140
Рассказ кончается не просто формальным появлением
на свет "сморщенного существа" "с черными мохнатыми
лапками". Фантастическая поэма о превращении индий-
ского шелкопряда из "черной мыши", из "комочка" в
"громадную ночную бабочку" в художественном смысле
равна жизнеутверждению, которое способно противостоять
любой жизненной катастрофе. Бабочка, воплощенная
бескорыстная красота, способна перевесить даже смерть
сына,
даже смерть. Финал рассказа достоин того, чтобы
его воспроизвести целиком. Но я не буду этого делать, так
как стилевая доминанта не меняется, рассказ завершается
в прежнем ключе.
Итак, рассказ Набокова "Рождество" - тоже заканчи-
вается жизнеутверждением, но на прямо противопо-
ложной Толстому основе. Слепцов не ищет нравственного
обновления в земной жизни - "горестной до ужаса,
унизительно бесцельной, бесплодной, лишенной чудес".
Такой представляется жизнь Слепцову за мгновение до
явления шелкопряда. Но если для Ивана Ильича жизнь
перестала быть "унизительно бесцельной" и "бесплодной",
то для Слепцова она, в сущности, такой и осталась. Слепцов
"прозрел" иначе: бесцельность, бесплодность жизни он стал
преодолевать ее украшательством, принципиально "не
замечать" унизительной бесцельности жизни. От этого бес-
смысленность жизни, конечно, никуда не исчезла. Факти-
чески, он так и остался слепым, он и не прозрел по-
настоящему, потому
что и не пытается разобраться в при-
чинах своей слепоты.
Перед нами несмешной вариант трагической иронии.
Вот почему Слепцов трагически одинок.
Попытаемся теперь свести концы с концами. Изобилие
метафор в рассказе и превращение, в конце концов, всего
произведения в сплошную метафору (рождество нового
мироощущения) позволяет сделать определенные выводы.
Цель и смысл метафор и сравнений Набокова, поддер-
жанных тщательно организованным словесным уровнем
текста , заключается в том, чтобы сопрягать различные
явления, уподоблять их друг
другу. Что, конечно, и должна
делать всякая метафора. Однако у Набокова метафора
обнажена до своей "первородной" функции: метафора
служит не вспомогательным поэтическим средством, а
непосредственно "скрепляет" жизнь с литературой. Эсте-
тизация жизни в рассказе выступает не просто как прием
или игра, как иногда думают, но - без преувеличения -
как духовный, идеологический
акт. Героям (да и автору)
больше нечего противопоставить бессмысленности жизни.
Такая "духовная порода" (кстати, выражение самого
Набокова из "Дара") сознательно возводит башни из