Амосова Е.В., Щетинин М.Н. Практикум по истории античной цивилизации. Часть 1 - Становление, расцвет и кризис греческого полиса

Подождите немного. Документ загружается.

царь ежемесячно обмениваются клятвами: эфоры присягают от лица

полиса, царь

–

от своего имени. Царь клянется править, сообразуясь с

законами, установленными в государстве, а полис обязуется

сохранять царскую власть неприкосновенной, пока царь будет верен

своей клятве. (8) Таковы почести, воздаваемые царю в Спарте при его

жизни. Они лишь немного отличаются от почестей, оказываемых

частным лицам. Действительно, Ликург не желал ни внушить царям

стремление к тирании,

ни возбудить зависть сограждан к их

могуществу. (9) Что касается почестей, воздаваемых царю после

смерти, то из законов Ликурга видно, что лакедемонских царей чтили

не как простых людей, но как героев (Пер. М. Н. Ботвинника).

Хрестоматия по истории Древней

Греции / Под ред. Д. П. Каллистова.

М., 1964. С. 124-126.

Ю. В. Андреев

Спарта как тип полиса

Довольно трудно определить характер спартанского своеобразного

режима, используя привычные политические термины. Заметим, что

единодушия в оценке государственного строя Спарты не было уже в

древности. По словам Аристотеля (Политика, IV, 1294b, 19 сл.), одни авторы

считали лакедемонскую конституцию образцом демократии, другие,

наоборот, олигархии. Сам Аристотель склонен был видеть в ней

промежуточную,

или смешанную форму государственного устройства,

соединяющую в себе элементы обоих политических режимов. Конституция

Спарты служит для него примером «прекрасного смешения олигархического

и демократического строя» (Там же; ср. II, 1265b 35; IV, 1293b 16).

К демократическим элементам спартанского государственного

устройства Аристотель относит, во-первых, равенство в образе жизни всех

спартиатов без различия их имущественного состояния и происхождения и,

во-вторых

, участие народа в избрании самых важных должностных лиц:

геронтов и эфоров.

В выборах эфоров, как сказано в другом месте того же сочинения (II,

1270b 8 сл.), народ принимал не только пассивное, но и активное участие,

вследствие чего в состав коллегии нередко попадали люди с весьма

скромными средствами. Аристотель видит в этом серьезный дефект

спартанской

политической системы, замечая, что бедность сделала эфоров

весьма падкими на подкуп, а это может иметь самые гибельные последствия

для всего государства. Также и знаменитое спартанское равенство было в

понимании автора «Политики» скорее демагогическим камуфляжем,

прикрывавшим глубокое социальное расслоение, которое разъедало изнутри

«общину равных» (Там же, II, 1271а 26 сл.). Таким образом, государство, в

котором

Аристотель готов был видеть идеальный образец слияния

противоположных политических начал, в действительности оказывается

весьма далеким от этого идеала .

Не следует, однако, забывать о том, что Аристотель застал Спарту уже в

ту пору, когда она вступила в полосу затяжного социально-политического

кризиса и постепенно клонилась к своему упадку. Резкое сокращение числа

полноправных граждан

–

до тысячи человек, по свидетельству того же

Аристотеля (Политика, II, 1270а 30),

–

несомненно, должно было привести к

ослаблению демократического начала, заложенного в ее конституции.

Однако Спарта не всегда была такой. Она, безусловно, знала и другие,

лучшие времена. Спарта эпохи греко-персидских войн, представлявшая

собой, по словам Геродота (VII, 234), «полис, насчитывающий более восьми

тысяч мужей», была совсем иным государством, непохожим на дряхлеющую

Спарту конца IV в.

Насчитывавшая

не менее 8 тыс. человек и практически совпадающая с

гражданским ополчением, апелла была, вне всякого сомнения, весьма

внушительной политической силой, способной заставить считаться с собой

даже самого своевольного индивида. Магистраты, и прежде всего эфоры,

избиравшиеся народом из его собственной среды и на твердо установленный

срок, постоянно испытывали на себе мощное психологическое давление с его

стороны и уже в силу этого должны были проводить более или менее

принципиальную политику в интересах всего государства, хотя отдельные

случаи коррупции, конечно, не исключены и для этого времени.

