Актон Д. Об изучении истории
Подождите немного. Документ загружается.
которым — начиная от темных оккультных истоков, не знавших оскверняющего
вторжения человеческого разума, — складывалось таинственное вековое напластование
наших уложений; однако слова Мюллера и не столь вздорны, как могло бы показаться на
первый взгляд. В толпе публицистов той поры, от Гаррингтона до Болингброка, лорд
Галифакс возвышался как автор наиболее оригинальных политических трактатов; и во
время борьбы вокруг закона о недопущении он предложил систему ограничений, которая
по существу, если не по форме, предвосхищала положение королевской власти времени
правления поздних представителей Ганноверской династии. Хотя Галифакс и не верил в
Папский заговор, он настаивал на том, что невинные обвиняемые должны быть принесены
в жертву в угоду массам. Сэр Уильям Темпл пишет: «Мы не согласились только по
одному вопросу: о предании суду некоторых священников — по обвинению в том одном,
что они являются священниками, как того желала Палата общин; я же считал это
совершенно несправедливым. По этому вопросу между лордом Галифаксом и мною
состоялся крайне резкий спор в апартаментах лорда Сандерланда, причем Галифакс сказал
мне, что если я не дам своего согласия по этому вопросу, столь важному для
удовлетворения народа, то он всем будет говорить, что я папист. Спорили мы и по по воду
его утверждения, что обходиться с заговором — по тем его пунктам, в которые люди так
широко уверовали, — нуж- [171] но так, как если бы он в самом деле существовал,
безотносительно к тому, существует он на деле или нет.» Несмотря на этот обвинение
Маколей, предпочитавший Галифакса всем политическим деятелям его эпохи, воздает ему
хвалу за милосердие: «Его нелюбовь к крайностям, его склонный к прощению и
состраданию характер, который, судя по всему, был ему свойственен от природы,
предохранил его от какого бы то ни было участия в худших преступлениях его времени».
Поскольку, не имея достоверных сведений, мы по необходимости часто ошибаемся в
наших суждениях о людях, то представляется более уместным решиться подчас проявить
чрезмерную строгость, чем излишнее попустительство, ибо если при этом мы и наносим
кому-то обиду или оскорбление, то по крайней мере не за счет отказа от принципа. За
безразличием, за индифферентными действиями скрываются, по словам Бейля, скорее
дурные, чем хорошие побуждения; причем это неутешительное заключение не оставляет
нам надежды и на теологию, ибо Джеймс Мозли поддерживает скептика с другого фланга,
выступая во всеоружии Оксфордского движения и его трактатов. «Христианин, —
говорит он, — уже в силу самой своей веры не может не подозревать зла, не может
позволить себе утратить бдительность... Он видит зло там, где другие не видят; чутье
верующего освящено и укреплено свыше; зрение его наделено сверхъестественной
острогой; он обладает духовной проницательностью и чувствами, воспитанными опытом
различения... Он владеет доктриной первородного греха, которая заставляет его
остерегаться видимости и прелести, в замешательстве не оставлять опасений, внушает ему
способность распознавать здесь то, что, как ему известно, пребывает везде». Согласно
известному высказыванию мадам де Сталь, мы прощаем то, что до конца понимаем.
Парадокс этот был благоразумно урезан ее потомком герцогом де Бройлем, сказавшим:
«Остерегайтесь излишних объяснений, дабы нам не пришлось излишне многое прощать.»
История, говорит Фруд, действительно учит, что правда и неправда разделены явственно
различимой чертой. Мнения и убеждения не постоянны, ма - [172] неры и стили
меняются, верования возвышаются и рушатся, но нравственный закон вырезан на
скрижалях вечности. И если мы еще можем в некоторых местах противиться этому
учению Фруда, то мы по существу утрачиваем эту возмож ность там, где на его сторону
становится Голдвин Смит: «Здравая историческая этика оправдает жестокие меры в
жестокие времена, но она никогда не оправдает самовлюб ленной заносчивости,
предательства, убийства, лжесвидетельства — ибо именно они делают времена жестокими
и страшными. — Справедливость является справедливостью, милосердие —
милосердием, доблесть — доблестью, вера — верой, правдивость — правдивостью не со
вчерашнего дня, а самого начала». По словам сэра Томаса Брауна, нравствен ность
неизменна для всех времен; эта же доктрина следую щим образом выражена у Берка,
умнейшего — когда он верен себе — из наших наставников: «Мои принципы позволяют
мне с одинаковым успехом выводить мои суждения о людях и событиях истории и
обыденной жизни; эти принципы вы ведены не из рассмотрения событий и личностей
прошлого или настоящего. История — пастырь благоразумия, а не принципов. Принципы
истинной политики суть расширен ные принципы нравственности, и я ни сейчас, ни
когда-либо в будущем не признаю каких бы то ни было иных».
Каковыми бы ни оказались человеческие представления об этих последних столетиях,
таковым, в целом и главном, предстанет и сам человек. Под именем истории эти века
несут в себе элементы его философских, религиозных и политических верований. Они
задают ему меру, очерчивают его характер; и подобно тому, как похвалы губительны для
историков, предпочтения человека нового времени выдают его в большей мере, чем его
неприязни. Новая история касается нас столь непосредственно, она в такой мере является
для нас вопросом жизни и смерти, что мы не можем не отыскать нашего собственного
пути в ней и не посвятить наш дар проникновения в сущность вещей нам же самим.
Историки прежних веков, недоступные для нас в их познаниях и талантах, не должны
ограничивать нашу мысль. У нас достаточно [173] сил для того, чтобы быть более
непредвзятыми и справедливыми, судить строже и беспристрастнее, чем они; а также и
для того, чтобы на обнажающих подноготную прошлого подлинных документах
научиться смотреть в прошлое с раскаянием, а в будущее — с твердой надеждой на
лучшее. И никогда не упускать из виду, что если мы снижаем наш критерий
применительно к истории, мы не сумеем удержать на должной высоте и того критерия, с
которым подходим к оценке церкви и государства.
`
`Источник: Актон, лорд. Очерки становления свободы. London, 1992. C. 139–173. Перевод
с англ. Ю. Колкера под ред. А. Бабича.