Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

па, ответил на все вопросы Ахта и тем самым

одолел колдуна. Один из вопросов, на который

Явишт ответил, лишь посоветовавшись тайком

с посланцем Ормузда, гласил: «У кого 10 ног,

3 головы, 6 глаз, 6 ушей, 2 хвоста, 3 члена, 2 ру-

кп, 3 носа, 4 рога и 3 спины и на чем держится

весь мир?» — «Человек и два быка, пашу-

щие землю»,— ответил Явишт.

Художественный элемент ещев большей мере

присутствует в написанных первоначально на

парфянском языке поэмах «Ядгар Зарераи»

(«Памятка Зарерова сына») и «Драхт асурик»

(«Ассирийское дерево»), а также в составлен-

ных на среднеперсидском языке произведениях

«Карнамак Артахшер Папакан» («Книга дея-

ний Артахшера, сына Папака») и «Шатранг»

(«Шахматы»).

Поэма «Ядгар Зареран» носит героико-эпиче-

ский характер, она посвящена борьбе за тор-

жество зороастрийской религии (в перерабо-

танном виде ее сюжет вошел впоследствии в

эпопею «Шах-паме»). В первом критическом ис-

следовании поэмы, принадлежащем крупнейше-

му иранисту В. Гайгеру, было высказано убеди-

тельное предположение, что вначале существо-

вали отдельные книги сказаний о Зарере —

«Зарер-намак», откуда и заимствована дошед-

шая до нас поэма «Ядгар Зареран».

Имя Баствара, мстителя за гибель Зарера,

встречается в Авесте и позднее у Дакики (X в.)

в «Шах-паме». Совпадают, кроме того, с «Шах-

наме» и Авестой другие имена поэмы. С вариан-

том «Шах-наме» в основном совпадает текст

«Форс-наме» Ибн аль-Балхи. Поэма повествует

о том, как царь хионитов (хунн, гуннов) Ард-

жасп послал в Иран к царю Виштаспу, верно-

му поклоннику Мазды, колдуна Видарафша и

Нам Хваста, сына Хазара. В своем послании

Арджасп предложил Виштаспу отречься от ве-

ры ахура Мазда, в противном случае угрожал

ему войной и бедствиями. Брат Виштаспа, сме-

лый полководец Зарер с разрешения Виштаспа

ответил послам отказом, выступил с боем и раз-

громил вражеские войска, но был убит колду-

ном, посланным Арджаспом. Сын Зарера Баст-

вар с двумя другими богатырями отомстил за

отца.

Э. Бенвенист доказал наличие метра и эле-

ментов рифмы в поэме. Стихи ее обычно шести-

сложные (иногда пятисложные или «сдвоен-

ные»: 6 + 6, 6 + 5 и т. п.). Встречаются элемен-

ты рифмы (созвучия и ассонансы). Ученый

делает вывод: «Авестийская, пехлевийская и со-

временная народная поэзия основаны на силла-

бическом принципе и ничего общего не имеют

с качеством слогов». Таковы, отмечает он да-

лее, современные памирские песни, являющие-

ся, в частности, силлабическими и тоническими.

Сюжет поэмы восходит к старинным героико-

эпическим сказаниям; фольклорны и многие об-

разы, а также замечательный «плач» Баствара

над трупом Зарера.

В поэме «Драхт асурик» особенно много фоль-

клорных элементов. Это ранний образец муна-

зира (стихотворное состязание типа европей-

ской тенсоны), подобно классическим произве-

дениям этого жанра на фарси (например, «Спор

дня и ночи» Асади Туси и др.). Поэма написана

в форме средневековой поэзии — лугз (загадка).

Спор-состязание происходит между златовет-

вистой пальмой и козой, которая доказывает,

что от нее больше пользы людям, чем от паль-

мы. Спор ведется очень живо, с юмором. Напри-

мер, пальма, обращаясь к козе, говорит: «Пал-

ку из меня делают, которой твою шею „целу-

ют", кол из меня делают, на которой вниз голо-

вой тебя вешают. Я хворост для огня, когда на

вертеле тебя поджаривают»; «Метелку из меня

делают, которой убирают и двор, и дом, ступку

из меня делают, в которой толкут ячмень и

рис»; «Я — деревянный башмак земледельца».

В ответ коза хвастается: «Бурдюки из меня

делают и водяные мешки, в степи и в пустыне

в знойный день вода ледяная, холодная — от

меня».

В поэме «Драхт асурик» соблюдается силла-

бический размер, довольно свободный и разно-

образный; в ней встречаются таюке элементы

рифмы.

Другие произведения светской литературы,

например «Карнамак Артахшер Папакан» (ок.

VI в.), отражают реальные события из жизни

основателя Сасанидской империи. Заполненная

приключениями и тайнами, она во многом напо-

минает, особенно в изображении любовной ли-

нии, античный (эллинистический) роман. Вме-

сте с тем поэма вобрала много народных преда-

ний, сказочных сюжетных линий, например рас-

сказ о бое с драконом.

Главный герой поэмы Артахшер, сын Папака

Сасана, ведущий свой род от Ахаменидов, вос-

питывался у своего деда по материнской ли-

нии — царя Парфян, но, попав в опалу, был на-

значен конюхом. Влюбившаяся в пего рабыня

помогает Артахшеру убежать в Фарс, где он

собирает войско, нападает на царя Парфян, по-

беждает и становится родоначальником новой

династии Сасанидов.

Известен еще ряд исторических повестей —

«Маздак-намак» («Книга о Маздаке»), «Бах-

рам-Чобак-намак» («Книга о Бахрам-Чубаке»)

и другие, дошедшие до нас в переводе па араб-

ский язык. Их оригиналы были уничтожены,

очевидно, после исламизации Ирана. Впоследст-

вии Фирдоуси частично ввел их в «Шах-наме»,

использовав арабские хроники.

'252

ЛИТЕРАТУРЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

В арабских каталогах и энциклопедиях со-

хранились названия многих дидактических про-

изведений — популярного жанра пехлевийской

литературы (андарзы). Известный арабский пи-

сатель VIII в., перс по происхождению, Ибн

аль-Мукаффа перевел на арабский язык произ-

ведения этого жанра «Айин-намак» («Книга

предписаний») и «Тадж-намак» («Книга о ко-

роне»). В произведениях этого жанра приводят-

ся как поучения, наставления об управлении

государством, так и сведения о царских указах,

распоряжениях и т. п. В андарзах встречаются

мотивы бренности земного мира и упование на

царство небесное.

