Спб.: Типография Департамента уделов, 1862. – 546 с. –
(Византийские историки, переведённые с греческого при
Санктпетербургской духовной академии).
Все, что известно нам о личности Георгия Пахимера, высказано им
самим в его истории. Родившись от мирских родителей, Пахимер еще в
молодости причислен к клиру и мало-помалу взошел на степень
протэкдика, следовательно, занимался делами церковного
судопроизводства. Эта среда служебной деятельности необходимо
сближала его с должностями гражданскими и придворными, и
впоследствии доставила ему почетное имя и значение дикеофилакса.
Таким образом Пахимер, по роду своих занятий стоял на точке
непрестанных отношений между властями церковными и мирскими, и не
мог не быть знаком как с внутренними расположениями византийского
патриархата, так и с монархическими стремлениями своего времени.
Такое его положение, благоразумно охраняемое уменьем держаться
иногда между двух огней, давало ему возможность быть верным
наблюдателем, или даже личным свидетелем сокровенных пружин,
приводивших в движение дела церкви и империи, следовательно,
снабжало его самыми важными условиями для выполнения того, что
требуется от историка. И действительно, история Пахимера, если
будем смотреть на нее со стороны содержания и духа писателя, есть
явление, по тому времени, превосходное, и для составления
правильного понятия о тогдашних событиях весьма полезное.
Георгий Пахимер описал царствование Михаила Палеолога и большую часть царствования Андроника Палеолога старшего; так что историческими своими рассказами, если возьмем их в совокупности с повествованиями о событиях, предшествовавших этой династии, обнял период времени около 53 лет, то есть, с 1255 до 1308 года. Все это время византийской жизни было самое тревожное; восточная империя доживала тогда последний период своего существования и находилась как бы в предсмертной агонии. Не говорим о степени внешних, или географических ее пределов, и об отторжении от ней лучших ее городов и областей: это одно – еще не решительный признак распадения государственного тела: говорим о нравственном разъединении сословных интересов, за которым естественно следовало эгоистическое обособление и интересов личных. Во второй половине 13-го и в 14 веке Византийская империя представляется похожею на человека, неистово раздирающего члены собственного своего организма. Не меч и огнь разрушали ее; эти бичи, подобно хищным животным, падали уже на труп мертвеца, убитого внутренним тиранством, домашнею враждою, нравственною язвою. В основании зла, отравлявшего империю, лежала какая-то дикая игра религиозными убеждениями, свободою совести и чувством нравственным. Святые истины веры перешли в мертвую формулу и сделались либо орудием своекорыстия, либо чем-то чуждым, не принадлежащим к жизни, какими-то ненужными для ней правилами. Поэтому между государственными сословиями и отдельными лицами не осталось никакого внутреннего цемента, который разнородные части связывал бы в одно целое духовно; все, что еще не распалось и напоминало о существовании гражданского тела, держалось только связью внешнею, и узел этой связи был исключительно в руках императора. Высшие чины государства, томясь неимоверно развившеюся и ничем неутолимой жаждою роскоши, разоряли области и грабили народ; патриарх и духовенство страдали под гнетом внешней силы и чрез то либо замыкались сами в себя и молчали, либо распадались на партии и зарождали в народе дух сектанства; торговля и промышленность обусловливались монополиею, запутывались продажею привилегий и почти всецело перешли в руки иностранцев; войско почти совершенно потеряло национальный элемент и состояло из наемного скопища разноплеменных варваров, которые, нисколько не сочувствуя пользам империи, жаждали только добычи и больше опустошали византийские области, чем сколько охраняли их. Таково было состояние восточной империи в тот период, который описывается в истории Пахимера. При этой разрозненности интересов и разобщении частей стройного некогда и могущественного государства, трудно было историку сохранить беспристрастие взгляда и не увлечься духом партии: но Пахимер в этом отношении является неукоризненным; истина у него идет впереди всех личных или сословных расчетов, которыми иногда характеризуются рассказы греческих писателей. Как описыватель государственных событий, он поднимается высоко над уровнем народной жизни, и свободный его взгляд на явления ограничивается только сознанием православия и патриотически умеренным чувством византийца тогдашнего времени: говорим – тогдашнего времени; потому что, при глубоком упадке нравственности и ослаблении внутренних связей, упрочивающих благосостояние государства, и самые благородные представители его необходимо усвояют себе хотя отчасти понятия своего века и смотрят на вещи по-своему.
