//НЛО. 1997. № 22
В главном месте своего обитания, в книге, литература почти не
сталкивается с рекламой. Но, попадая в голову читателя,
литературный образ может натолкнуться на уже сидящее там клише из
рекламы, поэтическая строчка может пересечься с заученным наизусть
рекламным слоганом. Учителя-словесники, да и некоторые литераторы
негодуют.
Но конфликт не обязателен, он возникает только при примитивном,
одноэтажно-барачном устройстве общества и сознания. А если
институты, в том числе институт литературы и институт рекламы,
разнесены по разным уровням, они с удовольствием и взаимной пользой
окликают друг друга, вспоминают небезразличную к рекламе поэзию
начала века и пp. («в зубы эшафоту брошенный крикнуть: Пейте какао
Ван-Гутена!» что предшествовало хрестоматийному «Нигде кроме, как в
Моссельпроме»)
Слово, притом художественное (даже если низкохудожественное), есть
одно из главных средств рекламы, и потому сама она особый род
словесности. На авторской стороне работа со словом сродни
литературной. На читательской/зрительской стороне рекламное слово
живет наподобие городского словесного фольклора. Родство с
литератрурой закреплено институционально: рекламистов, как и
литераторов, готовят теперь одни и те же журфаки. И однокашники
трудятся порой в одних редакциях, встречаясь на одной полосе и у
одной кассы.
Автоp статьи — из другого цеха, он работает социологом в сфере
маркетинга и общественного мнения. В качестве ведущего
многочисленных групповых дискуссий наслушался разноречивых мнений о
рекламе (они приводятся курсивом) и знает, что реклама захватила
огромные объемы общественного внимания, стала главным аттракционом
складывающейся повседневности. Уже этим она интересна и для
литератора, и для социолога.