн бомб в день. Именно маниакальный страх перед
воздушным террором, уси-
Конец Старой Европы
405
ленный советской пропагандой по поводу Герники после июля 1937г., парализовал дипломатию
Союзников [40].
Пятого ноября 1937 г. Гитлер сообщил своим высшим военным и пнешнеполитическим
советникам, что скоро может начаться период активной экспансии, при этом первоначальными
целями были Австрия и Чехословакия. Военный министр фон Бломберг и командир.армии фон
Фрич возразили ему: французы еще достаточно сильны [41]. Этим они подписали себе приговор.
До того момента Гитлер не вмешивался в дела армии, кроме как заставляя ее перевооружаться
возможно быстрее. Теперь он решил, что пришло время овладеть ею, чтобы расчистить путь для
динамической фазы своей программы. 26 января 1938 г. Блом-tiepr был уволен: в его полицейском
досье значилось, что его новая же-па в прошлом была проституткой и порномоделью. Спустя
девять дней >шел в отставку и Фрич, обвиненный в гомосексуализме по доказатель-с i вам из
досье. Гиммлера. Им, в известном смысле, повезло: Сталин расстрелял бы их и за меньшее - он
убил 200 генералов в 1937-1938 г.г. просто ни за что. Около шестнадцати других немецких
генералов были отправлены на пенсию, а другие сорок четыре перемещены. Сам Гитлер возглавил
военное министерство и стал главнокомандующим вооруженными силами; нерешительный фон
Браухич был назначен главнокомандующим армией, а на податливого нацистского генерала
Вильгельма Кейтеля была возложена задача создания нового Оперативного главного
командования. Так перед Гитлером пал последний бастион старого порядка и даже никто не
посмел заикнуться. Одновременно ',: этим он выгнал Шахта из Министерства экономики и фон
Нейрата из Министерства иностранных дел. С тех пор. нацисты имели полную власть и все было
на военных рельсах.
Через неделю после изгнания Фрича Гитлер вызвал австрийского канцлера Курта фон Шушнига в
свою горную виллу в окрестности Берх-1ссгадена. Ни к одному трактирщику, попавшему в
бандитский притон, не могли относиться более грубо. После длительной тирады Гитлера,
запуганный человек подписал целый ряд уступок, включая назначение нациста министром
внутренних дел. Позже, когда они с фон Папеном ехали назад в Зальцбург, последний отметил:
«Да, таким может быть Фюрер. Сейчас вы лично убедились в этом. Но в следующий раз увиди-те.
что встреча с ним будет намного приятнее. Фюрер определенно мо-*ет быть очаровательным»
[42]. В действительности «следующим ра-JOM» для Шушиига была повестка в Дахау.
Гитлеровские войска вошли в Австрию через тридцать дней после их встречи.
Отношение Гитлера к его австрийским противникам было крайне ' рубым и зверским.
Университетских преподавателей заставляли чистить улицы голыми руками (форма
«перевоспитания», скопированная
406
СОВРЕМЕННОСТЬ
Мао Цзэдуном в 60-е годы) [43]. Нацистские завоеватели грабили все, что им попадалось под
руки. Когда они ворвались в квартиру Фрейда, его супруга выложила деньги для домашних нужд
на стол: «Пожалуйста, господа, берите!» Необходимо было вмешательство Рузвельта и Муссолини
- и выкуп в размере 250 000 австрийских шиллингов, -чтобы старику разрешили выехать из
страны. Он был вынужден подписать декларацию о том, что с ним хорошо обращались, в которой
он дописал слова: «Каждому от чистого сердца рекомендую Гестапо.» Германцы остались
довольны. Горькая насмешка была вне их понимания. А так же и жалость. Четыре пожилых
сестры Фрейда решили остаться: позднее все они погибли в газовых камерах [44].
Через пять недель после поглощения Австрии, 21 апреля, Гитлер приказал Кейтелю подготовить
план о вторжении в Чехословакию и сказал вождю местного немецкого меньшинства начать
подготовку кризиса. В предыдущем месяце, 21 марта, британские начальники штабов представили
кабинету доклад «Военные последствия германской агрессии против Чехословакии». Британии
уже начала перевооружаться, но доклад раскрывал- страшные пробелы и слабости, особенно в
чувствительной области воздушной обороны [45]. Отсюда возникают два критических вопроса.
Во-первых, свергла бы германская армия Гитлера с власти, если бы Союзники дали ясно понять,
что ценой его чехословацкой политики станет война? Это одно из больших «если» в истории, по-
тому что, если ответ «да», то Вторая мировая война и ее ужасные последствия были бы
предотвращены.
Действительно, некоторые германские генералы считали, что война за Чехословакию будет
катастрофой для Германии. Совещание, созванное Браухичем в июле 1938 г., пришло к
заключению, что германский народ настроен против войны, а армия все еще слишком слаба для
того, чтобы разгромить «силы» [46]. Начальник штаба Людвиг Бек просил политика Эвальда фон
Клейст-Швенцина, который уезжал в Британию: «Принеси мне надежное доказательство того, что
Англия будет воевать, если на Чехословакию нападут, и тогда я положу конец этому режиму»
[47]. Гитлер уверял своих генералов 15 августа, что пока у власти стоят Чемберлен и Даладье,
Союзники не объявят войну - согласно Раушнингу, он презрительно назвал «умиротворителей»
«мои Гу-генбурги». Это не убедило Бека, не желавшего брать на себя ответственность, и он подал
в отставку 27 августа. Есть некоторые доказательства, что и другие генералы были готовы снять
Гитлера в случае приказа о нападении [48]. Но это надо принимать скептически. Германские
генералы смирились в 1934 г., когда Гитлер убил двоих из них. Они ничего не предприняли и в
январе, когда он выпроводил на пенсию их лидеров. Откуда в истекающие месяцы они взяли бы
смелость, которой
Конец Старой Европы
407
столь явно не обладали ранее, и как использовали бы ее в момент, когда Гитлер мог представить
ее как дезертирство и предательство перед лицом врага?
Во всяком случае, что бы ни собирались предпринять генералы, они не успели сообщить об этом
британскому правительству. На решающем заседании 30 августа только один министр, Оливер
Стэнли, напомнил об убеждении германских генералов, что их страна не готова к войне. То, чего
желали Бек и его коллеги, был ультиматум - угроза войной. А то, что решил кабинет, было как раз
противоположным. Чемберлен обобщил: «Правительство единодушно по вопросу, что не надо
открыто угрожать герру Гитлеру, что если он войдет в Чехословакию, мы объявим ему войну.
Очень важно держать в тайне это решение.» Так как гласность была существенна для
эффективности твердой линии, то решение кабинета просто непонятно, если только не
предположить, что Чемберлен и другие не хотели свержения Гитлера.
Это затрагивает важную тему: явление «Гитлер» нельзя рассматривать вне связи с явлением
«Советская Россия». Точно так же, как страх перед коммунизмом привел Гитлера к власти, этот
страх помогал ему удержаться там. На этом этапе Чемберлену не было ясно, действительно ли