Ибн аль-Мукаффа перевел также с пехлеви

на арабский религиозно-этический трактат, так

называемые письма жреца Тансара табаристан-

скому царю Гушнаспу, датируемые VI в. До

нас дошло его переложение с арабского перево-

да на современный персидский язык. Трактат

содержит ценные историко-культурные сведе-

ния.

Пехлевийская литература включала также

переводы и обработки иноземных сюжетов, в

частности с индийских языков.

Арабский историк X в. аль-Масуди сообщает,

например, о книге «Тысяча сказок» («Хезар аф-

сане») на пехлевийском языке, созданной на

основе индийского оригинала. Позднее, по сло-

вам того же автора, пехлевийская книга была

переведена на арабский язык уже упомянутым

Ибн аль-Мукаффой и легла в основу знамени-

того сборника арабских сказок «Тысяча и одна

ночь». Популярная легенда о Будасафе и Би-

лаухаре, известная в европейской литературе

как «Повесть о Варлааме и Иоасафе», была пе-

реведена с индийского на язык пехлеви, затем

на арабский. Мировую славу обрела пехлевий-

ская обработка индийского сборника сказок

«Панчатантры», известная в арабском переводе

как «Калила и Димна».

Хронист X в. Хамза из Исфахана пишет о се-

мидесяти произведениях, переведенных якобы

на пехлеви при последних Парфянах (Аршаки-

дах), в числе них он называет книгу «Синдибад-

намак», включенную в «Тысячу и одну ночь».

Сохранились сведения также о произведениях

пехлевийской литературы последнего века до-

мусульманского периода. Ан-Надим в своем

труде «Фихрист» («Библиография») называет

сочинения разного жанра, например развлека-

тельные повести «О Даре и золотом идоле»,

«История семи везирей» (перекликается с «Ис-

торией десяти везирей», обработанной позднее

в народный роман «Бахтийар-наме»), «О сиро-

те Рузвехе», «О медведе и лисице», «О Нимро-

де, царе вавилонском» и др.

Наконец, нельзя не отметить обширного тру-

да по истории, эпосу и мифологии Ирана, изве-

стного под названием «Хватай-намак» («Книга

о царях»). Он был создан в VII в. при послед-

нем Сасаниде Йездигерде III (633—651), а в

VIII в. Ибн аль-Мукаффа перевел его на араб-

ский язык. Позднее, в X в., зороастрийские жре-

цы перевели эту книгу на новоперсидский (фар-

си) язык. «Книга о царях» стала важнейшим

сводом древнейших исторических сказаний и

преданий, которыми пользовались, в частности,

поэты (например, Фирдоуси и др.).

Сохранившиеся памятники (и сообщения

древних авторов) дают основания говорить о

том, что в Древнем Иране были профессиональ-

ные народные музыканты и певцы, которых в

парфянской среде называли «госан». Особой

популярностью пользовались стихи-песни Бар-

бада, чье имя стало потом нарицательным.

О нормах поэтики, разработанных в пехле-

вийской литературе, можно судить по многим

образцам. Большой интерес в этом отношении

представляет метризированиый фрагмент т

гимна Вечному времени (Зарван) в «Большом

Бундахишне», где заметен переход от силла-

бики древней поэзии к квантитативной метрике

классической поэзии.

Время сильнее обоих творений [добра и зла],

Время — верное мерило деяний.

Время ведь благостнее всех благостных,

Время судит лучше всех решающих [лучший

судья],

Время [жизнь] — всегда преходяще,

Падает [человек] пребывающий в неге.

Душе от него [от Времени] не спастись,

Ни взлетев гордынею ввысь,

Ни опустившись скорбно вниз,

Ни в преисподней укрывшись.

Основная идея этого стихотворения, отражаю-

щего культ верховного божества Зарван (Веч-

ное время), прародителя дуалистических Добра

и Зла (Ормузда и Ахримана), состоит в проти-

вопоставлении Вечному времени преходящего

жизненного срока всех живущих. Отсюда фата-

лизм в признании всесилия судьбы, рока. Здесь

отразилось древнее, свойственное многим наро-

дам и религиям трехмерное представление о ми-

ре: небо — верх, земля — низ, преисподняя —

мировой океан.

Манихейская литература. Среди религий, в

наибольшей мере претендовавших с первых ве-

ков нашей эры на роль мировых, универсаль-

ных, значительное место занимает, наряду с

христианством и буддизмом, также манихейст-

во, основоположником которого был Мани.

Мани родился в Южной Вавилонии около

216—217 гг. у знатных родителей иранского

ЛИТЕРАТУРА ИРАНА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

27і:

происхождения. Вавилония была тогда обла-

стью с развитым хозяйством, здесь было нема-

ло торгово-ремесленных городов. Вавилония

славилась богатыми научными и культурными

традициями. Здесь особенно увлекались астро-

логическими тайнами, мистическими верова-

ниями. Мани рано начал свои проповеди, 25-

летним апостолом новой религии он отправился

в Индию, где создал первые общины своих при-

верженцев, затем — в Фарс и Сузиану (на Юге

Ирана).

Суть проповедуемой Мани универсальной ре-

лигии, которая должна была, по его замыслу,

заменить все остальные, состояла в признании

того, что мир — это арена вечной борьбы свет-

лого и темного начал, а назначение человека —

помочь светлому началу окончательно одолеть

Зло. Манихейство вобрало в себя элементы гно-

стицизма, зороастризма, христианства и буд-

дизма.

Мани начал проповедовать новую религию в

период становления Сасанидской империи, сде-

лавшей своей опорой зороастризм. Первые Са-

саниды, особенно Шапур I (243—273), не пре-

пятствовали распространению манихейства. Но

вскоре, убедившись в том, что оно, по сущест-

ву, направлено против государственного деспо-

тизма и зороастризма, Сасаниды стали пресле-

довать манихеев. Мани в течение многих лет

неустанно проповедовал во всех провинциях Са-

санидской империи, проникал, по некоторым

данным, и в Центральную Азию, Кашмир и Ти-

бет. По приказанию Варахрана I Сасанида

(274—276), когда Мани вернулся из дальних

стран в Иран, он был в 276 г. брошен в темни-

цу, где и погиб. Тело его было изрублено на час-

ти, а голова на посрамление и устрашение «ере-

тиков» была выставлена в городе Гунди-ІПа-

пуре.