Все это должно нас предостеречь от автоматического перенесения

свидетельств таких сравнительно поздних авторов, как Аристотель, на

внутриполитическую жизнь Спарты во времена наивысшего подъема ее

могущества (в этом и состоит, на наш взгляд, основная ошибка тех, кто видит

в Спарте образец чисто олигархического государства). Даже если допустить,

что внешняя форма спартанских государственных учреждений не претерпела

сколько-нибудь существенных изменений за те несколько столетий, в

течение которых они оставались в поле зрения греческих историков, было бы

методологически неверно отрицать

возможность их внутреннего

перерождения в связи с постепенным перерождением самого спартанского

общества. В результате такого перерождения государственный строй

Спарты, первоначально, по-видимому, приближавшийся к тому, что древние

называли «гоплитской политией», понимая под этим термином одну из

разновидностей умеренной демократии (Аристотель. Политика, IV, 1297 24

сл.), мог превратиться со временем в самую настоящую олигархию.

Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса

Античная Греция. Проблемы развития

полиса. Т. 1. М., 1983. С. 208–209.

Л. Г. Печатнова

Проблема законодательства Ликурга

Лариса Гавриловна Печатнова – доцент кафедры истории древней

Греции и Рима Санкт-Петербургского Государственного университета. В

2001г. была опубликована ее монография по истории спартанского

государства – единственная на русском языке монография о Спарте. Ниже

приводится мнение историка по вопросу об историчности Ликурга и его

реформ.

В современной науке нет согласия относительно времени Ликургова

законодательства. Благодаря безусловному доверию к Фукидиду

канонической долго считалась предложенная им дата спартанской евномии –

конец IX в. Но в настоящее время разногласия во мнениях по

данному

вопросу очень велики. Если подытожить основные гипотезы, то они суть

следующие: Ликурга и его законы помещают или до Первой Мессенской

войны (конец IX – середина VIII вв.), что в принципе совпадает с античной

традицией, или между Первой и Второй Мессенскими войнами (конец VIII–

1-я половина VII в.), или, наконец, после Второй Мессенской войны (VI в.).

Причем эту

позднюю дату часто связывают уже не с Ликургом, а с какими-то

другими безымянными законодателями, проведшими реформирование

Спарты под реставрационными лозунгами <…>.

Конечно, спартанская государственная и общественная система в том

виде, в каком ее знали греческие историки и философы V – IV вв., не была

создана одномоментно благодаря уму и таланту одного конкретного

законодателя. Система улучшалась и

оттачивалась на протяжении всего

архаического периода, причем в источниках можно найти, по крайней мере,

еще два таких момента, когда в прежнее Ликургово законодательство

вносились принципиальные изменения и поправки. Античная историография

приписывала Ликургу больше, чем он был в состоянии сделать, но по

большому счету в этом она права: традиция зафиксировала самый важный

период в

спартанской истории – начало планового и сознательного

преобразования всего общества и государства. На подобную, столь раннюю

для Греции системную реорганизацию толкали спартанское общество особые

условия существования, каких не было ни в одном другом греческом полисе.

На территории Лаконии Спарта была, конечно, не единственной дорийской

общиной, но она единственная, благодаря вовремя осуществленным

реформам, смогла начать

широкомасштабную экспансию и завоевать сперва

всю Лаконию, а потом и Мессению. Конечно, это только гипотеза, но она

позволяет, согласуясь с античной традицией, отнести Ликурга и его законы к

концу IX – началу VIII в., т. е. ко времени активной экспансии Спарты в

Лаконии. В какой-то мере подтверждает эту раннюю дату крайне

примитивный и архаичный характер

установления, вошедшего в историю

под названием «Большая Ретра».

Печатнова Л. Г. История Спарты

(период архаики и классики). СПб., 2001.

С. 24, 28-29.

К о н ц е п ц и я п е р е в о р о т а V I в. до н. э. в С п а р т е

Ю. В. Андреев

Спарта как тип полиса

В античной историографии вся ранняя история Спарты (до начала

мидийских войн) делилась на два основных

этапа: период смут и

«беззакония» (аномии или какономии) и период «благозакония» (евномии).

Переход от «беззакония» к «благозаконию» сопровождался, согласно версии

Плутарха (Ликург, 5), каким-то подобием государственного переворота, в

котором активно участвовал сам законодатель вместе с небольшой группой

приверженцев. Европейские историки XIX – начала XX в., поставив под

сомнение историческую реальность самого Ликурга, естественно, должны

были отвергнуть

и идею переворота. В большинстве относящихся к этому

времени исследований становление «Ликургова строя» изображается как

результат спонтанной эволюции самого спартанского общества,

выражавшейся в его постепенном приспособлении к той обстановке

хронической военной опасности, в которой оказались дорийские

первопоселенцы долины Еврота вскоре после своего прихода в эту страну.

