возможностей науки об искусстве (мнение Асафьева может быть отне-
сено и к другим областям искусства) ставит поползновениям искусство-
ведов определенный предел. Этот предел очерчивается степенью одно-
значности выводов, намного более высокой в точных науках.
Однако, если принять во внимание, что любое подлинное художе-
ственное произведение допускает расхождения в толковании, что в
определенных рамках не наносит ущерба его смыслу, то становится
очевидным, что вариабильность взглядов не всегда может служить осно-
ванием для упреков в адрес искусствоведов. Наоборот, именно она-то и
открывает простор художественному домыслу, нередко позволяя вернее
очертить образное содержание, чем это доступно чисто теоретическим
наблюдениям.
В этом аспекте получает оправдание неоднократное обращение
искусствоведов к одной теме, к творчеству одного художника, что
можно было бы сравнить с совпадением репертуара исполнителей, спо-
собных, если им есть что сказать, извлечь новые оттенки из постоянно
звучащих с концертной эстрады произведений. Конечно, в распоряжении
искусствоведов нет того богатства нюансов, которыми владеют выда-
ющиеся исполнители. Да и цели, которые ставят себе те и другие, в доста-
точной мере различны. И все же вдумчивые, одаренные искусствоведы
оставляют след, который далеко не во всем перекрывается последу-
ющими изысканиями. Уточняются факты, растет технологическая осна-
щенность, множатся ракурсы рассмотрения предмета исследования, но
остаются неповторимыми черты одухотворенности, творческого своеоб-
разия, обусловленные индивидуальными задатками, личностью критика
или ученого.
В толковании произведений искусства они имеют немаловажное
значение. Вот почему, обладая богатейшей, растущей изо дня в день
библиографией Баха, мы возвращаемся к монографии Ф. Шпитты,
занимаясь творчеством Генделя, обращаемся к труду К. Кризандера, изу-
чая Моцарта, сверяемся с исследованием Г. Аберта. Но вместе с тем,
отдавая должное своим предшественникам, широко используя их опыт,
проверяя и по мере возможности дополняя их достижения, мы ищем не
только новые факты, обогащающие наше представление о том или ином
явлении искусства, но и нового поворота в художническом освещении
предмета исследования, который придал бы нашему толкованию досто-
верность наделенного поэтическим подтекстом портрета. Вот тут и всту-
пает в свои права интуиция, извлекающая из накопленных в процессе
кропотливого анализа наблюдений, доводы, отмеченные не столько
доказательностью, сколько убедительностью. Очевидно, что эти доводы
непроизвольны, но последовательная цепь обоснований в них нередко
нарушена. Они обладают большей или меньшей степенью вероятности,
но лишены бесспорной обязательности. Но это-то и сообщает им индиви-
дуальную неповторимость, обеспечивающую их значение как в ряду
С)