Из многочисленных литературных трудов,

приписываемых Мани, сохранилось только семь

канонизированных произведений на арамей-

ском (сирийском) языке, а также в традицион-

ной передаче тексты его проповедей. Из сирий-

ских подлинников произведений Мани ничего не

сохранилось, а выдержки, приводимые из них

мусульманскими и христианскими авторами, от-

рывочны и кратки.

Первое из этих семи произведений — «Еван-

гелие Мани», состоявшее из 22 глав, значитель-

ные отрывки из которых дошли до нас на иран-

ских языках (среднеперсидском и согдийском).

Вторая книга, «Сокровищница жизни», в пер-

сидской передаче известна как «Нийан-и зинда-

ган». Третья — в китайской версии под названи-

ем «Книга тайн», по восточноираиским источ-

никам «Разан» («Тайны»). Остальные про-

изведения — «Книга об исполинах» (восточно-

иранское — «Каван»), «Эпистолы» и «Кпига

псалмов».

Положения манихейства изложены в произ-

ведении «Кефалая», дошедшем до нас на копт-

ском языке и — фрагментарно — на иранских

языках. Вне канона известна книга учения, со-

ставленная Мани для Шапура I Сасанида

(«Шапуракан»).

Произведениям Мани присуща энциклопедич-

ность. Он пытался охватить все науки своего

времени — космогонию, географию, алхимию,

астрономию, математику, ботанику, медицину

и др. Все эти учения освещены его натурфило-

софией Света, окрашены человеколюбием. «Там,

где нет любви, все деяния несовершенны», —

гласят дошедшие до нас на согдийском языке

слова Мани.

Проповеди и молитвы Мани глубоко лиричны,

живописны, связаны с фольклором. Часто по-

водом для них были явления природы: восход

солнца, гроза, облачное небо, почки на деревь-

ях, благодатный дождь. Они в отличие от его

трактатов более понятны и доходчивы. Мани не-

редко прибегал к поэтической форме, например

в сохранившемся на мандейском (семитском)

языке стихотворном фрагменте — может быть,

одной из предсмертных молитв Мани:

Я ученик благодарный,

Что с Вавилоном расстался,

Расстался я с Вавилоном,

Чтобы вопль издать во Вселенной:

«Вас, о боги, о том умоляю,

Вас, о боги, молю всех за нас —

Чтобы милостью грех отпустить мой!»

Мани считался почитателем музыки и изо-

бразительных искусств. По преданию, он сам

был выдающимся художником (иранцы называ-

ют его Мани-Наггаш, т. е. Мани-художник) и

каллиграфом. При раскопках в Синьцзяне обна-

ружена интересная манихейская живопись,

стенная и миниатюрная. Название одного из

произведений Мани — иллюстрированной кпи-

ги «Аржанг» — стало в Иране и на всем Ближ-

нем Востоке нарицательным для определения

шедевра живописи.

Несмотря на жестокие гопепия со стороны зо-

роастрийской и христианской церквей, мани-

хейская религия широко распространялась сто-

ронниками Мани, рассеявшимися по восточпо-

римским владениям, Средней и Центральной

Азии, Китаю, Палестине и др. В христианских

странах манихейские идеи оказались настолько

живучими, что сохранились в народных сектах

Средневековья: павликиане и могтдракиты —

в Армении, богомилы — в Болгарии, альбигой-

цы — в Западной Европе. На Востоке манихей-

ство особенно распространилось среди согдий-

254

ЛИТЕРАТУРЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

цев и в их колониях в Синьцзяне, а с VIII в.

стало государственной религией Уйгурской дер-

жавы. Сочинения, созданные Мани, а также

приписываемые ему, переводились на разные

языки и сохранились фрагментарно на сирий-

ском и мандейском, среднеперсидском и пар-

фянском, согдийском, коптском, китайском и уй-

гурском языках.

Свойственное манихейской проповеди широ-

кое использование фольклорных элементов —

притч, афоризмов и т. п. — говорит о том, что

это были излюбленные жанры эпохи.

В одном из маиихейских фрагментов на сог-

дийском языке дается художественное описание

«обетованной Земли Света»: «Земля Света —

самосущая, вечная, чудотворная; ее высота не-

постижима, ее глубина невоспринимаема. Ни-

какому врагу, никакому злоумышленнику по

этой земле не пройти. Ее божественная поверх-

ность — из алмазного вещества, которое никог-

да не разрушится. Все прекрасное порождено

ею: холмы, нарядные, красивые, сплошь покры-

тые цветами, растущими в большом изобилии,

фруктовые деревья, зеленые плоды которых не

падают, не гниют; ключи, вечно струящиеся

амброзией, наполняющей все Царство Света,

его рощи и луга; бесчисленные жилища и двор-

цы, троны и ложа, которые бесконечно сущест-

вуют, на века вечные».

В описании «Страны Света» в одном из ма-

нихейских гимнов, дошедшем до нас на китай-

ском языке, содержится весьма существенная

деталь, отражающая народные чаяния того вре-

мени:

Драгоценная Страна Света беспредельна,

Искать ее край и берег бесполезно;

Поистине, она свободна от малейшего угнетения,

В ней нет нужды и убытка,

Здесь каждый движется, как хочет, и живет

по своей вольной воле.

Именно подобных идей и мотивов в манихей-

стве страшилось зороастрийское жречество, ус-

матривая в этом призыв бедноты к переделу

имущества, феодальной и церковной собствен-

ности. Об этом можно судить по тому, как по-

добные «грехи» приписываются Мани уже мно-

го веков спустя в одной из глав «Денкарта», по-

рочащей манихейство и носящей характерное

название: «10 заповедей против Друджа (духа

ля\и) Мани»: «Мани проповедовал, что люди

должны па этом свете непрерывно заниматься

грабежом чужой собственности и доброго ско-

та и таким образом погубить человеческий

род».

В манихейской переработке «Книги о гиган-

тах» широко представлены древние иранские

мифологические сюжеты. В одном из маиихей-

ских текстов на парфянском языке, где расска-

зывается, как дух хорасанской земли обучал

манихейского апостола Фому, приводится прит-

ча (азенд) о пяти вратах чувств, явно фольклор-

ного характера.