Считалось, что этот процесс в основных чертах

завершился примерно к

середине VIII в., и в следующий период своей истории – эпоху мессенских

войн – Спарта вступила уже вполне сложившимся государством со всеми

теми особенностями, которые оставались его отличительными признаками и

в более поздние времена.

Однако уже в начале нынешнего столетия науке стали известны

некоторые новые факты, которые заставили многих усомниться в

оправданности этой

схемы и в известной мере послужили поводом к

реабилитации античного предания о «законодательстве Ликурга», хотя

теперь уже без самого Ликурга. Непосредственный импульс к пересмотру

сложившегося в науке представления о древнейших этапах истории Спарты

дали сенсационные открытия, сделанные в 1906–1910 гг. английской

археологической экспедицией под руководством Даукинса во время раскопок

в архаическом святилище Артемиды Орфии – одном

из самых древних

спартанских храмов. В ходе этих раскопок было обнаружено большое

количество художественных изделий местного, лаконского производства,

датируемых по преимуществу VII–VI вв. до н. э. Среди находок английских

археологов были представлены великолепные образцы расписной керамики,

лишь немногим уступающие лучшим произведениям коринфских и афинских

мастеров того же времени, уникальные, нигде более не встречающиеся

терракотовые

маски, предметы, изготовленные из таких ценных видов сырья,

как золото, янтарь, слоновая кость.

Весь этот материал наглядно свидетельствовал о том, что архаическая

Спарта по праву может считаться одним из самых значительных центров

художественного ремесла в тогдашней Греции. В то же время он совершенно

не вязался с обычными представлениями о суровом и аскетичном

образе

жизни спартиатов, о почти абсолютной изолированности их государства от

всего остального мира. Объяснить это противоречие можно было только

одним способом, предположив, что в то время, на которое приходится весь

этот расцвет спартанского искусства, нивелирующий механизм «Ликургова

законодательства» еще не был пущен в ход и Спарта как «нормальное

архаическое государство» почти ничем не отличалась от других греческих

полисов. Своей высшей точки развитие лаконской

художественной школы

достигло в первой половине VI в. Затем около середины того же столетия

начинается быстрый и внешне как будто ничем не мотивированный упадок.

Заметно снижается качество ремесленных изделий. Совершенно исчезают

предметы чужеземного происхождения. Спарта явно замыкается в себе и,

очевидно, превращается в то государство-казарму, каким ее знали греческие

историки V–IV вв.

античной исторической традиции не зафиксировано ни одного

сколько-нибудь значительного сдвига во внутренней жизни Спарты, который

можно было бы с уверенностью отнести к середине VI в. Более того,

согласно категорическому утверждению Фукидида (I, 18, 1), за четыре

столетия, предшествующие началу Пелопоннесской войны, государственный

строй Спарты не претерпел вообще никаких изменений. Показания

археологии здесь явно расходятся с показаниями

письменных источников.

Скорее всего, абсолютное молчание древних историков о событиях VI в.

объясняется тем, что, не располагая достаточной информацией о внутреннем

положении спартанского государства в столь ранний период, они попросту

проглядели какой-то чрезвычайно важный по своим последствиям переворот,

до неузнаваемости изменивший не только весь жизненный уклад спартиатов,

но также их психологию и

образ мыслей.

Впервые мысль о существовании прямой зависимости между упадком

спартанского искусства и установлением «Ликургова строя» была высказана

английским историком Г. Диккинсом еще в 1912 г. Выдвинутая им гипотеза

встретила широкую поддержку среди ученых различных стран и в настоящее

время разделяется большинством специалистов, занимающихся историей

Спарты. Суммируя все написанное до сих пор по проблеме

переворота VI в.,

мы можем следующим образом представить развитие событий в этот

критический для спартанского государства период его истории.

