161
Со своей стороны и Мехти-Кули-хан, осторожно исследуя почву,
постепенно все более и более старался воспользоваться расположением к
себе главнокомандующего и, раз убедившись в его сочувствии, написал
письмо, в котором обвинял Мадатова в захвате у него угрозами и силой
почти половины карабагских земель, жаловался на Ермолова,
покровительствовавшего этим захватам, и побег свой в Персию объяснял
необходимостью спасти свою жизнь, которой угрожали Ермолов и Мадатов.
Паскевич тотчас сообщил подобные жалобы министру иностранных дел,
прося довести до высочайшего сведения. «Гонения, претерпенные Мехти-
Кули-ханом, - писал он, - были устроены и приведены в действие с
таким бесстыдством обмана и неправосудия, что нет ни одного голоса,
который не свидетельствовал бы в пользу гонимого». Паскевич находил
даже, что строгая справедливость требовала бы возвращения хану в
управление Карабагской провинции; требовал суда над теми, кого считал
виновными в пристрастных и преступных действиях против хана. «Нужен
непременно, - писал он, - хотя один торжественный акт правосудия, чтобы
смыть с характера русских начальников те пятно и мрачные краски,
которые навели на него поступки отважнейшего корыстолюбца»...
Мехти-Кули-хан спокойно дожил свой век частным человеком в той
самой Шуше, где некогда был неограниченным повелителем.
Нелишнее сказать, что вернулся в Карабаг, несколько позднее
Мехти-Кули-хана, и его племянник, Джафар-Кули-ага, некогда наследник
Карабагского ханства, игравший крупную историческую роль в судьбах
своей Родины. Сосланный в Симбирск Ермоловым, он еще при жизни
императора Александра выхлопотал себе позволение жить в Петербурге, где
воспитывались его сыновья, а один из них, Керим, уже служил в лейб-
гвардии уланском полку. Когда Ермолов удалился с Кавказа, Джафар просил
позволения вернуться туда, чтобы служить в действующей армии. В 1830
году ему дозволили вернуться в Карабаг, и он так же, как Мехти-Кули-хан,
дожил свой век на Родине частным человеком.
Один из путешественников, видевший Джафара в 1857 году, говорит,
что это был уже маститый старик, но что и тогда еще поражало его красивое,
типичное лицо, оттененное окладистой бородой, и колоссальная фигура,
согбенная летами, но говорившая, что в этом теле было прежде много жизни
и силы. Степенность его спокойных движений, его осанка и рост - все
выделяло из толпы почетных беков, гоже рослых и видных людей, тоже
выглядевших не простыми татарами. А на Востоке высокий рост и важная
осанка служат признаками хорошей крови и аристократизма. Это была одна