Представляет интерес сохранившийся на пар-

фянском языке отрывок из песни о чудесном

Древе Света — образец ранней пейзажной поэ-

зии (в подлиннике — одиннадцатисложник с

цезурой после пяти слогов, частично напоми-

нающий метр уштавад):

Солнце яркое и луна светлая,

Блестя — сверкает от ствола Дерева,

Птицы на заре играют радостно,

Играет голубь с ним птицы разные,

Голося — поют [ихоры] девичьи.

Характерна и манихейская притча (на сог-

дийском языке) о купце и сверлильщике Ячем-

чуга. Сюжет притчи известен из «Калилы и

ДИМНЫ» (глава о враче Барзуе). По дошедшему

до нас согдийскому фрагменту можно предста-

вить, в каком виде этот сюжет бытовал в на-

родной среде. С истинно народным юмором из-

лагается спор между жадным купцом и искус-

ным работником, в результате которого «владе-

лец жемчуга вынуячден был уплатить сто золо-

тых динаров, жемчуг остался несверленным до

другого дня, а сам он был преисполнен стыда и

сокрушения».

Сюжет, однако, использовался в манихей-

ской проповеди и поэтому носит следы религи-

озной морали. Тем не менее он яшво передает

колорит народного рассказа.

Согдийская литература. Памятники согдий-

ской письменности (например, «Старые согдий-

ские письма» и др.) обнаружены лишь в XX в.

археологами, преимущественно в Синьцзяне, на

месте пребывания согдийских торговых факто-

рий. Большой архив согдийских документов

(так называемый «Мугский архив») согдийского

правителя Деваштича, возглавившего военное

сопротивление арабскому нашествию в VIII в.,

найден на территории собственно Согдианы --

на горе Муг, ныне Пенджикентского района

Тадяшкской ССР. Возникновение согдийской

письменности относится к началу нашей эры.

С IV в. на согдийском языке существовало уяле

много письменных памятников. Согдийский

язык служил lingua franca для всей Централь-

ной Азии в течение длительного времени, при-

мерно IV—IX вв.

Среди сохранившихся немногих остатков

этих памятников литературно-худоя^ествеиных

произведений нет; мояшо говорить лишь об их

отдельных худоя^ественпых элементах. В наи-

большей мере нормы литературного согдийско-

ЛИТЕРАТУРА ИРАНА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

27і:

го языка отражает переписка частного характе-

ра («Старые согдийские письма») и документы

«Мугского архива». Судя по дошедшим мате-

риалам, уже в те времена сложился определен-

ный эпистолярный стиль: повторы, формулы

восхваления, метафоры и т. п. Например, в од-

ном из документов племянник пишет правите-

лю селения Крут: «...не думай, что мою несчаст-

ную жизнь может что-либо облегчить или что

мое тело может казаться живым, не находясь

рядом с тобой». Еще большее представление о

развитии художественных элементов языка да-

ет фрагмент (V—VI вв.), лаконично рисующий

эпизод борьбы Рустама с дэвами, воплощающи-

ми злое начало:

«... Рустам, таким образом, преследовал их до

ворот города. Многие погибли, затоптанные под

его ногами. Тысячи были [обращены в бегство].

Войдя в город, они заперли его ворота. Рустам

вернулся обратно с великой славой. Он дошел

до прекрасного пастбища, остановился, рассед-

лал своего коня [и] пустил его пастись. Сам он

снял с себя снаряжение, поел, насытился, разло-

жил свое снаряжение, лег и уснул. Дэвы сказа-

ли друг другу: «Какое великое зло и великий

позор для нас, что мы были заперты в городе од-

ним-единственным всадником. Чего мы не сде-

лаем? Или мы все умрем [и] покончим, или

отомстим за царей». Дэвы начали приготов-

ляться [...] С силой и сильными ударами они

отворили ворота города. Много дэвов... многие

взобравшиеся на колесницы, многие на слонах,

многие на [...], многие на свиньях, многие на

лисицах, многие на собаках, многие на змеях

[и] ящерицах, многие пешком, многие летели,

как коршуны, а также многие шли переверну-

тыми головой вниз и ногами кверху... Они от-

правились на поиски доблестного Рустама...».

Даже основываясь на фрагментах, которыми

мы располагаем, можно судить о художествен-

ных элементах, сложившихся в согдийском язы-

ке: отточенность стиля, образность, афористич-

ность.

2. ПЕРСИДСКО-ТАДЖИКСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА (IX—X ВВ.)

Персидско-таджикская литература на языке

фарси зародилась на территории, где обитали

восточные иранцы, в том числе таджики, затем

распространилась на территорию, где прожива-

ли западные иранцы (персы). В VIII—XV вв.

литература на фарси создавалась и другими на-

родностями, заселявшими просторы Средней

Азии, собственно Ирана, Азербайджана. На

языке фарси формировалась литература также

в сопредельных с Ираном странах (Индии и

Турции).

Завоевание Ирана и Средней Азии арабски-

ми войсками, начавшееся около 635 г. и завер-

шившееся только в конце 20-х годов VIII в., бы-

ло длительным и сложным историческим про-

цессом, вызвавшим глубокие изменения в обще-

ственно-экономической, политической и куль-

турной жизни покоренных народов.

В результате завоевания и распространения

ислама языки покоренных народов стали вытес-

няться арабским языком. Как язык религии и

государства, он стал единственным общеобяза-

тельным литературным языком на всей террито-

рии Арабского халифата.

Освободительное движение покоренных наро-

дов, получившее название шуубии, зародилось,

в начале VIII в. Наиболее сильной была шу-

убия иранская, доходившая в своей оппозици-

онности иногда чуть ли не до полного разрыва

с исламом. Все же и она пользовалась только

арабским языком и не восставала против его за-

силья вплоть до начала IX в., но в самых нед-

рах арабоязычной литературы возникло движе-

ние против арабской культурной гегемонии, за

возрождение идеалов культурной и литератур-

ной жизни домусульманского Ирана.

Смена языков привела к глубоким качествен-

ным изменениям в персидско-таджикской лите-

ратуре, воспринявшей многие элементы араб-

ской поэтический и исламской культур. Вместа

с тем эта литература сумела сохранить древнюю

иранскую традицию и черты самобытности.

В конечном счете, соприкоснувшись с другой

культурой, арабоязычная персидско-таджикская

литература в VII—IX вв. настолько обогати-

лась, что не только подняла на новую ступень

саму арабскую литературу, но, по существу,

создала предпосылки для последующего возник-

новения классической литературы уже на род-

ном языке — фарси (раннее название парси).