Почти все авторы, придерживающиеся концепции переворота, признают

важнейшим переломным моментом в ранней истории Спарты II Мессенскую

войну. После завоевания Мессении в Спарте создалась крайне напряженная

обстановка, чреватая угрозой социальной катастрофы. Окруженные со всех

сторон численно намного

превосходящим их порабощенным и зависимым

населением, спартиаты жили в непрерывном страхе, постоянно ожидая

новых восстаний илотов. В то же время сама гражданская община Спарты не

была единой и страдала от внутренних раздоров. Мощное демократическое

движение, охватившее спартанское государство еще в годы мессенских войн,

продолжало разрастаться. Основным его лозунгом, как и в других

районах

архаической Греции, было, по всей видимости, требование всеобщего

равенства, под которым понималось уравнение всех граждан в их

политических и имущественных правах.

Ответом на эти требования была целая серия реформ, проведенных в

первой половине VI в. и завершившихся, скорее всего, около середины того

же столетия. Центральное место среди этих преобразований заняла аграрная

реформа, заключавшаяся в разделе захваченных мессенских земель, к

которым, по-видимому

, была присоединена также значительная часть

пригодной для обработки земли, находившейся в самой Лаконии, в

ближайших окрестностях Спарты. Нарезанные из этой земли приблизительно

одинаковые по своей доходности наделы вместе с прикрепленными к ним

илотами стали в дальнейшем основной материальной базой спартанской

«общины равных», от которой зависело само ее существование. Раздача

земель в Мессении и

Лаконии позволила значительно расширить рамки

гражданской общины путем привлечения в ее состав малоимущих и

неимущих спартиатов и, что особенно важно, дала возможность каждому из

них вести безбедное существование за счет подневольного труда илотов. Тем

самым был сделан первый шаг к превращению спартанского демоса в

замкнутое сословие профессиональных воинов-гоплитов, силой оружия

осуществляющих свое

господство над многотысячной массой

порабощенного населения.

Одновременно с земельной реформой или, может быть, спустя какое-то

время после нее была запланирована и проведена в жизнь широкая

программа социально-политических преобразований, направленных к

оздоровлению и демократизации спартанского общества и вместе с тем,

несомненно, имевших своей целью превращение всего государства в

военный лагерь, готовый противостоять

угрозе илотского мятежа. В число

этих преобразований входили учреждение системы сисситий, организация

государственного воспитания молодежи, установление систематического

контроля над личной жизнью и хозяйственной деятельностью спартиатов,

введение железной монеты взамен общепринятой серебряной и другие

мероприятия, составившие свод так называемых «законов Ликурга». По всей

видимости, непосредственно связано с этими событиями и возвышение

коллегии эфоров, которая до

середины VI в. не принимала сколько-нибудь

активного участия в управлении государством. Первым, кто «впряг эфоров в

одну упряжку с царями» и, очевидно, положил начало их позднейшему

могуществу и влиянию, был мудрый Хилон, который сам занял эту

должность в 556/551 г. до н. э. (Диоген Лаэрций, I, 68).

Независимо от того, кто был автором «Ликурговых законов» –

аристократ или выходец из народа, их антиаристократическая

направленность не вызывает у нас сомнений. Жизненный уклад демоса, его

привычки и вкусы приобрели в Спарте силу закона. Аристократия, хотя и

сохранила, по-видимому, некоторые из своих привилегий, была в то же

время до такой степени нивелирована и растворена среди массы граждан, что

историки нередко задаются

вопросом: «А существовала ли она вообще здесь

когда-либо?». Как было уже замечено, некоторыми своими чертами

общественно-политический строй, сложившийся в Спарте в результате

переворота VI в., напоминает «гоплитскую политию», или тот вариант

крестьянской демократии, который возник в Афинах после реформ Солона и

Клисфена. Однако в отличие от Афин дальнейшее развитие демократии в

Спарте оказалось невозможным, так как с установлением «Ликургова строя»

резко затормозилось развитие товарно-денежных отношений, и

начавшая

было складываться торгово-ремесленная прослойка раз и навсегда была

исключена из политической жизни государства. Сознательно

культивируемое полунатуральное сельское хозяйство быстро превратило

Спарту в одно из самых отсталых в экономическом отношении государств

Греции. Да и те начатки демократии, которые были заложены реформами VI

в., в обстановке хронического милитаризма, суровой военной дисциплины и

субординации, столь характерных

для известной нам Спарты V–IV вв., так и

не смогли раскрыться в полной мере и в конце концов в условиях

прогрессирующей экономической деградации господствующего сословия

были обречены на постепенное угасание.