Рассматривая со стороны содержания, история Пахимера отличается многосторонностью своих повествований и следит за жизнью империи едва не по всем ее направлениям, хотя не богата рассказами о подробностях быта народного, о тогдашних мерах воспитания юношества, об образе современного писателю судопроизводства и проч. Но, как лицо, действовавшее на поприще официальных отношений между византийским двором и духовенством, Пахимер своею историею проливает особенно много света на состояние церкви в том периоде восточной империи, который он описывает. С этой стороны на историю его можно смотреть, как на восполнение важнейших пробелов, оставленных другими историками, обозревавшими то же самое время, а еще более, как на поверку и поправку сказаний, переданных некоторыми повествователями под влиянием личных и особенно религиозных интересов. Мы не ошибемся, если скажем, что главною задачею, или как бы канвою истории Пахимера был поднятый Михаилом Палеологом вопрос о соединении двух великих церквей – восточной и западной. Решением этого вопроса определялось тогда отношение императора к патриарху и, обратно; от решения его зависело даже течение государственных дел, волнение граждан и судьба влиятельнейших в империи лиц. Поэтому Михаил Палеолог, обнаружив свое стремление примирить разделившиеся церкви, возложил на историю весьма важную и трудную обязанность – определить достоинство тех деятелей, которые по необходимости должны были принимать участие в решении поднятого вопроса. И вот среда, в которой историки западные враждебно сталкиваются с историками византийскими, и нередко черное называют белым, белое – черным. А чтобы своим сказаниям и доказательствам придать более силы, они с особенным удовольствием в этом случае ссылаются на авторитет византийского же историка Георгия Акрополита, бывшего при дворе Михаила Палеолога великим логофетом, следовательно, знавшего обстоятельно свойства тогдашних дел и деятелей. Но этот авторитет решительно падает при одной, исторически несомненной мысли, что Георгий Акрополит был отступник от православия и впоследствии открыто принял латинство. Точно таковы же и прочие основания, на которых опирается история западных писателей о событиях в недре восточной церкви того периода, который описывается Пахимером. Итак, книги Пахимера можно почитать таким историческим памятником 13 и отчасти 14 веков, которым должно пополняться и исправляться все, что не высказано, или ложно передано западными и даже восточными историками относительно православной церкви и представителей ее в тех веках; хотя нельзя не заметить, что Пахимер, по своим отношениям, а может быть, и по своему характеру, высказывает собственные мнения о религиозных событиях и действовавших тогда лицах без особенной ревности.
Георгий Пахимер описал царствование Михаила Палеолога и большую часть царствования Андроника Палеолога старшего; так что историческими своими рассказами, если возьмем их в совокупности с повествованиями о событиях, предшествовавших этой династии, обнял период времени около 53 лет, то есть, с 1255 до 1308 года. Все это время византийской жизни было самое тревожное; восточная империя доживала тогда последний период своего существования и находилась как бы в предсмертной агонии. Не говорим о степени внешних, или географических ее пределов, и об отторжении от ней лучших ее городов и областей: это одно – еще не решительный признак распадения государственного тела: говорим о нравственном разъединении сословных интересов, за которым естественно следовало эгоистическое обособление и интересов личных. Во второй половине 13-го и в 14 веке Византийская империя представляется похожею на человека, неистово раздирающего члены собственного своего организма. Не меч и огнь разрушали ее; эти бичи, подобно хищным животным, падали уже на труп мертвеца, убитого внутренним тиранством, домашнею враждою, нравственною язвою. В основании зла, отравлявшего империю, лежала какая-то дикая игра религиозными убеждениями, свободою совести и чувством нравственным. Святые истины веры перешли в мертвую формулу и сделались либо орудием своекорыстия, либо чем-то чуждым, не принадлежащим к жизни, какими-то ненужными для ней правилами. Поэтому между государственными сословиями и отдельными лицами не осталось никакого внутреннего цемента, который разнородные части связывал бы в одно целое духовно; все, что еще не распалось и напоминало о существовании гражданского тела, держалось только связью внешнею, и