Арабский язык в то время играл роль мировою

языка, и фарсиязычная литература таким обра-

зом непосредственно соприкасалась с мировой

культурой той эпохи. Еще в большей мере, чем

факторы духовные, к этому приводили сущест-

венные сдвиги в социально-экономической жиз-

ни Средней Азии и Ирана, входивших тогда в

состав Арабского халифата: расцвет феодализ-

ма, рост городов, расширение заморской торгов-

ли. Выдающиеся арабоязычные поэты VIII—

IX вв. аль-Хурайми, Башшар ибн Бурд (714—

783 г.) и Абу Нувас (762—813), иранцы по про-

исхождению, выражали в своих стихах, лириче-

ских, панегирических и сатирических, прежде

всего настроения городских слоев, чувства люб-

ви к иранской родине. С их творчеством в поэ-

зию проникает тема любви и гуманистические

идеи, которые впоследствии пронизывают наи-

более цепную часть фарсиязычной литературы^

'256

ЛИТЕРАТУРЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

Успехи иранской шуубии подготовили почву

для преодоления господства арабского языка в

литературе иранских народов. Отдельные по-

пытки в этом направлении осуществлялись уже

на раннем этапе деятельности шуубитов. Име-

ются сведения, что Башшар ибн Бурд слагал в

юности стихи на фарси. Ломая традицию беду-

инской поэзии, вводил в свои арабоязычные

стихи слова и целые выражения на фарси и

Абу Нувас.

Фарсиязычная литература возникла на рубе-

Яле VIII

—

IX вв., первоначально на территории,

именовавшейся Хорасаном и Мавераннахром

(Трансоксиана), населенной иранцами (пре-

имущественно в городах Самарканд, Бухара,

Балх, Мерв и др.). Персидско-таджикская лите-

ратура выросла на гребне волны антиарабских

выступлений, приведших к власти иранские ди-

настии (сначала Тахиридов и Саффаридов, а за-

тем Саманидов) и к возрождению родного язы-

ка и иранской традиции.

Хорасанский говор и поныне из всех диалек-

тов фарси наиболее близок к литературному

языку. Новый литературный язык — фарси —

впервые был широко применен в придворной

панегирической поэзии. К его назранию был

присоединен эпитет «дари» (отсюда «парси- и

дари», т. е. «парси, на котором пишут при госу-

дарственном дворе»).

В начале X в. сложились благоприятные усло-

вия для развития литературы в независимом

от Арабского халифата, относительно централи-

зованном восточноиранском государстве Сама-

пидов (887—999), при которых экономический

уклад страны приобретает окончательно фео-

дальные формы. Особое развитие получают ре-

месла, местная и караванная торговля; культу-

ра переяшвает подъем. Бухара становится не

только столицей этого государства, но и цепт-

ром культурной жизни всего Восточного Ирана

и Средней Азии. Именно в Бухаре оформилась

и процветала первая крупная школа поэзии и

прозы на фарси. Наследие этой школы стало

классической традицией для последующего раз-

вития литературы.

Во владениях Саманидов появляются цените-

ли изящного слова, двор поощряет высокую

поэзию па фарси. Поэт откликается на все, что

могло интересовать вновь возрожденную иран-

скую аристократию. Потеря связи с древнеиран-

ской литературной традицией и многовековое

подражание арабской поэзии в период господст-

ва арабского языка как государственного, науч-

ного и литературного в Иране привели, очевид-

но, к тому, что к моменту возникновения поэ-

зии на языке фарси арабский квантитативный

принцип метрики упрочивается во всевозрас-

тающей степени как в теории, так и на практи-

ке. Новая персидско-таджикская литература

продолжает развиваться в идеологических и те-

матических традициях арабской литературы.

Однако появляется и тенденция к обособле-

нию от арабского влияния. Известные поэты,

руководствуясь древнеиранской традицией, соз-

дают большие эпические полотна в чисто иран-

ской поэтической форме маснави (арабы впо-

следствии заимствовали эту форму у иранцев и

назвали ее муздавидж), сочиняют любовно-ли-

рические и философские четверостишия, бази-

рующиеся на народных дубейти, но написанные

в метрике аруд (перс.—аруз) и названные по-

арабски — рубай.

Ранний период персидско-таджикской поэзии,

по наблюдениям Е. Э. Бертельса, характеризует-

ся влиянием народного творчества и сохраняю-

щимся двуязычием поэтов.

Лирика этого периода представлена большим

количеством имен, но сохранились лишь отдель-

ные поэтические фрагменты, включенные в ос-

новном в ранние антологии. Как правило, это

были двуязычные поэты: Абу Шукур Балхи

(род. 915—916), Абу-ль-Хасан б. Ильяс Агад-

жи Бухари, Хаким Хаббаз (пекарь), Нишапу-

ри из ремесленников, легендарная поэтесса Ра-

бии (Зайн аль-араб) бинт Кааб Куздари Бал-

хи и др.

Именно в это время в поэзию получают широ-

кий доступ народные идеи и мотивы. Целиком

совпадает, например, с народными песнями и по

содержанию, и по форме двустишие Абу Хафса

Сугди Самарканди:

Горной серне по степи бегать каково-о?

Нет любимой, без возлюбленной по жизни пройти

каково-о?

По форме это двустишие напоминает, напри-

мер, такой народный бейт:

Прекрасна Матча, удивительны мазары её-о!

Целительный воздух и клеверные луга у неё-о!

Таковы же и дошедшие стихи других ранних

поэтов (Ханзале Багдиси, Абу Сулейка Гурга-

ни, Абу-ль-Янбаги Аббаса ибн Тархана, Фируза

Машрики и др.).

В ранних произведениях персидско-таджик-

ской поэзии, предшествовавших творчеству Ру-

даки, можно проследить, как возникают различ-

ные поэтические формы, которым суждено впо-

следствии развиваться в самостоятельные жан-

ры: рубай, газель, касыда, маснави, в частно-

сти, возможно, и первая стихотворная «Шах-на-

ме» на фарси, составленная Масуд- и Марвази

(начало X в.).

То, что в IX в. появилось лишь в зародыше-

вой форме, нашло свое блестящее развитие в

произведениях Рудаки.