Подведем итоги. Среди других греческих государств Спарта бесспорно

занимает совершенно особое, только ей одной принадлежащее место. В

известном смысле она действительно представляет собой аномалию

исключение из общего правила в истории Греции. Однако это переходящее в

ненормальность своеобразие Спарты состоит не в том, что в сфере

распространения полисной античной цивилизации она была носителем

какого-то иного, совершенно чуждого ей экономического уклада или типа

культуры, а скорее, наоборот, в том, что некоторые основные особенности

полисного строя проявились здесь с

особенной силой и полнотой. В отличие

от демократических Афин с их системой литургий, раздач и оплачиваемых

должностей, рассчитанной на сглаживание социальных противоречий,

разлагавших полис изнутри, за счет либо союзнического фороса, либо

обложения имущества полисной верхушки (по сути дела это была попытка

организовать более или менее равномерное распределение доходов

государства между всеми гражданами), Спарта

выбрала иной, на первый

взгляд, более простой и легкий путь к утверждению принципа «совместной

частной собственности», установив систему непосредственного контроля над

повседневной жизнью граждан, и прежде всего над потреблением ими тех

продуктов, которые им давал труд порабощенных илотов. При отсталой

экономике, перед лицом постоянной угрозы восстания порабощенного

населения, численность которого во много раз

превосходила численность

самих спартиатов, такая система была наиболее простым и рациональным

способом консолидации гражданского коллектива, хотя она и привела к

окостенению всей общественной жизни Спарты и ее почти полной изоляции

от внешнего мира, результатом чего был стремительный культурный упадок

и духовное вырождение. В сравнении с Афинами Спарта классического

периода представляет довольно примитивный тип полиса

. Однако отсталость

Спарты не следует преувеличивать. В весьма специфической и

односторонней форме полисный строй достиг здесь достаточно высокой

степени развития, продемонстрировав свою военную и политическую

эффективность как в эпоху греко-персидских войн, так и в годы

Пелопоннесской войны, закончившейся установлением спартанской

гегемонии над большей частью эллинского мира.

Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С.

211-216.

ИСТОЧНИКИ

Аристотель. Политика / Пер. С. А. Жебелева // Аристотель. Политика. Афинская полития.

М., 1997. С. 33–268.

Ксенофонт. Лакедемонская полития (отрывки) / Пер. М. Н. Ботвинника // Хрестоматия по

истории Древней Греции / Под ред. Д. П. Каллистова. М., 1964. С. 123–126; 129–133; 135–

136.

Плутарх. Ликург. Лисандр. Агесилай. Агис и Клеомен / Пер. С. П. Маркиша, М. Е.

Сергеенко, К. П. Лампсакова // Плутарх. Сравнительные жизнеописания. СПб., 2001. Т. 1–

Плутарх. Изречения спартанцев. Древние обычаи спартанцев. Изречения спартанских

женщин / Пер. Я. Боровского, М. Ботвинника // Плутарх. Моралии. М. ; Харьков, 1999. С.

422–492.

Тиртей. Благозаконие. К согражданам / Пер. Г. Церетели, В. Латышева, В. Ярхо //

Эллинские поэты VIII-III вв. до н. э. М., 1999. С. 232–236.

ЛИТЕРАТУРА

Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса // Античная Греция. Проблемы развития полиса. Т.

1. М., 1983. С. 194–216.

Андреев Ю. В. Архаическая Спарта: культура и политика // ВДИ. 1987. № 4. С. 72–76.

Дьяконов И. М. Рабы, илоты и крепостные в ранней древности // ВДИ. 1973. № 4. С. 8–29.

Колобова К. М. Древняя Спарта (X-VI вв. до н. э.). Уч. пособие. Л., 1957.

Печатнова Л. Г. История Спарты (период архаики и классики). СПб., 2001.

Тема IV

СТАНОВЛЕНИЕ АФИНСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Плутарх. Солон.

I. Грамматик Дидим в своем возражении Асклепиаду

относительно таблиц Солона цитирует какого-то Филокла, который,

вопреки мнению всех писателей, упоминающих о Солоне, называет

его сыном Эвфориона. Все единогласно утверждают, что отцом его

был Эксекестид, человек, как они говорят, по состоянию и положению

относившийся к средним гражданам, но по происхождению

принадлежавший к

первому по знатности дому: отдаленным его

предком был Кодр. О матери Солона Гераклид Понтийский

рассказывает, что она была двоюродной сестрой матери Писистрата

<…>.