узел этой связи был исключительно в руках императора. Высшие чины государства, томясь неимоверно развившеюся и ничем неутолимой жаждою роскоши, разоряли области и грабили народ; патриарх и духовенство страдали под гнетом внешней силы и чрез то либо замыкались сами в себя и молчали, либо распадались на партии и зарождали в народе дух сектанства; торговля и промышленность обусловливались монополиею, запутывались продажею привилегий и почти всецело перешли в руки иностранцев; войско почти совершенно потеряло национальный элемент и состояло из наемного скопища разноплеменных варваров, которые, нисколько не сочувствуя пользам империи, жаждали только добычи и больше опустошали византийские области, чем сколько охраняли их. Таково было состояние восточной империи в тот период, который описывается в истории Пахимера. При этой разрозненности интересов и разобщении частей стройного некогда и могущественного государства, трудно было историку сохранить беспристрастие взгляда и не увлечься духом партии: но Пахимер в этом отношении является неукоризненным; истина у него идет впереди всех личных или сословных расчетов, которыми иногда характеризуются рассказы греческих писателей. Как описыватель государственных событий, он поднимается высоко над уровнем народной жизни, и свободный его взгляд на явления ограничивается только сознанием православия и патриотически умеренным чувством византийца тогдашнего времени: говорим – тогдашнего времени; потому что, при глубоком упадке нравственности и ослаблении внутренних связей, упрочивающих благосостояние государства, и самые благородные представители его необходимо усвояют себе хотя отчасти понятия своего века и смотрят на вещи по-своему.
Рассматривая со стороны содержания, история Пахимера отличается многосторонностью своих повествований и следит за жизнью империи едва не по всем ее направлениям, хотя не богата рассказами о подробностях быта народного, о тогдашних мерах воспитания юношества, об образе современного писателю судопроизводства и проч. Но, как лицо, действовавшее на поприще официальных отношений между византийским двором и духовенством, Пахимер своею историею проливает особенно много света на состояние церкви в том периоде восточной империи, который он описывает. С этой стороны на историю его можно смотреть, как на восполнение важнейших пробелов, оставленных другими историками, обозревавшими то же самое время, а еще более, как на поверку и поправку сказаний, переданных некоторыми повествователями под влиянием личных и особенно религиозных интересов. Мы не ошибемся, если скажем, что главною задачею, или как бы канвою истории Пахимера был поднятый Михаилом Палеологом вопрос о соединении двух великих церквей – восточной и западной. Решением этого вопроса определялось тогда отношение императора к патриарху и, обратно; от решения его зависело даже течение государственных дел, волнение граждан и судьба влиятельнейших в империи лиц. Поэтому Михаил Палеолог, обнаружив свое стремление примирить разделившиеся церкви, возложил на историю весьма важную и трудную обязанность – определить достоинство тех деятелей, которые по необходимости должны были принимать участие в решении поднятого вопроса. И вот среда, в которой историки западные враждебно сталкиваются с историками византийскими, и нередко черное называют белым, белое – черным. А чтобы своим сказаниям и доказательствам придать более силы, они с особенным удовольствием в этом случае ссылаются на авторитет византийского же историка Георгия Акрополита, бывшего при дворе Михаила Палеолога великим логофетом, следовательно, знавшего обстоятельно свойства тогдашних дел и деятелей. Но этот авторитет решительно падает при одной, исторически несомненной мысли, что Георгий Акрополит был отступник от православия и впоследствии открыто принял латинство. Точно таковы же и прочие основания, на которых опирается история западных писателей о событиях в недре восточной церкви того периода, который описывается Пахимером. Итак, книги Пахимера можно почитать таким историческим памятником 13 и отчасти 14 веков, которым должно пополняться и исправляться все, что не высказано, или ложно передано западными и даже восточными историками относительно православной церкви и представителей ее в тех веках; хотя нельзя не заметить, что Пахимер, по своим отношениям, а может быть, и по своему характеру, высказывает собственные мнения о религиозных событиях и действовавших тогда лицах без особенной ревности.