ЛИТЕРАТУРА ИРАНА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

27і:

О жизни Рудаки (ок. 858—941) известно ма-

ло. По-видимому, его звали Абу Абдаллах Джа-

фар сын Мухаммада — так, по крайней мере,

значится в одном из старейших источников. По

другому преданию, его звали Абу-ль-Хасан. Он

умер глубоким стариком.

Рудаки родился в маленьком горном селе. Он

учился у народа песням и музыке. Здесь он

стал поэтом и, прежде чем прославился при дво-

ре Саманидов, получил всеобщее признание как

певец и музыкант. Своеобразно выразил Руда-

ки свою любовь к родному селу: своим поэтиче-

ским псевдонимом он взял название маленького

селения — Рудак, где прошло его детство, а не

выспренный эпитет или имя своего покровите-

ля-царя, как делали многие поэты.

Письменная поэзия в то время развивалась

только при дворе. В начале своей деятельности

во дворце Саманидов Рудаки был окружен по-

четом и богатством, но придворные летописцы

сохранили предания о том, что Рудаки впал по-

том в немилость и его изгнали из дворца. Та-

кую трагедию переживали все старые иранские

БОЭТЫ.

Не случайно тема конфликта поэтг и ца-

ря, так ярко выраженная позже Фирдоуси в его

сатирическом послании, была одной из постоян-

ных и ведущих в классической поэзии.

Теперь есть доказательства, что Рудаки был

ослеплен. Намеки на трагически сложившуюся

жизнь поэта можно найти в автобиографических

фрагментах его стихотворений, в частности в

притче о трех рубашках Иосифа Прекрасного:

О трех рубашках, красавица, читал я в притче

седой,

Все три носил Иосиф, прославленный красотой.

Одну окровавила хитрость, обман разорвал

другую,

От благоухания третьей прозрел Иаков слепой.

Лицо мое первой подобно, подобно второй мое

сердце,

О. если бы третью найти мне начертано было

судьбой!

(Перевод В. Левина)

Причина опалы Рудаки неизвестна. Можно

лишь предполагать, что определенную роль

сыграло его сочувственное отношение к одному

из народных мятежей в Бухаре, связанному с

еретическим, так называемым карматским дви-

жением, проповедовавшим имущественное ра-

венство. Великий поэт умер в родном селе-

нии.

Из приписываемых ему 300 000 (по другим

сведениям 1 300 000) двустиший дошли до нас

лишь отдельные стихотворения и фрагменты,

которые можно сгруппировать по трем основным

мотивам. Это лирические, пейзажные, любовные

стихи. Они вдохновлены глубокой, трагической

любовью к прекрасной рабыне, о которой насле-

дующие поколения складывали легенды.

Сохранились отрывки семи дидактических по-

эм-маснави, известны названия двух из них.

«Солнцеворот» — поэтическое изложение

«Синдбад-наме», нравоучительного произведе-

ния о женской хитрости; «Калила и Димна»

(932) — поэтическое переложение одноименно-

го пехлевийского произведения, сохранившего-

ся на арабском языке. Фирдоуси в «Шах-наме»

пишет, что Рудаки писал свою поэму «с туск-

лым взором», на слух воспринимая от чтецов

арабский текст. «Калила и Димна» Рудаки на-

считывала двенадцать тысяч бейтов (двусти-

ший). Долгие годы из нее был известен лишь

один:

Тех, кто, жизнь прожив, от жизни не научится му.

Никакой учитель в мире не научит ничему.

В последние десятилетия обнаруживаются

все новые и новые отрывки, всего примерно 120

бейтов, т. е. одна сотая часть поэмы. Но и по

этим отрывкам можно узнать Рудаки. Напри-

мер, в его «Калиле и Димпе» прозаический рас-

сказ об обезьянах, которые приняли светлячка

за огонь, превращается в поэтическую экспрес-

сивно-лаконичную зарисовку (перевод дослов-

ный) :

Ночь. Была зима. Замерзали обезьяны.

Светлячок ночной внезапно засверкал.

«Вот огонь!» — вообразили обезьяны

И охапку хвороста кинули на него.

Рудаки нарушал в панегириках сложившиеся

нормы рифмованной лести: восхваляя царей и

знать, поэт пытался разбудить в них человеч-

ность.

В его стихах звучит также протест против со-

циального неравенства, народный мотив «одни

и другие», который повторяется не только у его

ближайших преемников, но и позже — у мно-

гих выдающихся поэтов (Насир Хосров, Саади

и др.).

У этих — мясо на столе, из миндаля пирог отменный,

А эти — впроголодь живут, добыть им трудно хлеб

ячменный.

О ком бы ни писал Рудаки — о высоких по-

кровителях, о самом себе, о своих героях, он

всегда открывает новую грань обыкновенной

человеческой личности. Поэт часто использует

образы, взятые из повседневной жизни, из

быта.

Показательно стихотворение, направленное

против панегирической поэзии, которую он на-

зывает «иссохшим ручьем Эллады»:

17 История всемирной литературы, том 2

'258

ЛИТЕРАТУРЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

Для радостей низменных тела я дух оскорбить бы

не мог,

Позорно быть гуртоправом тому, кто саном высок.

В иссохшем ручье Эллады не станет искать воды

Тот, кто носителем правды явился в мир, как пророк.

Мой стих — Иосиф Прекрасный, я пленник его

красоты,

Мой стих — соловьиная песня, к нему приковал меня

рок.

Немало вельмож я видел и не в одном распознал

Притворную добродетель и затаенный порок.

Одно таил я желанье: явиться примером для них,

И вот... разочарованье послал мне в награду бог.

(Перевод В. Левина)

Для Рудаки характерно двоичное деление

внутри бейта и даже внутри каждой его строки.

Нередко подобная члеиимость бейта обусловле-

на противопоставлением или сопоставлением

двух образов, а иногда она выражает поэтичес-

кий параллелизм:

Не любишь, а моей любви ты ждешь.

Ты ищешь правды, а сама ты — ложь.

Такая структура стиха придает ему знако-

мые нам по древней иранской традиции симмет-

ричность и контрастность.

Рудаки присуща эстетика простого и обычно-

го. Свой труд поэта Рудаки сравнивает с мас-

терством умельца-ткача, а стихи — с гранитом:

Ведь я из тех поэтов, что приносят новые вести

и слова говорят,

Я делаю шелковистый бейт из гранита.