II. Отец Солона, как говорит Гермипп, истратил часть состояния

на дела благотворительности разного рода. Хотя у Солона не

оказалось бы недостатка в людях, готовых ему помочь, он считал

позорным брать у других

, когда сам происходил из семьи, привыкшей

помогать другим. Поэтому еще в молодости он занялся торговлей.

Впрочем, некоторые писатели утверждают, что Солон странствовал

скорее для приобретения большего опыта и познаний, чем ради

обогащения. Все согласны в том, что он был любителем науки, потому

что и в старости говорил:

Стар становлюсь, но всегда многому всюду учусь.

К богатству Солон не имел страсти; напротив, он говорит, что

равно богат как тот,

. . . у кого серебра в изобилье,

Золота много, земли и плодородных полей,

Есть и кони и мулы. Но счастлив и тот, кто имеет

Крепкие бедра и грудь, силу и резвость в ногах;

Если судьба ему даст юнца, молодую красотку,

Счастлив он будет, пока сам он и молод и свеж.

А в другом месте он говорит:

Быть я богатым хочу, но нечестно владеть не желаю

Этим богатством: поздней час для расплаты придет.

Однако вполне возможно, что честный государственный деятель

не стремится к приобретению излишнего, но в то же время не

пренебрегает и заботой о предметах необходимых. А в те времена, по

выражению Гесиода, «никакая работа не была позором», ремесло не

вносило различия между людьми, а торговля была даже в почете,

потому что она знакомила эллинов

с миром варваров, доставляла

дружбу с царями и давала разносторонний опыт. Некоторые купцы

становились даже основателями больших городов, как, например,

Протид, приобретя расположение кельтов, живущих у Родана,

основал Массилию <…>.

III. Расточительность Солона, его склонность к изнеженности и

несколько легкомысленный, отнюдь не философский характер его

стихов, в которых он рассуждает о наслаждениях, – все это, как

полагают, было следствием его занятия торговлей: жизнь купца часто

подвергает человека большим опасностям, и за это он желает

вознаградить

себя какими-нибудь радостями и наслаждениями. Но

Солон причислял себя скорее к бедным, чем к богатым <…>.

К поэзии он сначала, по-видимому, не относился серьезно: она

была для него игрой и развлечением в свободное время; но

впоследствии он облекал в стихотворную форму и философские

мысли и часто излагал в стихах государственные дела – не

с целью

увековечить их в памяти истории, но для оправдания своих действий,

иногда для увещания, или наставления, или порицания афинян. По

некоторым известиям, он попробовал было даже законы издать в виде

поэмы <…>.

Из нравственной философии он всего более любил политический

отдел ее, как и большая часть ученых. В науке о природе его

познания

слишком уж просты и примитивны <…>.

V. Есть рассказ о личном свидании и разговоре Солона с

Анахарсисом, а также с Фалесом.

Говорят, Анахарсис пришел к Солонову дому в Афинах, постучал

и сказал, что он иностранец, пришел заключить с ним союз дружбы и

взаимного гостеприимства. Солон отвечал, что лучше заводить

дружбу у себя дома. «Так

вот, – отвечал Анахарсис, – ты сам-то дома,

так и заключи с нами союз дружбы и гостеприимства». Солон пришел

в восторг от его находчивости; он принял его радушно и некоторое

время держал у себя, когда сам он уже был общественным деятелем

и составлял законы. Узнав об этом, Анахарсис стал смеяться над его

работой:

он мечтает удержать граждан от преступлений и

корыстолюбия писаными законами, которые ничем не отличаются от

паутины: как паутина, так и законы, когда попадаются слабые и

бедные, их удержат, а сильные и богатые вырвутся. На это Солон,

говорят, возразил, что и договоры люди соблюдают, когда нарушать

их невыгодно ни той, ни другой стороне; и

законы он так

приноравливает к интересам граждан, что покажет всем, насколько

лучше поступать честно, чем нарушать законы. Однако результат

получился скорее тот, какой предполагал Анахарсис, чем тот, на

который надеялся Солон.

Анахарсис, посетив Народное собрание, выражал удивление, что

у эллинов говорят умные, а дела решают дураки <…>.

VIII. Афиняне, утомленные долгой и тяжкой войной

с мегарянами

из-за Саламина, запретили законом, под страхом смертной казни,

предлагать гражданам вновь в письменной или устной форме