Рудаки не приспосабливался к правилам па-

негирической поэзии, а подчинил ее своим за-

конам.

Совершенство стиха Рудаки ярко проявляет-

ся в его касыдах <«0 старости») и <«Мать

вина»).

Первая, автобиографическая, потрясает тем,

что это не печальная повесть о старости, а гимн

молодости, вечной красоте и радости жизни.

Именно эта контрастность, внутренняя проти-

воречивость, мгновенные переходы от упоения

молодостью и радостных воспоминаний к скор-

би и безнаденшости составляют суть трагичес-

кого оптимизма Рудаки. Единство эстетическо-

го и этического идеалов раскрывается здесь

очень ярко:

Я в мягкий шелк преображал горячими стихами

Окаменевшие сердца, холодные и злые

Ты видишь: время старит все, что нам казалось

новым,

Но время также молодит деяния былые.

Да, превратились цветники в безлюдные пустыни,

Но и пустыни расцвели, как цветники густые.

В этой касыде в мотив неодолимости расту-

щего и расцветающего вплетены печальные

ноты:

Но изменились времена, и сам я изменился,

Дай посох: с посохом, с сумой должны брести

седые.

Касыда «Мать вина» — образец я^анра касы-

ды. Главное здесь — не искусные поэтические

фигуры панегирика, а то, что не укладывается

в них, а именно этическая часть касыды — гу-

манистические афоризмы о разуме и человеч-

ности.

Излюбленная антитеза Рудаки — Любовь и

Разум. За этой антитезой стоит противопостав-

ление чувственного и разумного начала, изве-

стное в древней и средневековой иранской фи-

лософии. Такое противопоставление отражено и

в мистических категориях — «абсолютная ду-

ша» и «абсолютный разум».

Программным можно считать стихотворный

фрагмент:

Для сада разума — ты осень,

Весна — для цветника любви.

Меня Любовь зовет пророком,—

Творцом любви себя зови!

Восхваление Разума — основа всей этической

системы поэта, его понимания Добра и Зла,

обличения несправедливости, но и философско-

го примирения с превратностями судьбы. Над

всеми противоположностями, полюсами и анти-

номиями стоит, однако, образ Возлюбленной,

источника нетленной человеческой красоты и

любви к роду человеческому.

Высшая любовь в понимании Рудаки — не

мистически отрешенное, абстрактное восприя-

тие мира, но и не обыденная плотская любовь.

Это — выражение гуманистического идеала, бо-

лее всего приближающееся по духу своему к

платоновскому Эросу: высшая гармония мира,

идея, воплощенная в его стихах в образах зри-

мых, чувственных, нежных, но и подчас нарочи-

то шероховатых, «неотполированных». И в па-

негириках Рудаки чисто панегирические стро-

ки, бывшие данью времени, являются лишь

оболочкой для тех же образов Разума (такова

тема «разумного, справедливого царя») и Люб-

ви (такова тема человеколюбия).

Рудаки не был философом, объясняющим

мир, он был поэтом, чувствовавшим мир и меч-

тавшим о его совершенствовании.

Под воздействием Рудаки творила плеяда

поэтов, живших в двух тогдашних литератур-

ных центрах — среднеазиатском (Бухара и Са-

ЛИТЕРАТУРА ИРАНА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

259

марканд) и хорасанском (Балх и Мерв). Наи-

более выдающиеся из них — Шахид Балхи, пи-

савший на фарси и по-арабски стихи глубоко-

го философского содержания, и Абу ІІІукур

Балхи, автор дидактической поэмы «Аферин-на-

ме», написанной героико-эпическим метром му-

такариб, Абу-ль-Муайяд Балхи, Тайян Марва-

зи и др. Наиболее существенным в творчестве

этих поэтов было открытие природы и человека,

т. е. нового мироощущения, возникшего тогда

среди образованной прослойки общества. Рудаки

и его последователи обычно не обращались к ре-

лигиозным мотивам, к мистическим образам.

В их стихах воплощена народная мудрость, ощу-

щается живое восприятие природы, радостей

бытия. В их произведениях немало свежих об-

разов, они просты по форме, остроумны; стихи

еще не скованы условностью формы и выспрен-

ностью, столь характерными для литературы бо-

лее поздних веков.

В период господства Саманидов возродился

интерес к иранской старине, в частности состав-

лялись на фарси сборники легенд и преданий

о мифических и исторических богатырях и ца-

рях, живших до арабского нашествия. Эти ми-

фологические своды обычно называют «Шах-

паме» («Книга о царях»).

Как было отмечено выше, при Сасапидах су-

ществовала книга о царях на среднеперсидском

(пехлевийском) языке — «Хватай-намак», текст

которой до нас не дошел. Есть свидетельства о

составлении на языке фарси-дари по крайней

мере четырех не дошедших до нас произведе-

ний: это прозаическая «Шах-наме» Абу-ль-Му-

айяда Балхи (963 г.); «Шах-наме» Абу Али

Мухаммада ибн Ахмада Балхи; «Шах-наме»

Масуд-и Марвази (составлена ранее 966 г.) и,

наконец, «Мансурова Шах-наме» (посвященная

Мансуру), законченная в 957 г. Именно это

произведение использовал Фирдоуси в своем со-

чинении. Дошло предисловие к «Мансуровой

Шах-наме» с ярко выраженными особенностя-

ми ранней персоязычной прозы. Авторы этого

эпического свода использовали, видимо, устную

традицию, предания, бытовавшие в народной и

дехканской (мелкофеодалыюй) среде. Одним

из авторов был Дакики (ум. 977), вероятно

знавший все эти произведения.

После предварительной работы Дакики при-

ступил к составлению своей поэтической «Шах-

наме». Неожиданная гибель поэта от руки раба

во время пира оборвала его работу, и лишь око-

ло тысячи его бейтов Фирдоуси включил в свою

«Шах-наме». Они дошли и до нас, выявив, как

и другие поэтические фрагменты Дакики, сим-

Иллюстрация к «Шах-наме» Фирдоуси

Миниатюра из рукописи XIV в.

патии автора к старинным традициям и зоро-

астрийской вере.

Новую жизнь получили древнеиранские ми-

фы, легенды и предания в поэтически совершен-

ной эпопее Фирдоуси — «Шах-наме».

Жизнь Абу-ль-Касима Фирдоуси, как и жизнь

других иранских классиков, окружена множест-

вом легенд. Эти легенды при всей своей фан-

тастичности воссоздают в определенной мере

творческий облик поэта. Точпый год рождения

Фирдоуси неизвестен. Предполагают, что он

родился между 932 и 941 гг. в городе Тусе в

Хорасане. Образование Фирдоуси получил в до-

ме своего отца, малоимущего феодала (дехка-

нина). Он изучил арабский язык и, возможно,

среднеперсидский. Познания поэта были об-

ширны, недаром впоследствии его величали

«хаким» — «мудрец», «ученый».

Молодость Фирдоуси совпала с расцветом

восточноиранского феодального государства Са-

17*

'260

ЛИТЕРАТУРЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА И СРЕДНЕЙ АЗИИ

маиидов. Это был яркий период в истории иран-

ских народов. Именно тогда Фирдоуси присту-

пил к написанию своей эпопеи, но едва успел он

завершить ее первый вариант в 994 г., как госу-

дарство Саманидов пало под ударами кочевых

племен. В 999 г. тюрки-караханиды заняли сто-

лицу государства Бухару и свергли Саманидов.

Примерно тогда же утвердилась и власть выход-

ца из тюркской племенпой гвардии Саманидов

султана Махмуда Газпеви над огромной тер-

риторией к юго-востоку от Амударьи.

К этому времени Фирдоуси был уже немо-

лод, а нуяеда, неудачи и потеря любимого сы-

на состарили его раньше времени. Завершив

вторую редакцию «Шах-наме» в 1010 г., он пре-

поднес эпопею султану Махмуду, дополнив ее

панегирическим посвящением новому прави-

телю. Но по неизвестным нам причинам Махмуд

не принял ее с должным уважением, что вызва-

ло гнев поэта, и, по преданию, оп ответил пра-

вителю едким сатирическим посланием. В раз-

личных рукописях «Шах-наме», дошедших до

нас от более поздних эпох, то послание приво-

дится в различных вариантах. Возможно, его

текст в том виде, как он дошел до нас, является

более поздней интерполяцией. Но факт сатири-

ческого выпада поэта против царя говорит сам

за себя. Автору «Шах-наме» пришлось скры-

ваться от разгневанного деспота. Предполагают,

что Фирдоуси умер между 1020 и 1026 гг. На

его могиле в Иране в 1934 г. в связи с тысяче-

летием со дня рождения поэта возведен мавзо-

лей.

Формально композиция «Шах-наме» Фирдоу-

си соответствует периодам царствования пяти-

десяти легендарных и исторических шахов

Ирана, фактически же книга состоит из трех

неравных частей: 1) мифологической, повест-

вующей о первых десяти царях; 2) богатыр-

ской, посвященной преимущественно подвигам

Рустама; 3) исторической, состоящей из раз-

личных эпизодов, относящихся к периоду цар-

ствования реальных исторических царей Саса-

нидов. По своему объему эта грандиозная эпо-

пея во много раз превышает «Илиаду» и «Одис-

сею», вместе взятые. Однако «Шах-наме» не

версифицированная династийная история. Это

эпический синтез, единственный в своем роде,

удивительный по сочетанию универсальности и

внутренней цельности, это собрание огромного

числа мифологических преданий и исторических

легенд, любовных поэм и стихотворных летопи-

сей, лирических раздумий и назиданий.

Можно выделить четыре кульминационных

пункта в развертывании сюжетов в «Шах-на-

ме». В мифологической части — это эпизод вос-

стания кузнеца Кавы; в богатырской — траге-

дия Сиявуша; в промежуточном эпизоде — опи-

сание утопической страны брахманов, куда про-

ник Искандар; в исторической части — восста-

ние Маздака.

В мифологической части показано, как посте-

пенно вырастает власть человека над дэвами

(дивами). Власть человеческого рода достигает

апогея при мудром Джамшиде. Но Джамшид

возгордился, противопоставив себя всему сооб-

ществу людей, возомнил, что он центр Вселен-

ной: «„Мир — это я",— седым князьям сказал

он...». Служение людей Добру Джамшид захо-

тел заменить служением ему, и тут немедленно

наступила расплата. Царь-дракон Заххак погу-

бил его и на тысячу лет установил свою власть.

Но и под властью Заххака благородные люди

не перестают творить добро. Таковы дела бла-

гочестивого Арманака и прозорливого Карма-

иака, которые каждый раз сохраняли жизнь од-

ному из двух юношей, приносимых в жертву

царю-дракону. Сановная верхушка приспособи-

лась к Заххаку. Подлинный отпор царю-драко-

ну готовится в среде простолюдинов во главе с

кузнецом Кавой. Сцена столкновения кузнеца с

царем по драматичности — один из наиболее

ярких в «Шах-наме» эпизодов. Именно Кава-

кузнец возводит на царство благочестивого Фа-

ридуна. Вся история царей Ирана, описанная в

«Шах-наме», восходит к этому восстанию.

В богатырской части, этой подлинной Руста-

миаде, мы видим, как из-за того, что братья

Тур и Салм коварно убили Ираджа, начинается

беспрерывная кровавая битва между потомками

Ираджа и Тура, иранцами и туранцами. Наслед-

ник Ираджа Маиучехр мстит туранцам. Афра-

сиаб нападает на Иран и истребляет его жите-

лей. За правое дело своей родины вступает в

борьбу любимый народом иранский богатырь

Рустам. В разгар кровопролитных схваток появ-

ляется иранский царевич Сиявуш, носитель во-

инской чести и благородства, человеческой чис-

тоты. Поэт провел его через испытание огнем,

и благополучный исход прибавил еще больше

блеска образу Сиявуша.

Сиявуш выступает как борец за мирную

жизнь на земле, за что получает всеобщее при-

знание. Он возводит города Сиявушгирд и Ганг-

диж, его не беспокоят превратности личной

судьбы, но он предчувствует, что если будет

убит, то вновь вспыхнет война между Ираном

и Тураном.

Предчувствие Сиявуша оправдалось: он пал

по велению Афрасиаба. Рустам мстит за убито-

го Сиявуша, и вновь начинается война Ирана и

Турана. Если войны Турана и Ирана до Сияву-

ша были с обеих сторон лишь местью за уби-

тых царевичей, то в кровавых схватках Ирана

и Турана после смерти Сиявуша можно уже ус-

мотреть борьбу иранских богатырей за установ-